Андрей Ерпылев - Запределье. Осколок империи
Он вспомнил, как несколько лет назад, его, тогда еще только начинающего свою карьеру в госбезопасности, посылали арестовывать одного «военспеца» из бывших — Красная Армия давно встала на собственные ноги и не нуждалась в «костылях» вроде царских полковников и генералов. Но арестовать не получилось, мужчина лет шестидесяти, предвидя, видимо, такое развитие событий, разрядил себе в висок точно такой же, как этот, наган…
Капитан повернул к себе револьвер и заглянул в ствол: чистая смерть — крошечная дырочка во лбу, и все. Зато потом не будут дергать на допросы мать-старуху из родной деревни.
— Товарищ капитан!
Полешков вздрогнул и обернулся к молоденькому солдатику в изгвазданных болотной жижей галифе и белой нательной рубахе. Видимо, не успел до конца одеться, поднятый по тревоге. Зато на поясе — ремень с подсумками, а в руке — винтовка. И фуражка с синим верхом на голове.
— Товарищ капитан! — на лице парнишки было написано несказанное облегчение: как же — с отцом-командиром, как за каменной стеной.
— Боец Афанасьев? — с некоторой запинкой всплыло в мозгу узнавание, и капитан, смутившись, убрал наган в великоватую для него пустую кобуру от «ТТ» — куда делся пистолет, он понятия не имел, но кармашек под запасную обойму был пуст. — Вы один, боец Афанасьев!
— Афонин, товарищ капитан, — поправил командира солдатик. — Один я… Все патроны расстрелял и — деру, — в окающем говорке парня сквозил стыд. — Испужался я… Я — один, а зеков — тыщи…
— Объявляю вам благодарность за то, что сохранили оружие, — капитан с трудом поднялся на ноги и покачнулся.
— Служу трудовому народу! — по уставу ответил боец, вставая по стойке «смирно». — Ой, да вы ранены, товарищ капитан!..
К вечеру Полешкову и его спутнику удалось собрать полтора десятка бывших охранников. Оружие сохранили далеко не все, многие были полуодеты, а патронов на оставшиеся винтовки и автомат было — кот наплакал, но капитан привечал всех, старался ободрить, направо-налево объявлял благодарности, отлично понимая, что только так может сплотить деморализованных поражением подчиненных в некое подобие боевой единицы.
Попалось на пути капитана и несколько беглых зеков. И не только перепуганных «доходяг», рванувших через колючку при первых выстрелах…
— Товарищ капитан! — верный Афонин, ставший при командире кем-то вроде адъютанта, указал на шевелящиеся на противоположной стороне поляны кусты. — Никак затаился там кто…
— Афонин, Ермолаев — за мной! — шепотом приказал Полешков, вынимая наган и взводя курок. — Остальные — на месте.
К кустам подобрались, стараясь не шуметь. Да, похоже, тем, кто скрывался в зелени, было совсем не до происходящего вокруг.
«Что это за хреновина? — думал капитан, вслушиваясь в пыхтение и стоны и осторожно отодвигая ветку. — Зверь какой, что ли?..»
Далеко не сразу он сообразил, что странный «зверь», копошащийся в траве, — это двое мужчин в черном, увлеченно возящихся над распластанным под ними молочно-белым телом. Женским телом.
Насильники были настолько увлечены своим занятием, что не заметили, как из-за кустов выросли трое военных. Один из них сделал было попытку схватить винтовку, но та уже была надежно прижата к земле капитанским сапогом.
— Не балуй! — наган смотрел прямо в прыщавое лицо урки. — А то вмиг мозги на волю выпущу!
— Да мы ничего, начальник, — нагло заявил второй уголовник, постарше, хорошо знакомый Полешкову по кличке Жека-магаданский. — Все по согласию! Спрячь шпалер-то. Мы тут идем себе, никого не трогаем, а эта дурища нас прямо в кусты и затащила…
Блатные, особенно ворье, занимавшее в уголовной иерархии верхние позиции, давно были головной болью Григория Никифоровича. Существовало негласное указание смотреть на выходки воров сквозь пальцы — они рассматривались наверху как важное звено в процессе «перевоспитания» политических — но порой не выдерживали нервы даже таких бывалых цепных псов, как капитан Полешков…
Не дав толком натянуть штаны, насильников проконвоировали к остальным. Их жертва — дородная местная баба из «вольняшек», заведовавшая в лагере прачечной, тащилась сзади, буквально вися на плече Афонина и орошая его водопадом слез.
— К сосне, — скомандовал капитан двоим уголовникам.
— В угол поставишь? — сверкнул стальным зубом в кривой ухмылке Жека. — А мы больше не будем. Правда ведь, Опарыш, а?
