Эстер Фриснер - Псалмы Ирода
— О Боже!
Бекка рухнула на колени, положив револьвер на холодную землю. Ее руки, намертво сцепив пальцы, прижались к груди, заставив зашелестеть спрятанные там бумаги. Ей просто надо было за что-то ухватиться, иначе последние крохи ее рассудка взорвут мозг и вылетят наружу, оставив пустой череп, сквозь который со свистом мчится холодный ветер безумия. Даже гнездившийся в уме Бекки Червь умолк, не выдержав представившегося ему зрелища.
Корзина была перевернута. Шифра была крупная, здоровая девочка. Когда она выспалась и высосала досуха свою тряпичную соску, она рассердилась, почувствовав, что о ней забыли. И начала брыкаться. Корзина предназначалась для куда менее крупного ребенка. Такой рослой девочке, как Шифра, понадобилось совсем немного времени, чтобы раскачать корзину, несмотря на то, что девочка была спеленута. При всех своих ограниченных возможностях, оказавшись на земле. Шифра освободилась от пеленок, но, разумеется, расстелить их под собой не сумела.
Чего только не потянет в рот ребенок, когда он голоден? Если под рукой нет ничего другого, то даже высохшие и омерзительные на вкус остатки того, что не доели шмыгари, и те пригодятся, чтобы наполнить пустой желудок.
«…И в первые годы Голодных Лет повсюду распространилась мерзость. И до тех пор, пока Господин наш Царь не наполнил уши пророков Своих учением Своим, много зла случилось на земле, и голод все усиливался, ибо люди грешили без конца и без края. И те, что были подателями жизни, стали забирать свои дары обратно, а живые поедали грехи мертвецов. И то, что должно было обострять голод, противоестественно утоляло его, и то, что должно было вызвать рост населения, которое приложило бы руки свои к возделыванию земель, еще не затронутых полным бесплодием, наоборот, вело к его сокращению.
Но Господь поднял могучих мужей, чтоб они опустили свои мечи на выи тех, кто творил позорные дела; и святых людей, распространявших среди народов учение, полученное из рук пророков Господина нашего Царя; и праведных людей, которые бы вывели свои народы из погибельных заблуждений к свету. И тогда земля начала возвращаться к самоочищению. И теперь никогда человек, как бы ни был он голоден, не ест нечистой пищи, чтобы не погубить душу свою. И таков путь истинных детей Господа».
Но у шмыгарей нет душ, и они не понимают ничего, кроме чувства голода и необходимости его насытить. Шмыгари, питавшиеся мертвой плотью, что ж… их умы были ничем не лучше их желудков. Укусить живую плоть, в то время как эта живая плоть занята мертвой? Так, должно быть, и произошло. Только один укус, пока живое существо дернется и отпугнет шмыгаря, но первый укус множества жадных ртов, это…
— О, Шифра! — Бекка осторожно разжала бледный кулачок сестренки, вынув из него то ужасное утешение, которое Шифра подобрала, когда тряпичная соска отлетела слишком далеко, чтобы ребенок смог до нее дотянуться. Кончик этой косточки был все еще тепел и влажен от мягких губок Шифры. Место, к которому подбегали шмыгари, пробовали, узнавали, что им не нравится живая плоть, тоже было теплым и влажным. Бекка оторвала полоску от пеленок умершего ребенка и перевязала то, что осталось от ступни Шифры. Ребенок плакал от боли и прижимался к груди Бекки, ища утешения.
Шелест и шорох прорезали мрачную тишину, окружавшую занятую Бекку. Топот бегущих ног отвлек ее от промелькнувшей в уме мысли о лечебных травах, спрятанных где-то на дне свертка, который она заставила уложить Адонайю. Луна роняла свой свет на сжатое поле, окружавшее холм, и высвечивала бегущий силуэт Адонайи, который летел по жнивью подобно призраку, испуганному восходом солнца.
— Адонайя! — Ее крик не заставил его остановиться, он даже не замедлил бега. Он рискнул, он ухватился за последний шанс, что, возможно, она не так уж хорошо стреляет, как говорит. Если он побежит, у него будет шанс. Если останется, то у него есть лишь ее обещание отпустить его после того, как она заберет Шифру. Он сравнил вес ее обещаний с весом своих собственных, и бежал.
Стоя на коленях, Бекка положила ребенка на землю, схватила револьвер, подняла его обеими руками и поглядела вдоль ствола на шишечку на его конце. Адонайя был еще не очень далеко, хотя бежал быстро, но ее это нисколько не смущало. Во всех рассказах револьверу свалить свою жертву было так же легко, как человеку — свистнуть. Рукоятка оружия в ее сжатых ладонях уже успела согреться, когда Бекка нажала на гашетку.
