Владимир Шевелев - Все могло быть иначе: альтернативы в истории России

Б. Невский обратил внимание читателей на то обстоятельство, что резкий всплеск интереса к альтернативистике произошел благодаря американскому экономисту Роберту Фогелю, когда в 1964 г. вышла его ставшая скандально известной книга с невзрачным названием «Железные дороги и экономический рост Америки: очерки по эконометрической истории». Дело в том, что в американской исторической науке традиционно считалось, что массовое строительство железных дорог в XIX в. стало одной из главных причин столь энергичного экономического развития страны. Фогель же путем математических расчетов построил так называемую контрфактическую модель — гипотетический вариант развития США, при котором вместо железных дорог основными средствами передвижения по американским просторам остались бы дилижансы и пароходы. Результат беспристрастных расчетов получился парадоксальным — реальный вклад железнодорожного строительства в развитие экономики оказался ничтожно мал (был равен национальному продукту США за несколько месяцев), а спрос на железные дороги был искусственно спровоцирован сталелитейными магнатами. Таким образом, работа Фогеля наповал убивала одну из «священных коров» американской исторической науки! И при этом орудием служило не теоретическое умственное жонглирование, а суровый язык цифр. В 1993 г. за свои исследования ученый был удостоен Нобелевской премии по экономике.

Хотя выводы Фогеля нашли одобрение далеко не у всех специалистов, главным результатом его работ стало коренное изменение взглядов научного сообщества на «альтернативу». Отныне ретропрогнозирование стало восприниматься как составная часть вполне серьезного направления исторической науки — «клиометрии» (историко-математических исследований). Построение подобных моделей стало также считаться вполне допустимым, хоть и несколько экзотичным, научным методом и для других направлений исторической науки.

Советская историография, ведомая принципами марксизма и партийности, решительно отвергала альтернативность развития общества. Хотя в советской научно— популярной литературе подобные исследования изредка встречались. Например, в книге «Апостол Сергей. Повесть о Сергее Муравьеве-Апостоле» (1975) известного советского историка Н. Эйдельмана был опубликован альтернативный сценарий «Невозможный 1826 год»— гипотетическое развитие событий при победе восстания Черниговского полка.

Вместо послесловия

Нулевые годы: без альтернатив?

Не в первый раз, мечтая о свободе, мы строим новую тюрьму.

Пока ты недоволен жизнью, она проходит.

Кто-то из читателей, ознакомившихся с книгой, может остаться неудовлетворенным. Автор вроде бы собирался раскрыть тайны альтернатив российской истории, рассказать, «что было бы, если…», а на самом деле никаких фантазий, никаких интеллектуальных игр. Где обещанная интрига?

Книга, которую вы прочли, — всего лишь попытка систематизировать некоторые факты и предложить ряд суждений по затронутым сюжетам. Тем более что перед вами не специальное, а популярное сочинение. Будем исходить из того, что прошлое раскрывает сущность настоящего и нас самих. Недаром считается, что только культурное общество способно к самоочищению.

Рисуя альтернативные сценарии, автор отталкивался от определенных критериев, выдвинутых в свое время нашим известным социологом И. Бестужевым-Ладой:

— Если подходить к ретроальтернативистике не как к пропагандистской игрушке повышенного эмоционального воздействия, а как к действенному инструменту философии истории, то придется сосредоточить первостепенное внимание на четырех методологических проблемах, решение которых имеет в данном случае приоритетное значение.

1. Критерий реальности виртуальных сценариев, позволяющий провести рубеж между реально возможными и явно фантастическими допущениями.

2. Критерий логичности виртуальных сценариев, позволяющий установить непротиворечивость причинно-следственных связей в их построении.

3. Критерий сопоставимости виртуальных сценариев между собой и с исторической действительностью, позволяющий сравнивать только сравнимое, сопоставлять только сопоставимое.

4. Критерий оптимальности виртуальных сценариев, позволяющий извлекать из них уроки на будущее в той же или исходной области исторического знания[258].

