Евгений Таганов - Рыбья Кровь и княжна
— Между этими двумя валами и будет наш стан, — объявил Рыбья Кровь.
Усердней всех трудились писари: считали, сколько чего может понадобиться на триста воинов и пятьсот пленных. Особенно трудно обстояло со снабжением простой водой. Выход подсказали местные жители. Из ближнего оврага с ручьем наверх к стану протянули трехступенчатую веревочную дорогу, по которой бурдюки с водой заскользили в лагерь.
Немало улучшений предложили и сами воины, с интересом встретившие новое для себя дело:
— А как быть, если один побежит, а десять останутся на месте? Надо чтобы за одним беглецом бросалось в погоню не больше одной пары наших бойников.
— Как быть, если кто из них начнет притворяться больным? Может, поручать им работу артельно? Тогда они сами разберутся, кто из них болен, а кто притворяется.
— А их архонты? К ним особый подход или как к остальным воинам?
— Если араб полезет ко мне в драку, я могу убить его или нет?
— А наши позорные столбы? Или виселица на чурбаке? Может, им другие наказания больше подойдут?
Небольшая заминка случилась, когда местные жители за продукты стали требовать двойную и тройную цену. С большим трудом, где уговорами и угрозами, а где насилием и грабежом, удалось пополнить съестные припасы по прежней цене.
И вот первая сотня оптиматов отправилась в Элунду и через два дня, проделав тяжелейший обратный тридцативерстный путь, пригнала на перевал четыреста из пятисот пленных. Около сотни обессилевших арабов оставили поправляться в сторожевых вежах.
Неделю спустя князь проклинал все на свете за взятую на себя обузу и хорошо понимал Калистоса, согласного на любую жестокость, чтобы только избавиться от нее. Какое различие было с пленными, которых он раньше приводил с собой в Липов! Те уже через месяц-два полностью вливались в незнакомую для себя жизнь, и отличить их от свободных смердов можно было лишь по отсутствию поясного ножа. И когда проходило два-три года обязательного пленения, назад на родину уходило не больше одной десятой их части. Остальные женились, рожали детей, осваивали какое-либо ремесло, могли даже сами покупать рабов.
Эта же магометанская полутысяча желала только есть, спать и молиться. Работники — никакие. Приставленный к каждой пятерке пленных один охранник должен был непрерывно кричать, угрожающе махать плетью, пинать ногами, чтобы добиться самого малого труда. Наблюдая со стороны, Дарник с раздражением замечал, как самые простодушные липовские парни от такой охраны начинают портиться, превращаясь в злых, жестоких надсмотрщиков.
— Эти арабы тупые и ленивые животные, — жаловались полусотские.
— Они все делают нарочно. Пока мы для острастки не повесим пяток-другой, толку не будет, — доказывали сотские.
— Мутят воду их воеводы. Мы ведь не понимаем, что они своим бывшим воинам приказывают, — предполагали хорунжие.
Князь пытался изменить положение: отделял командиров от воинов, за лучшую работу больше кормил, менял места работ, чтобы вызвать хоть какой-то интерес, однажды неделю вообще не выводил пленных на работу, мол, невыносимо здоровому молодому парню целую неделю сидеть на одном месте и не соскучиться по какому угодно делу. Результат по-прежнему оставался ничтожным.
— Все проблема в том, что они рассчитывают на свой скорый выкуп, — объяснил ситуацию отец Паисий. — Как им потом оправдываться дома за свою рабскую покорность перед неверными?
Дарнику такая разгадка пришлась по душе, значит, не в чьих-то кознях или вредном чужеземном характере причина, а в чувстве внутренней гордости. Ну что ж, с этим тоже можно что-то сделать. Снова возвращаясь мыслями к пленным булгарам, сарнакам, кутигурам, он легко разложил по полочкам, что там было и почему. Сначала тех пленных долго гнали в Липов, они привыкали, что на них больше никто не смотрит как на врагов, и сами уже различали среди липовцев приятных и неприятных людей. Потом они видели словенский город, других рабов, которые мало в чем бывали ущемлены, учились понимать чужой язык, с удивлением замечали, что есть вольные бездомники, еще более низшая, чем рабы, категория липовцев, догадывались, что и трудиться можно не только из-под кнута. Наконец, пленный сам находил себе подходящего хозяина, который мог выкупить его из княжеских мастерских на более легкий хлеб. В результате из раба превращался в простого слугу и при известной сноровке мог дослужиться до тиуна-управляющего или вовсе податься в княжеские гриди. А там свой дом, жена, хозяйство, и через два года отрываться от них и ехать на родину уже не было ни желания, ни возможности.
