Андрей Мартьянов - Законы заблуждений
– Пистолет «Марголин» – 3 штуки. К каждому – по две обоймы, одна неполная.
– Электрошокер с полным зарядом – одна штука.
– Аптечка (антибиотики, обезболивающие, транквилизаторы, перевязочный материал) – одна штука.
– А также: пять банок консервов и две банки сгущенного молока производства Германии, четыре коробки спичек, две зажигалки, неполная пачка сигарет «Данхилл», брезентовая палатка на два человека, ракетница, саперная лопатка, двадцать таблеток сухого спирта, три алюминиевых фляги, финский нож, 160 долларов США купюрами разного достоинства, 210 фунтов стерлингов, 24 рейхсмарки образца 1937-38 годов, ручной хронометр «Ролекс» (у Гунтера), многофункциональные часы «Seiko-Nord» (у меня), два хронометра других фирм, CD-проигрыватель (не работает) и всякая мелочь – ручки, записные книжки и проч..
Составлено Казаковым С. В., 23 сентября 2002 / 1189 года».
– Забыл кое-что важное дописать, – усмехнулся германец обозрев строчки на английском языке и, забрав перо, добавил цифр от себя. Теперь дата выглядела следующим образом: «23 сентября 2002 / 1940 / 1189 года». Смотрелось до крайности нелепо. – И что теперь с этим делать?
– Да я просто… – неожиданно смутился Казаков. – Ревизию, так сказать, провел. У тебя, наверное, еще какие-нибудь вещи есть?
– Найдется, – кивнул Гунтер. – Ревизия – это отлично. Но, поверь, у меня нет никакого желания тащить с собой в Палестину пулемет. Он тяжелый – это раз. И так будет нечестно – это два. Оставим у святого отца. Автомат я, конечно, возьму. И «Вальтер». В жизни многое может пригодиться, оружие тем более.
– Постой, постой, – нахмурился Сергей, исподлобья поглядывая на Гунтера. – Что это за словечко такое – «нечестно»? А что тогда честно? Конечно, мы не вправе раскрывать секреты нашего века здесь, да и не будем… Однако защищать себя обязаны.
– Вот, – германец протянул руку и взял подаренный сэром Мишелем меч. – Видишь? Отличное средство защиты. А это – еще лучше.
Гунтер передал Казакову тяжеленький громоздкий арбалет. Гладкое деревянное ложе, металлическая струна-тетива и набор стрел – цельнокованые железные болты длиной с ладонь.
– Сильно, – согласился Сергей и не без натуги натянул тетиву. – Можно пострелять?
Вышли на двор. Вернее, на полянку перед домом отца Колумбана, украшенную поленницей, коновязью и бездействующим самогонным аппаратом (изгнанный отшельником предприимчивый мэтр Адельхельм давно уехал в Руан, расширять производство).
Отдача от самострела минимальна, но всаженную в полено тяжелую стрелу вытащить из древесины очень нелегко. Казаков приспособился к арбалету довольно быстро – как-никак, это предтеча огнестрельного оружия и принцип пользования почти одинаковый. Через день Сергей выбивал только десятки, но все равно тяготился. Даже арбалет казался ему не оружием, а… Скорее всего, небезопасной игрушкой. Непривычно. А привыкнуть – никак.
Гунтер отлично понимал состояние Казакова и пытался сделать все, чтобы тот не погружался в глубины ностальгии. Рассказывал о местном житье-бытье, о своей прежней жизни в Рейхе и даже научился переводить на английский немецкие анекдоты. За что Казаков отблагодарил германца серией историй про Штирлица, но Гунтер российского юмора не понял. Каким, интересно, образом, в коридоре здания РСХА могут ходить трамваи и почему партайгеноссе Борман решил, что Штирлиц оного трамвая не дождался и уехал на такси? Из коридора? Тогда Казакову нашлось еще одно дело – пересказывать сюжет фильма «Семнадцать мгновений весны». Это Гунтер понял и слушал с интересом, ибо плохо себе представлял, каковы же были последние дни Второй мировой.
Казаков ждал, что скоро начнется настоящее дело. По крайней мере, путешествие, а там, глядишь, недалеко и до военных действий в Святой земле. Надоело жить в неспешной Нормандии. Слишком спокойно. Сергей не особо любил ненужные тревоги в ХХ веке, предпочитая это самое «спокойствие» лишним стрессам, но здесь именно беспокойство, беготня, новые впечатления, работа были для него необходимы, как воздух.
Разум чувствует, как начинает застаиваться. Как ты сам начинаешь тупеть. Как не наполняемый информацией мозг пустеет. Один из родственников Казакова работал на питерской «Скорой помощи» и поведал ему одну специальную медицинскую шутку. Есть такой диагноз: «Спазм сосудов головного мозга» или, по-ученому, церебральный ангиоспазм. Так вот, некий умник догадался сократить этот диагноз до слова «цереброспазм». Сжатие мозгов, если в переводе с латыни. Как раз то, что сейчас и происходило с Сергеем.