Гром выстрела подбросил револьвер вверх и на какое-то время оглушил Бекку. Отдача отшвырнула ее назад и вбок. Плечо уткнулось в грязь, скользнув по черепкам разбитого горшка. На какое-то мгновение ей показалось, что пуля полетела назад, что ствол разорвало и его осколки вошли ей в грудь. Задыхаясь, она хватала ртом воздух, одновременно так и эдак поворачивая перед глазами пальцы, пока не убедилась, что все они целы. Тогда Бекка снова схватила револьвер и вскочила на ноги, взглядом отыскивая мертвое тело Адонайи.
Но Адонайя вовсе не умер. Выстрел было остановил его, но ничего, кроме удивления, он не почувствовал. Он торчал на середине поля — согнувшийся черный силуэт на облитом лунным светом сером фоне. Бекка видела, как дыхание семь раз шевельнуло ему грудь, прежде чем он повернулся и снова кинулся бежать.
— Адонайя, стой! Это только предупреждение! — Ложь звучала уверенно, но результатов не дала. Он не подчинился, он не верил ни во что, кроме своей проклятой удачи и быстроты своих ног. — Я повторяю, Адонайя! Следующим выстрелом я разнесу тебя в клочья! — Теперь она держала рукоятку увереннее, ее челюсти были крепко сжаты. На этот раз она прицелилась получше — это было легче делать стоя, чем опустившись на одно колено. Палец чуть дрогнул, ложась на спусковой крючок. Она услыхала слабый щелчок — это взвелся курок. Затем раздался выстрел, от которого зубы заскрипели, а руки подпрыгнули к небу, как древесные ветви во время сильного ветра.
Адонайя все еще был на ногах и бежал — олицетворенное издевательство над всей новоприобретенной Беккой мощью. Он мчался к еще далеким строениям фермы, он бежал, чтобы собрать своих людей. Должно быть, в спальнях уже зажигались огни, люди вскакивали с постелей, сторожа просыпались, люди спрашивали друг друга, что означает этот дьявольский шум и откуда он происходит. Если она погонится за Адонайей, это все равно что приговорить себя и Шифру к смерти. Если же она схватит ребенка и убежит, ей не удастся уйти от Праведного Пути достаточно далеко, и Адонайя сразу же наведет своих людей на их след.
Эхо выстрелов все еще висело в холодном воздухе — затихающие отзвуки, вызванные бесполезными выстрелами. Потом Бекке вдруг показалось, что это эхо ширится, растет, становится громче, наполняя ее голову громким звоном. Она поглядела на оружие, которое продолжала держать в руках; оружие мужчин, которое не желает подчиняться женщине. Она вывернула руки так, что ствол уставился на нее своим пустым глазом. Она проиграла. Шифра умрет. Остается только одно желание, исполнение которого можно вымолить у этой городской игрушки.
Язык Бекки ощутил жар металлической трубки. Ей было неудобно держать револьвер под таким углом, но это неудобство быстро кончится. Бекке хотелось одного — пусть у нее в ушах перестанет звенеть. Звон мешал молиться.
Гром выстрела, потрясший залитое лунным светом небо, заставил ее зубы звякнуть о воняющий порохом ствол. Ствол выскользнул изо рта и вместе с рукой упал на бедро, когда Бекка вытянулась во весь рост, чтобы насладиться зрелищем невозможного. Адонайя вдруг остановился, закачался. Как во сне Бекка увидела падающего на колени Адонайю, во сне, который был желанным даром Господа, посланным ей в час ее смерти. Она задумчиво слизала с нижней распухшей губы слабый след ружейного масла, наблюдая, как тело Адонайи распростерлось на сжатом поле.
— Мисси, с вами все в порядке?
Она вскрикнула от легкого прикосновения чьей-то руки к своему плечу. Инстинктивно рванулась вперед, чтоб избежать его, поднырнув под эту руку. Револьвер описал полукруг, потом поднялся, как будто его слепое око могло видеть само по себе, могло найти и убить этого чужака, который набросился на нее, выскочив из тьмы.
Зрение медленно возвращалось к ней, прорываясь сквозь белую повязку паники, плотно закрывшую глаза Бекки. Она опустила револьвер и возблагодарила Деву Марию, которая не дала ее пальцу нажать на курок и спасла ее от осуждения на вечные муки.
— Эй! Полегче, мисси! Я вовсе не хотел вас пугать. Уберите-ка эту штуку! — Он кивнул на револьвер.
Разумеется, можно и убрать. Выбора-то нет. Он одной рукой держал Шифру, а в другой — черное оружие с длинным стволом. Горький дымок облачком повис над его головой. Ребенок чихнул.
— Отдайте ее мне! — крикнула Бекка. Ее слова звучали как нечто среднее между мольбой и требованием. Она все еще держала револьвер, но у него-то оружие было куда сильнее. Бекка совсем растерялась в этом таком странном для нее мире.
