Андрей Посняков - Перстень Тамерлана
Эмир вновь задумался, устремив рассеянный взор в потолок. Потом посмотрел на Раничева.
– Может, у тебя есть ко мне какая-нибудь последняя просьба? – зловеще произнес он.
Иван сглотнул слюну:
– Есть. Я хочу отыскать своего старого врага, человека со шрамом; говорят, он где-то здесь, в Мавераннагре. Его зовут Абу… Абу… – От волнения он забыл даже имя.
– Абу Ахмет! – подсказал вдруг Тимур, и глаза его вспыхнули яростью. – Знай же, кяфир, что это и мой враг! Он давно хочет погубить меня… Но в Мавераннагре его нет – он успел опять бежать от моих верных людей к Тохтамышу… а может, и к московскому хану Василию… – Эмир задумался, и гнев в желтоватых глазах его неожиданно сменился радостью.
– Ты! – Он устремил в грудь Ивана указательный палец. – Ты отыщешь его! В улусе Джучи, у булгар или урусутов – отыщешь, где бы он ни был. Даю тебе на сборы сутки – мои нукеры проводят тебя до самых границ улуса Чагатая. И… проси, что тебе нужно сейчас! Красивейших женщин, золото, развлечения…
Раничев почти не слушал, он не отрываясь смотрел на перстень на правой руке эмира, красивый, со сверкающим гранями изумрудом… тот самый…
– Перстень! – С ужасом вырвалось вдруг у Раничева.
– Перстень? – удивленно переспросил Тимур. – Какой?
– Тот, что на правой руке. Без него я не смогу разыскать Абу Ахмета.
– Что ж, забирай, – покладисто согласился эмир, снимая кольцо с безымянного пальца. Повертел в руках, вдруг улыбнулся:
– Лови!
Поймав, Раничев поклонился с искренней благодарностью, идущей от самого сердца.
Ровно через сутки Иван под видом приказчика бухарского купца Сами Новруза покинул Самарканд вместе с большим караваном, груженным драгоценными тканями, оружием и золоченой посудой. Вот здесь-то, покачиваясь на горбе верблюде, он наконец-то осознал, что счастливо вырвался из лап смерти, коей его, несомненно, предал бы Тимур из-за слишком специфических знаний. Предал бы, если б не Абу Ахмет… Выходит, человек со шрамом, сам не зная того, спас Раничева от гибели? Да, выходит так… Иван усмехнулся: однако…
Под мерное покачивание верблюда хорошо думалось. Раничев вспомнил вдруг дом, далекий-далекий, музей, друзей, Владу… Наверное, та уже и забыла про него, ведь сколько прошло времени? Почти год. И ни весточки никакой от Ивана, ни – тьфу-тьфу-тьфу – могилки. Пропал без вести, так сказать – ушел и не вернулся. Он украдкой потрогал амулет на груди – глиняный, неприметный – именно туда Иван запрятал перстень, для того и посылал Халида к гончарам, а уж те постарались.
В голом безоблачном небе жарко светило солнце, отражаясь в наконечниках копий охранявших караван воинов. Переждать жару остановились в ближайшем оазисе – с тенистым садом, колодцем и караван-сараем, тронулись в путь лишь после полудня, уже почти вечером. И снова потянулись с обеих сторон желтые пески, кое-где перемежавшиеся саксаулом, лишь по левую руку зеленела иногда узенькая долина Джейхуна.
Неплохо все вышло – обмахиваясь сорванной с дерева веткой, думал Раничев. И сам жив остался, и к цели приблизился неимоверно! Совершили успешный побег друзья – Ефим с Авраамкой; где-то они сейчас? Наверное, все-таки в Москву подались; Салим вот остался жив – и тоже непонятно сейчас – где? Наверное, в Самарканде – развлекает народ на базарах – жаль, не зашел… так ведь и не пустили б его слуги Энвера. Ладно, главное, что жив… Эх, Салим, Салим… Раничев услыхал вдруг какой-то звук, словно бы кто-то колотил лопатой о камень. Отбросив ветку, вытянул шею…
Слева от идущего каравана полуголые рабы под присмотром вооруженных гулямов копали канал. Жалкие, обреченные на смерть люди, тощие, словно скелеты. Мускулистые надсмотрщики в грязных тюрбанах нещадно колотили зазевавшихся невольников плетками. Доставалось всем – только стон стоял вокруг. Иван покачал головой – не одобрял он подобного зверства, хотя с другой стороны – стройка есть стройка. А экскаватор еще не изобрели.
Звеня колокольчиками, караван важно прошествовал мимо. Рабы украдкой смотрели ему вслед и вздыхали. Один из них – изможденный старик – вдруг надсадно закашлялся и чуть было не упал, харкая кровью. И упал бы, и был бы забит до смерти, если б не сосед – молодой парень, почти мальчик. Бросив кетмень, тот поддержал бедного старика… И тут же сам получил плетью от подскочившего надсмотрщика.
– Работать, черви!