— Встать к сосне, — повторил Григорий Никифорович, играя желваками.
— Ой, да чё ты… — блатной отлично видел револьвер в опущенной руке офицера, но не покуражиться было против его природы.
— Поставьте их к сосне, — скомандовал Полешков, и четверо солдат попарно потащили под локти насильников к толстенному стволу кедра.
— Гражданин начальник! — запаниковал молодой «блатняк», поняв, что дело приобретает скверный оборот: побег, насилие, оружие… — Пожалейте Христа ради!
— Не сс… Опарыш, — пихнул его локтем в бок старший. — Ни хрена они нам не сделают. Без суда-то и следствия.
— Ты уверен? — холодно поинтересовался капитан, вскидывая наган.
— Гражданин начальник!.. — истошно завопил молодой, бросаясь на колени.
Сухо треснули два выстрела.
— За вооруженный мятеж и насилие над гражданским населением, — в гробовой тишине объявил запоздалый приговор Григорий Никифорович, пряча револьвер и не глядя на дергающиеся еще в агонии тела. — Завалите ветками, чтобы зверье не потратило. Потом заберем.
Экзекуция произвела настолько благотворное действие на остальных пленников, что никто и пикнуть не смел больше. Каждый ярко представлял себя на месте Жеки с Опарышем, и любое распоряжение «гражданина начальника» исполнялось с полуслова. Даже «вольняшка» и та перестала рыдать, будто опасаясь накликать гнев командира.
«Жаль, — думал Полешков, шагая впереди небольшого отряда. — Что нельзя так в обычной жизни… Пускать бы в расход по одной сволочи в неделю — никто и пикнуть бы не посмел… А то развели, понимаешь, социалистическую законность…»
Как ни странно, и головная боль и ломота в простреленном когда-то плече прошли сразу после выстрелов, будто от доброй дозы обезболивающего. Мысли в голове стали ясными и четкими, как никогда раньше.
Когда впереди показалась широкая «полоса отчуждения» — вырубленный на сотню метров от колючей проволоки лес, — капитан приказал остановиться. Лезть напролом в лагерь было неразумно.
— Ты, — наугад ткнул он в попятившегося за спины товарищей зека. — Пойдешь в лагерь, посмотришь, что там почем, и вернешься обратно. Жду двадцать минут — время пошло. Не вернешься или задержишься хоть на минуту — лично потом пристрелю.
— А почему я? — скривил лицо в плаксивой гримасе вор.
— Потому что ты, — положил Полешков руку на кобуру. — У тебя осталось девятнадцать минут тридцать секунд.
Уголовник рысцой потрусил к лагерю, неуклюже загребая траву стоптанными бахилами и оглядываясь чуть ли, на каждом шагу.
Возвратился он на двенадцатой минуте галопом…
6
Валерий Степанович очнулся от прикосновения чего-то влажного к лицу. Жутко болело правое плечо, руку колол миллион острых игл, голова кружилась.
«Где я, — открыл он глаза, но ничего не разобрал в сплошном хороводе черных точек, круживших перед глазами. — Что со мной?..»
— Живой… — всхлипнул кто-то рядом, и Зубов, удивившись той легкости, с которой она поднялась, протер левой рукой глаза.
Лев Дмитриевич, странно скособочившись, сидел рядом с ним, пытаясь пропитанным болотной водой рукавом привести его в чувство.
— Что произошло?
— Мякишев, с-собака, — выдавил сквозь слезы Зельдович, и геолог все вспомнил: и окровавленный нож, и внезапную перемену в едва живом спутнике, и швырнувший его в темноту удар в грудь…
Он засунул руку под рубаху и наткнулся на свежую повязку, охватывающую простреленное плечо. Видимо, спектрометрист не терял времени даром.
До хруста сцепив челюсти, чтобы не застонать от яростной боли, раскаленным сверлом впившейся в тело, Зубов перевалился на здоровый бок, а потом встал на колени.
— Вы целы? — спросил он сидящего в прежней позе Зельдовича и, еще не услышав его ответа, понял все…
— Если бы, — спектрометрист еще раз всхлипнул и рукой, будто мокрую тряпку передвинул неестественно выгнутую ногу. — Со мной все, Валерий Степанович. Идите дальше один.
— Куда? — одними губами выдавил из себя геолог.
— В живот с-собака…
«Да, это конец, — подумал как-то отстраненно начальник несуществующей больше экспедиции. — В живот — это конец. Как там говорили? В живот угодила — на тот свет проводила. Не отпускает нас Запределье…»
— Похоже, позвоночник перебит, — продолжал Зельдович, тем же мокрым рукавом вытирая глаза. — Ноги, как тряпочные. И не чувствую совсем. Вы уходите, Валерий Степанович. Оставьте меня. Время не терпит.
