В. Бирюк - Стрелка
Гонка становилась уже утомительной. Мы постепенно догоняли высокие пузатые лайбы, когда у нас образовались конкуренты: четыре ушкуя, в полной мере используя превосходство своего парусного вооружения, нагоняли нас, обходя… я бы сказал мористее, но тут моря нет. Да им и пофиг: прут как по пустому, прямо на нас.
Я бы, честно говоря, бросил бы уже эту… греблю. Нахрена нам казна эмира? Денюжку я себе и так насрублю. И кушать уже хочется…
Но мои со-лодочники и одно-грёбники демонстрировали неувядающий энтузиазм в деле неупускания единственного шанса в жизни отобрать и поделить много.
Волга здесь не такая широкая, как по песням представляется. Куча всякого плывущего наполняла её правую полосу довольно густо. Постоянно что-то происходило, что-то тонуло, орало и утопало. Какие-то придурки башкиро-татарского мордовыражения вдруг начали кидать в нас стрелы. Нам ответить нечем, только вёслами.
Интересно: если на Королевской регате на Темзе оксфордцам с кембрижцами под задницы включённые паяльники сунуть — они нас обгонят?
Справа вдруг заверещали: одна из эмировых барок, атакованная сразу двумя ушкуями, наклонилась, легла на борт и стала тонуть. Значительно дальше, у выступающего мыса, ещё один ушкуй пытался в одиночку атаковать другую барку. На ней мгновенно вспыхнул парус, за секунды съёжился и опал чёрными хлопьями. Из барки вылетел клуб чёрного дыма, её как-то боком понесло к берегу, где она и застряла на отмели, круто задрав нос и наклонившись на борт. Оттуда горохом сыпались в воду какие-то люди в развевающихся одеждах.
Впереди маячила последняя лоханка. С нашей мечтой об эмирской казне. За ней гнался последний ушкуй. Ещё один левее горел, вместе с взявшими его на абордаж двумя лодьями поволжской национальности.
Тут наш Илья Муромец сказал:
– Ну них…
Посмотрел на вдруг образовавшуюся у него в груди стрелу, тяжко вздохнул и рухнул за борт. И мы все за ним. Поскольку лодка сделала… А называется это… оверкиль. Да, именно так он и называется. Очень, факен его шит, неприятный на вкус. Потому что приходиться всё выплевывать. В смысле — воду.
Только высунулся, только выплюнул — бздынь. Стрела пробила голову парню, который вынырнул на вытянутую руку от меня. Ё… ни… них… назад.
Я сразу ныркнул обратно. И — под лодку. Ухватился за скамейку и завис.
И затих. Под воздушным колоколом. Лодка перевернулась и плывёт.
В воде видно плохо. Под лодкой — темно. Разок стрела в днище ударила. Что там снаружи? ХЗ — хрен знает.
Сначала, вроде, крики были. На нерусском языке. Потом… стихло.
Как-то, идучи на рать с утра, «утопизма» я не предусматривал. Ладно — нет спасжилета. Но и свистка — акул отпугивать — тоже не взял! Впору «Варяга» вспоминать:
«Не думали братцы мы с вами вчераЧто нынче умрём под волнами».
Висю. Тихо.
Посмотреть? — Лодка качаться будет, заметят.
Висю. Считаю.
Не одержанные победы, не уничтоженных врагов, а время.
Считал сначала до двух. Потом — до трёх. Тысяч. Потом… терпелка кончилась — высунул голову из-под-за борт.
Несёт вдоль берега. Дистанция… приличная, но реальная. Надо сваливать, а то воздух из-под лодки выходит, днище к воде опускается.
Скинул сапоги с портянками — как они мне за сегодня надоели! Надеюсь — не вся рыба в реке потравится.
Кушак с ножнами от сабли Зуба. Так она мне и не пригодилась. Зря таскал-тренировался.
Извиняюсь за подробности, штаны с подштанниками — туда же. От себя оторвал.
«Волга, Волга, мать роднаяВолга русская река!Не видала ты подарка…»
Теперь — видишь. Лови. «Презент-сюрпрайз». Жертвую своё родное и близкое. Не княжна персидская — куда как полезнее.
На дно пошли. Жертвоприношение — принято. А вот кафтан с панцирем, котелок с намордником и портупею с «огрызками» — не отдам. Штаны я себе везде найду, а такие приспособы — вряд ли.
Ну что, Ванюша? Пора сваливать. А то занесёт меня река да в далёкие края. С недружелюбным туземным населением.
Отпустил ставшей родную деревяшку и поплыл. Стараясь не думать о всех возможных… Нет, не о всех — кайманов в Волге пока нет.
Баттерфляй в портупее не проходит. Проверено. А наплечные пластины — очень мешают кролю. Очень хочется побыстрее убраться с открытого, но… приходится тихонько, методично, брассом.