Сицилия почти ничего не изменила. Конечно, любопытно посмотреть на настоящих королей и королев, неожиданно вступить в интригу с принцессой Беренгарией, поучиться от этой умной девочки новому, но в целом все осталось по-прежнему. Посему Казаков и полез в драку, начавшуюся на Северной башне Мессины. Он не искал острых ощущений, а просто хотел приставить себя к делу, которое бы понравилось и ради которого стоило бы жить. Жить здесь.
Чем все кончилось, известно. Рана в плечо, начинающееся заражение и неожиданная помощь от мессира Ангеррана де Фуа, настоящее имя которого большинством европейцев произносилось с отвращением.
Райнольда де Шатильона любить было не за что. Уважать – можно, но не любить.
Казаков начал уважать Рено вовсе не благодаря «чудесному исцелению», которое, скорее всего, основывалось на гипнотическом воздействии или какой-нибудь арабской экстрасенсорике. Шатильон оказался первым после Гунтера человеком, который Сергея понял, а самое главное – предложил выход из тупика. Если ты не хочешь быть здесь чужим, сделай так, чтобы этот мир изменился. В том числе – специально для тебя.
Совсем как у классика российского рока: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас…»
МЕССИНА: ЗАВЕРШЕНИЕ ИСТОРИИ ЧЕТВЕРТОЙ
– Ангерран, вы должны молиться. Молиться, молиться, и еще раз молиться! Благодарить Господа и Деву Марию за то, что вы не мой подданный! Столь грубейшие ошибки королями не прощаются, вы это понимаете?
– Они прощаются лишь великими королями, сир, – пожав плечами, ответил Райнольд Шатильонский, посматривая поверх разбушевавшегося Филиппа-Августа. – А вы – великий король. Кроме того, еще не все потеряно. Подумаешь, сорок тысяч безантов! Не мелочитесь, это вам не идет, сир.
– Это вы, именно вы уговорили написать меня письмо Танкреду! – снова взревел французский толстяк. – И обещали доставить так, что об этом не узнает ни одна живая душа! Теперь Ричард обвиняет меня в вероломстве – видите ли, я поддержал Танкреда, а не англичан! Я начинаю сомневаться в вашей преданности, Ангерран, а когда я сомневаюсь, мне становится грустно!
– А когда вы грустите, – раболепно подпел Райнольд, – головы летят направо и налево. Сир, одна-единственная неудача, которая в сущности даже не неудача вовсе, заставляет вас быть грустным? Вам так важно поддерживать с… кхм… английским, как изволили изящно выразиться, бычком теплые дружеские чувства? Даже распоследнему пажу ясно, что лилии Франции и леопардов Англии объединяет только общая цель и ничего более. По крайней мере до тех пор, пока половина вашей – подчеркиваю, вашей! – страны находится под английским скипетром. Лично я не замечаю ничего общего между Британскими островами и Аквитанией. А также с Нормандией, Булонью, графствами Тулузы и Анжу… Эти столь разные земли связывает только одно – династия Плантагенетов. И они, смею заметить, ваши вассалы. Конечно, чисто номинально.
– Вы большой мастер переводить разговор на другую тему, – проворчал Филипп. – Не увлекайтесь. Все должно идти по порядку. Сначала поход в Святую землю, а затем уж выяснение, кто кому вассал и чьи конкретно земли лежат на побережье океана. А вы правы – меня мало волнует очередная истерика Ричарда и эти разнесчастные деньги вдовы. Но вот Кипр… Кипр – это серьезно. Если вы и с этим делом допустите промашку, я загрущу настолько, что утоплю вас в собственных слезах. И еще посоветую оруженосцам привесить вам на шею приличный булыжник.
– Изящная метафора, – скривил губы в улыбке Рено. – Не бойтесь, завтра же утром Ричард забудет и про свадьбу, и про Танкреда. Его не будет волновать ничего, кроме Кипра и поганых византийцев. Я уверен, что во время церемонии венчания подданные Андроника так обидят нашего теленочка, что он сам сядет на весла, лишь бы быстрее попасть на Кипр.
– Вы собираетесь сорвать венчание? – поразился Филипп-Август. – Имейте совесть, Ангерран! Дайте Беренгарии выйти замуж, а потом творите все, что угодно!
– Нет-нет, – Рено довольно улыбнулся. – Я же не могу оскорблять всех благородных дворян и клир, включая святейшего Папу? События произойдут не на венчании, а во время его проведения. Совсем в другом месте. Как вы могли столь дурно обо мне подумать?
