Нил Стивенсон - Золото Соломона
Здесь, в просвете между двумя зубцами, силуэтом на фоне неба, стоял огромный человек с развевающейся бородой. Люди поменьше суетились среди пушек, стоящих на крыше башни: разворачивали их к реке, вталкивали под казённые части орудий толстые подъёмные клинья, чтобы стрелять не по кораблям, а по солдатам на пристани.
Одной рукой бородач держал такую же пику, а вторую поднял в приветствии. Это была не рука, а зазубренный крюк в клочьях чего-то мокрого, наверное, одежды или волос. Им бородач указывал в сторону от реки, от артиллеристов, на сердце Лондонского Тауэра, Белую башню, встающую над крепостью, над рекой и над Сити.
Он трижды ткнул в её сторону крюком.
Герой Жи не нуждался в уговорах. Бросив разряженное ружьё, он выхватил из-за спины клеймор и под свист пуль устремился к воротам Холодной гавани.
Как всякий уважающий себя осуждённый на казнь изменник, Макиен немало времени провёл, придумывая эффектный побег из Тауэра. Он знал все выходы из крепости. Сегодня ему предстояло думать о них как о входах.
Во Внутренний двор вели пять ворот. Одни — в юго-восточном углу, возле Кирпичной башни, где Монетный двор, сейчас были не в счёт. Оставались четыре входа с Уотер-лейн. Два из них приходились на Кровавую и Архивную башни, которые стояли так близко, что составляли практически одно бесформенное здание. Человек, идущий на восток по Уотер-лейн, увидел бы сперва ворота Кровавой башни, и только обогнув Архивную башню — соседние. Однако два входа, расположенные на столь небольшом расстоянии, отличались решительно во всём. Первый представлял собой широкую, красивую готическую арку, ведущую прямо на плац через двор, где стоял Макиен. Благодаря русскому, её теперь перекрывала массивная чугунная решётка. За ней неподвижно лежали несколько гвардейцев. Они двинулись с пристани, намереваясь пройти через арку, но тут впереди опустилась древняя решётка, и в тот же миг на них налетели верховые шотландцы с обнажёнными саблями. Когда конница атакует пехоту, исход предрешен, если только пехотинцы не вооружены пиками. В экипировку тауэрской гвардии пики не входили.
Второй вход являл собой узкую потерну в полукруглом первом этаже Архивной башни. Отсюда можно было попасть в L-образную галерею, идущую через Холодную гавань почти к самой Белой башне. Через неё коннице не проехать. Если всё идет по плану, Том-чистильщик засел за окном на переломе L с большим количеством заряженных ружей и пистолетов. Никто из защитников Тауэра этим ходом не пройдёт. Однако кое-кто из атакующих должен был им пробежать.
Макиен припустил на север по краю плаца: склады Холодной гавани были от него слева. Чёртовы стражники всё ещё палили из окон, но не по нему. Когда Макиен обогнул последний склад и, оказавшись в безопасности, смог наконец оглядеться, то стала ясна и причина. Как только несколько человек, пробившись на Кровавую башню и прилегающую куртину, навели пушки её величества на пристань, тамошней охране осталось только побросать ружья в реку и сдаться. Никто больше не стрелял в людей, лезущих по верёвочной лестнице в наместничий дом. Поэтому всё новые и новые артиллеристы бежали оттуда к Кровавой башне, чтобы взобраться на укрепления и встать к пушкам. По ним-то и стреляли стражники, которым, впрочем, не давали высовываться стрелки, разместившиеся по южному краю плаца.
Макиен услышал позади скрип петель и повернулся спиною к плацу, который всё равно был уже прочитанной главой.
Последние несколько минут он посвятил тому, чтобы обогнуть северный край Холодной гавани и попасть из Внутреннего двора (плаца для гвардейцев и деревенского луга для стражников) в ещё более внутренний двор. Пространство в десять или пятнадцать шагов, отделяющее Холодную гавань от угла Белой башни, было обнесено стеной. Однако в стене имелись ворота; их предупредительно распахнул перед Макиеном молодой человек в килте.
— Наконец-то мне есть с кем поговорить, — сказал Макиен. — Приветствую тебя в Тауэре, малыш.
— А я тебя, дядя, — отвечал юнец, пропуская его вперёд.
