Василий Звягинцев - Бои местного значения

— Да нет, я не понимаю, что ль? Приходи на Тишинку. Там такой есть Электрический переулок. Дом 5. Постучишь, меня спросишь. Я предупрежу. Скажут, что и как.

— Вот и лады. До встречи, братан. И, как мой дед говорил, почаще води ухами…

— Чем-чем?

— Вот этими, — он показал пальцем. — Ушами, по-научному выражаясь…

— Понял, спасибо за совет, — и уже повернулся, чтобы уходить, как нарком его снова окликнул:

— А это вот — тебе нужно? — и вытащил из-за отворота пальто стопочку документов.

— Что такое?

— Да ксивы ж ваши. Которые легавые в сопроводительном пакете везли. Паспорт на имя гражданина Копылова Семена Денисовича, со спецотметкой минус семь, твой, что ли?

— Ну, мой…

— И еще пять. Забирай все. Может, и пригодятся. Тут еще и выписки из следственных дел… Тоже чего-нибудь стоят?

Похоже, вор уже испытывал идиосинкразию к чересчур навязчивым спасителям. Но ведь, с другой стороны…

Он не нашел ничего лучшего, как еще раз вымученно улыбнуться, принимая документы, даже поклонился слегка.

Наконец расстались и с вором, и с державшимися всю дорогу чуть поодаль его молодыми подельниками.

Глава 29

Лихарев помог Буданцеву стянуть гимнастерку, причем сыщик шипел сквозь зубы и сдержанно матерился — кое-какие удары резиновой дубинки просекли кожу, и нательная рубашка присохла к ранам. На желтоватой бязи расплылись грязно-розовые пятна сукровицы.

— Вот тебе, Иван Афанасьевич, революционная целесообразность на практике. — Валентин неожиданно перешел на «ты», и Буданцев после всего пережитого воспринял это как должное. Но решил, что и сам ответит тем же. — Ты по своей неизжитой буржуазной законопослушности, как дурак, третий день достоверные улики ищешь, а тут раз-два — и готово. Как миленький признание бы подписал в ближайшее время.

— Не понимаю, — продолжал удивляться сыщик. — Ну и «признался» бы, а что толку?

— А ничего. Следователь свое дело сделал. И передал бы тебя кому-то другому, из другой службы, кто вместе с тобой отправится брать Шестакова по указанному адресу. Желательно — подальше.

— И? — продолжал настаивать сыщик.

— Ты что, в детском саде до сих пор живешь? Никакого наркома они бы там, естественно, не нашли, снова тебя в оборот взяли, чтоб признался, зачем врешь. А дальше как получится. Повезет твоему следователю — про него больше не вспомнят, с крайнего спросят. У них сейчас один принцип — умри ты сегодня, а я завтра. А может, и не так. Дали твоему капитану приказ — за сутки разобраться и доложить. Он уже понял, что дело мертвое, и бил тебя просто от отчаяния, что из-за такой вот сволочи самому пропадать придется. И решил, по крайней мере, материал на Шадрина, Заковского, кого-то еще выколотить. Наркома, извините, не нашлось, они его давно в Москве-реке утопили, теперь, пока лед не сойдет, ничего не сделаешь, а очередной заговор — вот он, по фигурантам расписан.

— А что, не так уж и глупо. Сейчас январь, лед сойдет в апреле, а за это время — ого-го.

Буданцев действительно плохо представлял эту механику, всю сознательную жизнь занятый ловлей реальных преступников. Догадывался, конечно, что чекисты не брезгуют туфтой, в политических делах без этого не обойтись, где причастность к враждебным классам значит больше конкретной вины каждого отдельного человека, но, когда столкнулся с этим непосредственно, испытал на собственном горбу, в буквальном смысле.

— Беда в том, что лично мне Шестаков нужен непременно живым, и я стопроцентно знаю, что он жив, — сообщил Лихарев.

Он тщательно осмотрел все кровоподтеки и раны Буданцева, напустил в ванну горячую воду, высыпал в нее какие-то разноцветные, остро пахнущие порошки. А в довершение надел ему на запястье широкий черный браслет со светящимся желто-зеленым окошком.

— Это что?

— Прибор медицинский новейший. Лечит с помощью электромагнетизма. У тебя образование какое?

— Не очень пролетарское, — усмехнулся Буданцев, садясь в зеленоватую пышную пену. — Реальное училище, а потом полугодичные курсы юристов при Первом МГУ.

— Многовато для члена «ордена меченосцев», — без иронии сказал Лихарев. И был прав. В описываемый период почти две трети сотрудников центрального аппарата НКВД писали в анкетах в соответствующей графе: «низшее», «домашнее», а какой-то мудрец выдумал изящную формулу — «несистематическое». И ничего, успевали сделать приличную карьеру до почти неизбежной «стенки».

