Александр Бушков - А. С. Секретная миссия
– Угодно еще?
– Сделайте одолжение, – тоже на неплохом французском ответил молодой американец.
Пушкин моментально угадал в нем человека, не чуждого зеленому сукну.
– Что скажете насчет пе? – так же любезно спросил князь.
– Простите?
– Удвоенная ставка.
– Охотно, – кивнул американец, выкладывая перед собой нераспечатанную колоду.
Разобрал обертку, перебрал, вынул карту, на которую поставил, и положил лицевой стороной книзу возле себя, а на нее уместил к у ш, то есть ставку. Пятнадцать золотых, по три в ряд. Пушкин никогда не видел прежде таких монет – американские, должно быть, но князь, бегло на них взглянув, удовлетворенно кивнул и выложил свою ставку, уже в российских империалах, размером и весом примерно соответствовавших.
И принялся метать банк – раскладывал карты из своей колоды то направо, то налево. Банк был игрой несложной: если загаданная понтером карта оказывалась справа, деньги доставались банкомету, если слева – выигрывал понтер…
– Заморский проиграл уж четыре раза, – шепотом сообщил Пушкину конногвардеец. – Неопытен, сразу видно, ему бы на руте…[8]
– Князь начал с правой стороны? – спросил Пушкин.
– Ну конечно, а как же иначе…
– Конечно, как же иначе… – кивнул Пушкин.
Он подался вперед, глаза у него сузились, а кровь жарко ударила в виски – чувство сродни охотничьему азарту.
Стояла тишина, карты ложились на зеленое сукно с тихим шелестом, один из подсвечников чадил, но никто не озаботился снять нагар…
Очередная легла влево, князь уже готовился…
Вскинув свою тяжелую трость, Пушкин придавил ею к столу руку князя с карточной колодой – и держал крепко, оторопевший варшавский гость не сопротивлялся, но потом вскинул налитые злобой глаза.
– Что за черт…
– Колоду в сторону! – прикрикнул Пушкин, налегая на трость.
Кто-то понял его – и, метнувшись к столу, выхватил колоду из рук банкомета, зажал в кулаке. Тогда Пушкин поднял трость и, выпрямившись, звучным голосом произнес:
– Прошу пересчитать карты, господа. Справа на одну больше, что означает…
Сразу несколько рук потянулись к небольшим кучкам. Все придвинулись к столу. Карты перевернули вверх лицом, считая вслух.
– Действительно… – протянул кто-то зловещим тоном. – Слева восемь, справа – девять… И вторая сверху… Откройте вашу карту, сударь, игра все равно кончена!
Молодой американец перевернул свою карту.
– Семерка пик!
– А вот она и справа, лишняя…
– Должен вас огорчить, сударь, – сказал Пушкин, – вы играли с шулером…
– Господа! Господа! – воскликнул варшавский князь, озираясь с видом крайнего изумления. – Мелкая ошибка может с каждым случиться, слово чести…
– Да что там, – улыбаясь во весь рот, сказал протолкавшийся к столу конногвардеец. – Дело ясное. Александр Сергеич, не передадите ли шандал? Убогое произведение искусства, но для соблюдения традиции и такой сойдет…
– Извольте, ротмистр, – сказал Пушкин, подавая Позднякову тяжелый малахитовый подсвечник.
Вокруг заорали, засвистели, заулюлюкали, словно подгоняли гончих на охоте. Князь Муфельский с видом оскорбленного достоинства еще пытался что-то изречь в свое оправдание, но шандал в руке конногвардейца обрушился на него всей своей немаленькой тяжестью, свечи моментально погасли и разлетелись, запачкав расплавленным воском не только незадачливого шулера, но и тех, кто оказался близко, что, в общем, никого в горячке действия не раздосадовало. Поздняков, ухая, орудовал шандалом как поп кропилом, князь вопил, безуспешно пытаясь вырваться.
Молодой американец, не принимавший в этом участия, сложил в карман свою ставку и отошел от стола. Догнав его, Пушкин сказал:
– Я бы не хотел, сударь, чтобы у вас сложилось превратное мнение о нашем городе. Ибо оные субъекты встречаются, но не они определяют погоду…
– Разумеется, – сказал молодой человек с грустно-философским видом. – У нас в Америке таких тоже хватает… Позвольте вас поблагодарить, если бы не вы…
– Вы имеете полное право вернуться и забрать то, что он у вас выманил обманом.
– Пусть его… – с брезгливой миной сказал молодой американец. – Не откажетесь ли выпить со мной, сударь? Я видел здесь буфет…
Они прошли в буфетную. Немца Пушкин не обнаружил и там, а потому можно было никуда не спешить. Сев за свободный столик в углу, он подозвал лакея – облаченного в безвкусную по-никишински ливрею, но расторопного.