Двор был не в пример меньше плаца. С севера его ограничивала Белая башня, с юга — Архивная (сама по себе целый замок), а также канцелярия и склады оружейных палат. Где-то среди них пряталась ещё одна потерна (третий проход с Уотер-лейн), связанная с домом констебля и сейчас не представляющая интереса. Куда важнее были четвёртые ворота, большие, способные впустить конницу. Через улочку от них располагались ворота, парные к тем, в которых Макиен сейчас стоял… да где же они? Единственный глаз не позволял оценить расстояния и сориентироваться в незнакомом месте. Однако волынщик был уже в улочке и звал конницу за собой. Отзвуки музыки в каменном мешке позволили Макиену разобраться в геометрии двора. Он нашёл ворота. Они были открыты. В них въезжали всадники. Некоторые поникли в сёдлах, зажимая раны, полученные на Уотер-лейн или раньше, когда горцы во весь опор неслись к Львиным воротам, чтобы смести часовых. Однако больше было тех, кто сидел прямо и гордо, а один — благослови его Бог! — держал в руке развёрнутое знамя Макиенов Макдональдов.
— И это хвалёная Белая башня? — спросил юнец, открывший ему ворота. — Тьфу! Она даже не белая.
— У англичан нет гордости. Почитай их историю и увидишь, что они всего лишь пьяницы и шаромыжники. Ну подумай: во что бы стали английской королеве несколько галлонов краски?
— Помилуй Бог, я бы сам её покрасил, лишь бы не видеть. Куда ни пойдёшь в этом треклятом городе, всюду она торчит, как бельмо в глазу.
— Могу предложить более простое решение, — отвечал Макиен. — Я знаю одно место, неподалёку, откуда её не видно.
— Где же это, дядя?
— В самой башне! — Макиен жестом подозвал знаменосца.
— А как в неё попасть?
— Через дверь. Она высоко над землёй, чтобы легче было оборонять, но англичане, по лености, пристроили отличную деревянную лестницу, так что лезть нам не придётся.
— Я её не вижу.
— Её закрывают казармы. За мной! — И он шагнул в подворотню между двумя казармами.
— Позволь мне идти впереди, дядя! — крикнул юнец; такие же возгласы раздались со стороны других воинов, которые торопливо спешивались и бежали к ним, обвешанные саблями, клейморами, мушкетонами и гранатами.
Однако Руфус Макиен прошёл подворотню и начал подниматься по грубой деревянной лестнице к простой арке в южной стене башни.
— Вы не поняли! — крикнул он через плечо. — Вы ждёте отчаянной схватки за Белую башню, как в авантюрном романе. Однако схватка позади, и она выиграна.
В арке возник стражник. Он вытащил из ножен старенькую рапиру и, подняв её над головой, с криком ринулся по ступеням. Руфус Макиен даже не потрудился вынуть из-за спины клеймор: стражника прошили несколько десятков пуль. Он содрогался при каждом попадании, теряя цельность на глазах, потом рухнул и покатился по лестнице, оставляя на ступенях части себя.
— Тоже начитался авантюрных романов… — заметил Руфус Макиен. — Смотрите под ноги, ребята, здесь скользко.
Он перепрыгнул последние две ступени и шагнул через порог Белой башни со словами: «За Гленко!»
Сити. Конец дня
Он выглядел солидно и располагающе. Его научили по команде выводить в нужном месте свою фамилию (если «Джонс» и вправду была его фамилия). В остальном он не умел ни читать, ни писать. Отсюда следовало, что матросу Джонсу с «Минервы» никогда не стать офицером или торговцем.
Джонс не терзался из-за своей ущербности — если вообще её сознавал. Его подобрали на Ямайке. На тот момент он мог рассказать о себе следующее: его, честного сельского паренька из Северного Девона, похитили (то есть насильно завербовали) моряки с бристольского невольничьего корабля. После рейса в Гвинею за рабами он дезертировал на Ямайке. Все были уверены, что он при первой возможности сбежит снова и постарается добраться до родной эксмурской деревушки. С тех пор прошло много лет. «Минерва» частенько заходила в Плимут, Дартмут и другие подходящие порты; Джонс ни разу не выказал желания с нею расстаться. Поначалу ему случалось проявлять буйный нрав, что наводило на мысль об истинных причинах его бегства, однако с годами он остепенился, став надёжным, хоть и туповатым матросом.
Итак, в минус Джонсу можно было поставить безграмотность, преступное прошлое — вероятно — и отсутствие жизненных устремлений. Зато он обладал достоинством, которое отсутствовало у офицера, идущего рядом с ним по Ломбард-стрит, — был белокожим англичанином. Время от времени от Джонса требовалось усилить это достоинство — надеть панталоны, чулки, жилет, длинный, флотского покроя камзол и очень простой парик из конского волоса — всё то, что корабельный офицер складывает в сундук перед дальним рейсом и вынимает по другую сторону океана, чтобы выглядеть мало-мальски пристойно в глазах поставщиков провианта, денежных поверенных и страховщиков.