Но вернемся к прочитанному.

Итак, что же мы видим? А то, что почти любое «разветвление» российской истории рано или поздно вновь сливается с реальным ходом событий. Почему? Видимо, существует некое закономерное русло, которое «притягивает» к себе любое «отклонение» после развилки. Поэтому и поставлен в заглавии книги знак вопроса.

Все могло быть иначе? Далеко не всегда. Отклоняясь на время от заданного «русла», российская история неизбежно сворачивала в прежнюю «историческую колею». Альтернативная историческая судьба России логически не выстраивается.

На российской почве постоянно самовоспроизводилась система авторитаризма, в основе которой — «патерналистская матрица», полувоенное устройство социума и государственной власти, мобилизационная модель развития.

При этом, увы, ценности свободы и человеческого достоинства всегда оставались на втором плане.

Российская государственность сформировалась в пространстве российской цивилизации как устойчивой социокультурной общности, исторически сложившейся на полиэтничной и поликонфессиональной основе. Патерналистские традиции общинности, огромные пространства, наличие десятков этносов, отсутствие стабильных экономических рыночных связей и правовых отношений, недостаточное развитие транспортных сетей, психология удельных правителей и их сепаратизм — все это порождало потребность в сильном централизованном государстве, способном скреплять воедино отличающиеся друг от друга регионы и территории. Именно поэтому государству принадлежала ведущая роль в функционировании российской цивилизации.

Испытывая постоянное «давление» с Запада и Востока, российское государство с самого начала формировалось как «военно-национальное», когда основной движущей силой развития была потребность в обороне и безопасности, неизбежно сопровождавшаяся усилением политики внутренней централизации и внешней экспансии.

«Вотчинное государство» в России присвоило неограниченные права по отношению к обществу. В этих условиях работало правило: если сами люди не могут остановить падение уровня и качества жизни, то общество делегирует государству право на проведение радикальных реформ. При этом предполагался и пересмотр если не всей системы культурных ценностей, то, по крайней мере, некоторых фундаментальных ее элементов. Начиная с преобразований Петра I в России складывается особый тип «регулярного, всепоглощающего государства», бюрократически «заботливого» ко всем сторонам не только общественной, но и частной жизни людей.

Действуя в рамках мобилизационного развития, российское государство постоянно испытывало «перегрузки» в силу того, что государственная власть во внутренней и внешней политике ставила такие цели и задачи, которые превосходили потенциальные возможности страны и общества. Решая эти задачи с помощью насилия, государственная власть принуждала население мириться с любыми лишениями. Отсюда проистекали деспотические черты этой власти, опиравшейся в основном на силу и «военные» методы управления.

Для нашего культурного архетипа характерным стал культ власти, преклонение перед ней как воплощением силы и господства. Такая фетишизация государственной власти порождала этатизм, который основывался на том, что российское государство, наделявшееся сверхъестественными свойствами, воспринималось как главный стержень всей общественной жизни, как «демиург» отечественной истории. Это восприятие складывалось на основе воспроизводства патриархальной идеи отношения человека и власти как отношения детей и родителей, подразумевающей «хорошее», «отеческое» и справедливое правление доброго «хозяина-отца».

Наличие сильной эмоциональной доминанты и слабость интеллектуального начала в культуре предопределили, помимо всего прочего, формирование в России специфического типа правовой культуры. Его основной характеристикой является отчетливый приоритет морали и нравственности как социального регулятора по отношению к праву, что означает, в конечном счете, дефицит правосознания, подмену его деформированным моральным сознанием, этикоцентризм как принципиальную черту правового менталитета.

По мере формирования имперской субцивилизации в российском менталитете стала складываться новая система представлений и ценностных ориентаций. На смену религиозной, преимущественно традиционалистской ментальности, основу которой составляло «служение государю», пришли новые светские принципы, и главный среди них — «служение Отечеству».