– Путешествуете из удовольствия? – спросил Пушкин, поднимая бокал.
– Пожалуй, – ответил молодой человек.
Пушкин, слегка нахмурясь, смотрел на него поверх бокала, в котором тихонько шипели пузырьки. В голосе молодого американца ему почуялась несомненная фальшь: но, в конце концов, никто не обязан откровенничать с первым встречным, пусть даже и оказавшим услугу. У всякого могут быть свои тайны…
– Служите где-нибудь? – спросил Пушкин.
– Я… Не совсем. То есть, совсем недавно служил в армии, но вышел в отставку в чине главного сержанта. Пытаюсь писать стихи. Выпустил даже книжечку, «Тамерлан и другие стихотворения», но она убога… Прекрасно понимаю, что убога, но ничего не могу с собой поделать, это сильнее меня…
Вот теперь он был искренен, сразу видно.
– Прекрасно вас понимаю, – сказал Пушкин. – Сам грешу тем же пороком – рифмую…
– И как, удалось вам чего-нибудь добиться?
– Пожалуй… – сказал Пушкин, улыбаясь. – Пожалуй… Надолго вы к нам? Интересно было бы поговорить о поэзии с американским поэтом – американцев мы видим не так уж часто…
– Надолго ли? – молодой человек нервно переплел пальцы. – Не знаю, как получится… Ваша столица прекрасна, хотелось бы задержаться здесь подольше…
Он воодушевленно заговорил о том, что успел увидеть – о дворцах и особняках, памятниках и проспектах, сравнивая Петербург в выгодную для него сторону с американскими городами. Пушкин слушал внимательно, прилежно подмечая все те же странности: во многом молодой человек был искренен, но тем не менее на заднем плане оставалась некая недоговоренность, нечто утаенное. Словно он постоянно помнил, что какую-то часть своей жизни обязан скрывать и о многом умалчивать.
Загадки Пушкин любил – не только по долгу службы – а сейчас перед ним была несомненная загадка: совсем молодой человек, переплывший океан, по виду из общества, получивший образование и воспитание, в деньгах вроде бы не стесненный – и в то же время старательно скрывающий что-то, причем непонятно что… Бежит от кредиторов? Совершил по ту сторону океана какой-то серьезный проступок и теперь скрывается? Романтическая любовная история? Еще что-то? Он пока что не мог определить. В одном был уверен: молодой американец напоминал шкатулку с потайными ящичками, что были в большой моде в прошлом столетии, да и сейчас из употребления не вышли.
Вот только не было времени заниматься посторонними загадками.
Тем более что на пороге буфетной появился Тимоша в самом достоверном своем облике вымуштрованного лакея и оглядывал публику с искренним нетерпением…
– Я вижу своего слугу, – сказал Пушкин. – Мне пора. Любопытно было бы с вами встретиться еще раз. Где вы остановились?
– В трактире Демута,[9] – сказал молодой человек. – Спросите Эдгара Аллана По.
– Очень приятно, – сказал Пушкин. – Александр Пушкин, поэт и скромный чиновник… Рад был знакомству. И позвольте на правах старого здешнего жителя дать вам совет: осмотрительнее выбирайте карточных партнеров….
Он раскланялся и вышел вслед за Тимошей, неторопливо спустился по лестнице. Едва они очутились на улице, Тимоша радостно доложил:
– Отыскал я вам персюка, Александр Сергеич! Интересный персюк, не сойти мне с этого места. В «Лондоне» обитает. То есть, обитал до недавнего времени, а сегодня, изволите ли видеть, ни с того ни с сего…
– Подожди, душа моя, – сказал Пушкин. – Давай по порядку…
Глава вторая
Перстень из прошлого
Гостиницу «Город Лондон» на углу Невского и Большой Морской Пушкин, как истый петербуржец, знал прекрасно, а потому, не нуждаясь в проводниках, поднялся на третий этаж, прошел по тихому коридору и постучал набалдашником тяжелой трости в дверь нужного ему нумера.
Длительное время ничего не происходило, потом послышались неторопливые шаги, и дверь приоткрылась. В образовавшейся щели можно было рассмотреть нездешнюю физиономию, украшенную усами и бородой (опять-таки нездешнего фасона), а также, в соответствии с природой, парой иссиня-черных глаз, исполненных подозрительности и нелюбезности.
Физиономия пробормотала что-то, кажется, не имевшее смысла ни на одном языке, продолжая таращиться нелюбезно и проявляя явные поползновения захлопнуть дверь перед носом нежданного визитера.