Боль в спине и боках прошла почти сразу, и Буданцев блаженно расслабился, его потянуло в сон. Необыкновенно приятно и в то же время удивительно было видеть вокруг кафельные стены цвета морской волны, высоченный потолок, начищенную бронзу кранов и труб, огромное овальное зеркало над ванной и другое, поменьше, над широкой чашей умывальника, пушистые полотенца и купальные халаты на вешалке у двери.

Словно не в квартире ответственного сотрудника ЦК партии находился этот «храм гигиены», а в особняке великосветской кокотки, промышляющей собственным телом, которое необходимо постоянно поддерживать в состоянии «полной боевой готовности».

Особенно же нереальным все это казалось после тесной камеры, где он находился меньше часа назад, и уж никак не помышлял о столь волшебном повороте судьбы.

Буданцев уже с полной уверенностью подумал, что жизнь его по неведомой причине изменилась круто и безвозвратно, к добру или к злу — пока неведомо, но что скучной она не покажется — это уж точно.

Ощущая удивительную легкость и бодрость во всем теле (и одновременно — желание немедленно очутиться в чистой, хрустящей простынями постели, именно здесь, в этой квартире, чтобы насладиться покоем и безопасностью), сыщик сидел напротив Валентина в малой столовой, пил чай с ромом и жевал бутерброды с икрой, холодным языком и сыром. На выбор или все подряд, как захочется.

— Обстановка кое в чем осложнилась, Иван Афанасьевич, — объяснял ему Лихарев, — но в общем стала куда понятнее. Главное — фигурант наш жив, здоров и никуда не делся. Значит, не сегодня-завтра мы его достанем.

Тебе, конечно, придется какое-то время в моей конторе поработать, поскольку ни домой, ни на Петровку тебе хода нет. Товарищ Ежов, представляю, как рвать и метать начнет, когда ему предъявят ордер с собственноручной подписью. Уж и не знаю, кого он злее ловить станет, Шестакова или нас с тобой. — Валентин не засмеялся, а так, слегка скривил губы, демонстрируя пренебрежение к усаженному очередной раз в лужу наркому.

— Скажи, кто ты такой все же есть, Валентин Валентинович? — поинтересовался Буданцев. Передернул плечами. Совершенно никакой боли, словно и не касался его следователь дубинкой.

— Зачем нам сейчас это обсуждать? — ответил Лихарев спокойно. — Мои документы ты видел. Возможности тоже. Вот покончим с этим делом, сочтемся славою, а потом и о прочих интересных вещах будет время поговорить. Помнишь как у О’Генри в «Королях и капусте»?

— Ну ладно, ладно, не буду ни о чем спрашивать, но все ж таки одно меня особенно занимает — выходит, ЦК, хотя бы в твоем лице, воюет против своего же секретаря, исполняющего на данном этапе роль «карающего меча революции»? Забавно.

— Не так уж и забавно. Кого-то, мне помнится, Владимир Ильич называл в своем завещании, вам, увы, неизвестном, «любимцем партии»? И где он сейчас? Или товарищ Тухачевский, «маршал революции», товарищ Примаков, «предводитель красного казачества».

Пора бы сообразить, милейший Иван Афанасьевич, что враги у нас на самом деле не выявляются, а назначаются, по мере необходимости и с учетом текущего момента. Тебе это удивительно слышать?

— Не так чтобы очень. Просто я думал, что для этого достаточно самого НКВД.

— Что ты, что ты… А если в нем самом заведется гниль, что уже, кстати, в позапрошлом году и имело место?

— Хм! — Буданцев выпил уже достаточно «чаю по-адмиральски» (то есть после двух-трех глотков крепкого индийского чая доливая в него столько же душистого ямайского рома), чтобы сохранить способность удивляться откровениям, за которые простым смертным полагалась безусловная вышка через «Особое совещание».

— Ты, значит, принадлежишь к совсем уже высшей касте, безошибочной и безгрешной?

— Да где уж мне? — Лихарев только что руками не замахал в притворном ужасе. — Только не нужно ловить собеседника на ваших муровских штучках. Что ты классный профессионал, я и так знаю. И когда можно будет, сам расскажу. Сейчас — не время.

А чтобы ты немного успокоился — вот тебе сравнение. Врачи говорят, что самые точные диагнозы ставят патологоанатомы. Только не совсем вовремя. А я как бы из них же, но — ухитряюсь успевать. Таким вот образом.

И хватит, хватит тебе чаи гонять. Как сказано у Пруткова — ничего не доводи до крайности. Постель тебя ждет, именно такая, о которой ты мечтаешь. И до восьми утра я тебя не потревожу. А засим — извольте отрабатывать очередной хлеб с маслом.