Раз за разом просеяв в голове все эти детали, князь решил воссоздать их последовательность и здесь, на Крите. Из лагеря для пленных стали потихоньку забирать по пять — десять человек и развозить по одному по сторожевым вежам. Здесь пленника никто особенно не охранял, просто полные сутки он находился среди липовцев: спал с ними в одной гриднице, ел за одним столом, выполнял вместе с ними одинаковую работу. Не участвовал лишь в боевых занятиях и охранной службе. Точно так же никто не обращал внимания на его пятиразовые дневные молитвы. Через неделю в вежу доставляли другого пленного, который, глядя на первого, повторял все его приобретенные навыки.
Таким образом удалось за месяц «перевоспитать» полсотни арабов. А в лагере среди пленных поднялся переполох, те были убеждены, что их исчезнувших соратников увели, чтобы убить. Приставленные к пленным арабские соглядатаи донесли об этом шейху. Тотчас же явился критянин-переговорщик с требованием предъявить исчезнувших пленников. Его провели по трем вежам, показали живых, в меру веселых арабов, и недоразумение было исчерпано. Позже восьмеро из этих «перевоспитанных» арабов вообще захотели присоединиться к словенскому войску.
8
Короткая зима, которую никто из липовцев и за зиму не посчитал, между тем закончилась. Дромоны открыли навигацию на Акротири и на Родос. А в Элунду пришли первые торговые суда за оливковым маслом и овечьей шерстью. На перевал пожаловал мирарх с комитами посмотреть на выполненные работы и решить, как лучше атаковать Иерапетру. Если по дороге уже можно было кое-как добраться до перевала, то строительство крепости было лишь слегка обозначено.
— Я же говорил, что у тебя ничего не получится с такими работниками, — довольно заключил Калистос.
Рыбья Кровь «виновато» разводил руками:
— Зато я спас тебя от отлучения от церкви.
Не хвастать же, в самом деле, что за два последних месяца не был убит ни один липовец.
Князь с мирархом поднялись на смотровую вышку, откуда открывался замечательный вид на залив Иерапетры, где уже виднелись три паруса только что прибывших арабских фулук.
— Сколько тебе нужно тагм, чтобы скинуть твоего Нагиба в море?
— Нисколько, — отвечал Дарник. — Я думаю, нападать на Иерапетру нет необходимости.
— Это еще почему? — удивился Золотое Руно.
— Вместо Нагиба пришлют другого шейха, с которым не получится договориться.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что нового шейха придется заново побеждать, а Нагиб уже побежден.
— И что же?
— Нагиб будет делать вид, что отважно воюет, а мы будем держать его в своих руках.
— Для чего? — все еще сомневался Калистос.
— Чтобы всем было хорошо: в Константинополе узнают, что ты воюешь и побеждаешь и тебе нужно больше людей и золота, Нагиб не захочет быть разбитым одним ударом и будет делать тебе все новые уступки, а критяне научатся доить двух коз: ромейских и арабских.
— Всем хорошо, кроме словен, — поправил мирарх. — Ведь и тебя отсюда никто не отпустит до полной победы.
— А я никуда и не тороплюсь, — слукавил князь. — Мне здесь нравится.
— Чего ж ты тогда свои суда стал строить? — прищучил его Золотое Руно.
— Ребятам поразбойничать на море захотелось.
— Где ж разбойничать — кругом ромейские земли?
— А на юге? Ваши дромоны никогда не рискнут туда идти. А мои бойники только ромейского огня боятся, больше ничего.
Они спустились к комитам и хорунжим.
— Князь советует с нападением повременить, чтобы больше фулук к Криту припасов привезли, — сказал мирарх своим приближенным. — Месяц подождем.
Этот месяц явился для липовцев едва ли не самым приятным за весь год похода. Воины приноровились к горной жизни и не хуже самих критян бойко перемещались во всех направлениях, дружески приветствуя встречных охотников и арабские дозоры, воеводы, раскиданные по дальним вежам, по неделям не видели князя, а от этого только ревностней несли свою командную службу, чтобы не оказаться хуже других. Нехватку увеселений словене восполняли в окружающих селищах, где любой критянин за мелкую работу всегда готов был расплатиться бурдюком доброго вина.