На коричневой спине юноши змеилась свежая кровавая полоса. Закусив губу, он, не дожидаясь следующего удара, быстро подхватил кетмень…
– Так-то лучше, – удовлетворенно кивнул надсмотрщик и отправился дальше, лениво выбирая очередную жертву.
– Да сохранит тебя Аллах, Салим, – пробормотал старик. – Только зря ты это – я все равно скоро умру.
– Не говори так, усто, – возразил юноша, откидывая назад длинные, спутавшиеся от грязи и пота волосы. – Я убегу отсюда, усто, вот увидишь, – чуть слышно прошептал он, сверкнув миндалевидными, вытянутыми к вискам глазами. И снова получил удар плетью – за то, что болтал.
Сверху немилосердно палило солнце.
Совсем в другой стороне, в сотне фарсахов от строящегося канала, неспешно шел караван известного магрибского работорговца Абузира ибн Файзиля. Напрасно вертела головой Евдокся, высматривая знакомые места, караван шел вовсе не на север, не в Булгар и не в урусутские княжества. Нет, путь его лежал далеко на юг, к работорговым рынкам Басры. Не знала того Евдокся, но вскоре должна была догадаться. Ибн Файзиль, кутаясь в джелаббу, искоса посматривал на девушку, прикидывая – стоит ли уже посадить ее в клетку иль пусть пока потешится мнимой свободой? Эх, Евдокся, Евдокся… Закрыв глаза, видела она родной дом, широкую реку с плывущими по ней ладьями, золотые купола церквей да белоствольные ряды березок. А вокруг тем временем кричали ишаки, ревели верблюды и знойный ветер швырял в лица караванщиков горячий песок пустыни.
Ордынский князь Тайгай поднял наполненный вином кубок, полюбовался, как играет на золотых гранях солнце. Выпил и сморщился – вино оказалось кислым. Да и пить в одиночку… А ведь не с кем! Друг Ибан исчез вдруг неизвестно куда, сгинул, не сказавши адреса, люди шептались – по приказу самого повелителя. Ну и скатертью дорога, как говорят те же урусуты. Жаль, конечно, – собутыльником меньше, – но уж что поделать. Второй друг – Тимур‑Кутлуг («умер от пьянства») – тоже где-то запропастился, видно, ведет гулямов в очередной поход под золотым полумесяцем эмира. Эх, самому бы… Так он ведь давал присягу Тохтамышу… Вероятно, эмир все-таки отпустит его в родной улус, взяв слово чести не воевать больше с ним, но как скоро это произойдет? А пока – скучно. Да и вино вот кислое… Позвав слугу, бек велел сбегать в ближайшую майхону за вином получше, это, кислое, выплеснул безжалостно во двор, велел позвать женщин… Но и они уже не радовали – скучно. Где же этот проклятый слуга с вином? Где его носят дэвы?
Напрасно ждала у дувала Юлнуз, напрасно тщательно сбрила на теле волосы – чтоб быть красивой, напрасно таращила глаза – не шел урусут. Не приходил – и все. А она ведь его звала, неоднократно посылала Хасана. И сегодня отправила… Да вот не он ли идет?
– Нет Ибана, – отдышавшись от зноя, поведал Хасан. – Халид, фарраш, сказал – уехал куда-то Ибан надолго.
– Надолго… – опустив голову, шепотом повторила Юлнуз. Красивые глаза ее наполнились слезами. – Уехал, – еще тише повторила она и, рыдая, упала на землю.
Томился в жестоком рабстве Салим, грустила о родной стороне Евдокся, ордынский вельможа Тайгай заливал скуку вином, и даже Юлнуз, потаскуха Юлнуз, за свою недолгую жизнь перепробовавшая столько мужчин, сколько, наверное, звезд на небе, рыдала под старой чинарой от несчастной любви к красивому урусуту. Лишь Иван Петрович Раничев был… ну если и не сказать, что весел, то и не грустен – точно. Об одном лишь мечтал – скорей бы дойти, скорей бы… Разыскать Евдоксю, обнять, сказать – «Здравствуй, родная!» – потом уж определяться дальше… Скорей бы…
Шел караван, звенели колокольцы, все дальше уплывал Самарканд – великий и грозный город. На одной из площадей его, той, что перед тюрьмой-зинданом, в числе других бесстрастно взирала на все наколотая на пику отрубленная голова песчаного разбойника Кучум-Кума. Порывы налетавшего ветра шевелили окровавленную бороду курбаши, глаза его давно уже выклевали вороны. Люди, проходя мимо, плевали в сторону преступных голов, плюнул и молодой фарраш Халид, шедший на рынок в самых расстроенных чувствах – так и не удалось ему подсидеть коварного домоправителя Нусрата. А тот как раз в это время шагал в знакомую майхону – известно, за каким делом.
В синем высоком небе проплывали редкие облака, и садящееся далеко за Джейхуном солнце окрашивало в алый цвет высокие башни минаретов. На них уже поднимались по кривым лестницам муэдзины – напомнить правоверным об очередном намазе. Вечерело…