«Я — лягушка. Я маленький зелёненький лягушонок. Раз-два, раз-два, ква-ква, ква-ква…». Позванивая «бубенчиками», прополаскивая… пропотевшее, поджидая судорог… Раз-два, раз два…
Хорошо, что в Волге пираньи с акулами не водятся — никто не откусит болтающееся. Хотя, говорят, сомы…
Всё-таки — широко. И вода холодная. Я столько в ней провисел под лодкой! А потом ещё и грести… Добрался до отмели и упал. Выдохся. Редкий случай в жизни генномодифицированной белой мыши.
Разделся догола, что можно — выкрутил. Но кафтан с панцирем… У него же войлочная подкладка! В смысле — поддоспешник. Тяжёлая зараза! Особенно — мокрая.
С берега убрался — там чудаки разные греблей занимаются. Зашпындорят в меня чем-нибудь остреньким… не хочу. Нашёл повыше затишек, разложил тряпьё на просушку, лежу-загораю.
Хорошо-то как! Солнышко тёплое, водичка недалече плещет. Где-то далеко придурки орут, дым валит. А у меня тут… пчёлки жужжат. Мир и покой.
И чего люди всякой хренью занимаются? Бегают, суетятся, тычут друг в друга чем ни попало… Мозги себе сушат, хитромудрые планы придумывают — как бы друг друга побольше уелбантурить… А тут вот: цветочек цветёт, пчёлка жужжит. Ползает по нему. Делает ему удовольствие. В смысле — опыляет.
«— Как вы относитесь к сексу?
– Я обязан ему жизнью! А вы?».
И почему люди опылением не занимаются? Это ж так… увлекательно! Вот и ещё пчёлка появилась. Лазают вдвоём по одному цветочку… всовывают свои… хоботочки между дрожащих… тычинок и пестиков… одновременно с разных сторон… О! Ещё и третья прилетала! По верхушке… опыляет. Энергично так. Три хоботка… синхронно всовываемые… с разных сторон… в одном цветке…
Интересная мысль, надо будет попробовать.
И все участники вполне довольны процессом. А хомнутым сапиенсам… вечно им чего-то не так, вечно они…
Я поднялся и сел, прислушиваясь. Где-то недалеко раздался истошный, уходящий в ультразвук, вопль. Мужчина? Женщина? Даже вообще: человек или животное?
И чего я подскочил? Это ж нормально, это ж мир и покой! Кто-то кого-то кушает. Или — режет. Или — насилует. Жизнь. Благорастворение и умиление. Под божьим благословением. Ибо — естественно! Ибо — создания божие исполняют ГБешные замысел с промыслом. «Даже волос не упадёт с головы человеческой без Его воли». Едят? — Значит так и было задумано. Предвечный — он же того… всю вечность прозревает. Режут? — Значит — по Его промыслению. Кто ты такой, чтобы воспрепятствовать замыслу Божьему? Так надо, зарезайся.
Обитатели джунглей проявляют свои исконно-посконные кайманские навыки. «У нас кайманом становится любой». В смысле — в наших, Окско-Волжских недо-габонских джунглях…
Очередной вопль прервал моё неторопливое возвращение в горизонтально-расслабленное состояние.
Так, поспать не дадут. Пульта дистанционной «погонялки»… нету. Придётся вставать, одеваться, идти к… источнику акустических возмущений и… и выдернуть его из розетки.
Единственная уже высохшая вещь — бандана. Сыроватая рубаха, завязанная юбкой на поясе, приятно холодила… чресла. И дырку в ляжке: «мордовская бронебойная» — отметину оставила. Всё остальное, вместе с портупеей и «огрызками» — скомкал в узел, ухватил в руку.
Ну, Ванюша, пойдём-позырим — кого там местные кайманы… кушают?
«Кайманы» занимались своим исконно-посконным делом — «кушали» жертв кораблекрушения. Хотя здесь это называют — «потрошить». Выглядело это… грязно.
В ближайшем распадке, по характерным ритмическим по-ахиваниям, повизгиванием и пошлёпываниям удалось определить разновидность организмов: хомо сапиенсы сношающиеся. Совершенно типическое для сапиенсов проявление их хомнутости.
А по потоку обесценной лексики идентифицировал этническую принадлежность. Не-мордва. В части самцовой компоненты процесса — соотечественники. Гипотеза незамедлительно подтвердилась открывшимся мне пейзажом.
Пейзаж… — обычный послевоенный. Полянка, с одной стороны два русоволосых мужичка насилуют… фиг разглядишь… маленькую женщину с длинными чёрными косами.
Виноват: насилует один. Второй — «обувщик-мародёр» — занимается обувью: стаскивает с неё туфли. Хорошие вышитые туфли с загнутыми носам.
Ближе ко мне третий откинул в сторону обширный халат весёленькой желтенькой расцветки, и вытряхивает из залитой кровью рубахи обезглавленный женский труп. Почему женский? — А вы что, женщин только по головам отличаете?
Вытряхивает так долго и упорно потому, что у покойницы был при жизни большой избыток живого веса.
