Нэпман 1. Красный олигарх - Алим Онербекович Тыналин
Я достал блокнот в кожаном переплете:
— Первое — подготовить докладную записку для товарища Сталина. Не просто разоблачение Крестовского, а анализ всей ситуации в промышленности. С конкретными предложениями.
— Кто будет готовить?
— Техническую часть — Величковский. Он сейчас в Москве, его авторитет в научных кругах безупречен. Экономические расчеты сделает Котов, он еще земской выучки специалист. А общий анализ общий анализ я возьму на себя, — я сделал паузу. — У меня есть опыт подготовки таких документов. И еще есть человек в наркомате, который поможет правильно оформить все материалы.
Бауман понимающе усмехнулся.
— Второе, — продолжил я, — нужно подготовить почву. Через вашего человека в секретариате ЦК организовать случайное знакомство с документами для кого-то из ближнего круга товарища Сталина.
— Есть определенные возможности, — Бауман задумчиво потер переносицу. — Кагановичу как раз поручено курировать вопросы промышленности.
Он встал, прошелся по кабинету. Его шаги заглушал толстый ковер с геометрическим орнаментом, единственная роскошь в аскетичной обстановке:
— А третье?
— Третье — подготовить показательные испытания нашей технологии. Так, чтобы результаты были абсолютно неоспоримы. Пригласить военную приемку, представителей ВСНХ, научно-технический совет и другие заинтересованные стороны.
Бауман кивнул:
— А Крестовский?
— А Крестовский пусть тоже присутствует, — я позволил себе легкую улыбку. — Вместе со своими покровителями из правой оппозиции. Пусть сами убедятся в провале своей технологии.
Бауман остановился у окна, его силуэт четко вырисовывался на фоне падающего снега:
— Вы понимаете, на что идете, Леонид Иванович? — он говорил очень тихо. — Это не просто аппаратная борьба. Вы бьете по серьезным интересам. У Крестовского покровители не только среди правых.
Он повернулся, его лицо в полутьме кабинета казалось осунувшимся:
— Если… — он запнулся, подбирая слова, — если вы провалитесь, все будет очень плохо. Обвинения в саботаже, арест, приговор. В лучшем случае срок. Мало ли что может произойти.
Я молча кивнул. Прекрасно понимал, что рискую головой. В самом прямом смысле. Слишком уж густая заварилась каша.
— И еще, — Бауман нервно поправил пенсне. — Серго… товарищ Орджоникидзе. Если ваш план не сработает, если товарищ Сталин не поддержит предложение… — он покачал головой. — Серго не прощает тех, кто действует через его голову. Он сотрет нас в порошок. Всех. И меня, и вас, и ваших людей.
В кабинете повисла тяжелая тишина. Где-то в коридоре часы пробили полночь.
— Решайте сами, Леонид Иванович, — Бауман вернулся к столу. — Я… постараюсь помочь, чем смогу. Но официально наш разговор не состоялся. Вы же понимаете?
Он начал собирать документы:
— И еще. Если решитесь, действовать надо быстро. Пока Крестовский не успел закрепить свой успех. У нас есть еще один шанс, — Бауман понизил голос почти до шепота. — Через неделю закрытое партийное собрание по вопросам индустриализации. Каганович будет делать основной доклад.
Он оставил документы, повернулся, отошел и достал из сейфа «Моссер» тонкую папку:
— Вот предварительная повестка. Лазарь Моисеевич особенно интересуется темой технологической независимости от Запада. Если ваши материалы попадут к нему до собрания, можно будет встретиться с ним.
— А Сталин будет? — я старался говорить как можно безразличнее.
— Обычно он присутствует на таких собраниях, — Бауман снова нервно поправил пенсне. — Слушает, почти не вмешивается. Но потом… потом принимает решения.
Он вдруг улыбнулся какой-то невеселой улыбкой:
— Знаете, у товарища Сталина есть интересная особенность. Он очень внимательно относится к техническим деталям. Особенно когда речь идет об оборонной промышленности.
Я встал, собирая документы в портфель. За окном все еще темно, до зимнего утра далеко, ночь кажется невозможно долгой.
— Спасибо, Карл Янович, — я протянул руку. — За все.
— Не благодарите, — он ответил крепким рукопожатием. — И будьте осторожны. Очень осторожны.
Когда я вышел из здания райкома, снег уже прекратился. Степан дремал за рулем «Бьюика», укутавшись в пальто с поднятым воротником.
Я постучал в окошко, чтобы разбудить его. Из райкома мы поехали домой. Несколько часов сна не принесли отдыха. В голове крутились варианты выхода на Кагановича.
К семи утра я уже сидел в кабинете. На столе дымился крепкий чай. Агафья Петровна знала, что нужно после таких ночей.
Первый вариант казался самым очевидным. Через технический совет ВСНХ.
У нас там связи, особенно после того случая с поставками немецкого оборудования. Я позвонил Штрому, но тот огорчил. Все подходы к секретариату Кагановича перекрыты после недавней чистки аппарата.
Второй путь, через Промакадемию, тоже оказался тупиковым. Величковский связался с знакомыми профессорами, но выяснилось, что научно-технический совет сейчас в опале, после критики со стороны партийного руководства. Тьфу ты, тут тоже глухо.
К вечеру я попробовал третий вариант, через профсоюзы. Глушков организовал встречу с председателем месткома ВСНХ, но тот только развел руками. Каганович сейчас занят чисткой партийного аппарата, к нему не пробиться.
В обед я сидел в кабинете, рассеянно глядя на падающий за окном снег. На столе лежали бесполезные пока документы о махинациях Крестовского.
И тут память услужливо подбросила эпизод из прошлой жизни. 2019 год, такая же безвыходная ситуация с конкурентом. И толковый совет знакомого полковника ФСБ. Иногда к высоким кабинетам ведет неожиданная тропинка.
Я потянулся к телефону:
— Будьте добры, соедините с товарищем Рожковым из ОГПУ. Да, я понимаю, что занят. Скажите, звонит Краснов, по срочному вопросу.
Через пять минут в трубке раздался знакомый бесцветный голос:
— Слушаю вас, Леонид Иванович.
— Нужно встретиться. Сегодня.
Пауза была совсем короткой:
— Вы знаете, где именно. Через час.
Да, я знал. Тоже конспиративная квартира. Покровка, семнадцать. Квартира восемь.
Дверь открылась без скрипа, Рожков следил за такими мелочами. В прихожей пахло сыростью, дешевым табаком и почему-то яблоками. На вешалке несколько потертых пальто, все неприметных цветов и фасонов.
— Проходите, Леонид Иванович, — Рожков говорил обычным бесцветным голосом. — Чай? Или что покрепче? У меня тут есть любопытный экземпляр, конфискованный «Камю», еще довоенной выдержки.
Я улыбнулся, его страсть к изъятому алкоголю хорошо известна. Каждая бутылка имела историю, и Рожков любил их рассказывать.
— Спасибо, но лучше чай. День выдался тяжелый.
— Как угодно, — он достал из буфета пузатый чайник с отбитым носиком. — Между прочим, китайский. Из личных запасов бывшего торгпреда в Харбине. Интересная история вышла с этим чайником.
Мы устроились за колченогим столом. Рожков заварил чай какими-то особыми движениями. В его исполнении даже
