Андрей Дай - Орден для Поводыря
Еще через несколько минут, директор попросил меня сделать паузу и вызвал к себе в кабинет еще нескольких преподавателей и мастеров. Асташева это забавляло все больше и больше. Он не уставал, с французским прононсом, приговаривать: "Наш Герман Густавович и не таких удивлял. Это вы его еще не знаете!"
После мосинки, уже в присутствии целого консилиума высокоученых механиков, попытался изобразить принцип пулемета. ПКМ на патронах с дымным порохом замолчал бы после десятка выстрелов. А вот Максим, очень может быть, что и нет.
Движущийся ствол, кулачок, система амортизации и проталкивания ленты. Лента? Пришлось рисовать ленту. Получилось даже лучше скользящего затвора. В институте, на стенах военной кафедры это любимое оружие Анки было разрисовано в мельчайших подробностях.
Что дальше? Револьвер? Но как бы я не морщил лоб, ничего совершеннее Адамса я в руках не держал. А вот Макаров… А чем пистолет хуже револьвера? Принялся рисовать… Тонкие серые грифельные линии… Потом – магазин, и, после заинтересованных вопросов, пружину выталкивающую патроны из магазина.
— Ну, знаете ли, ваше превосходительство! Весьма и весьма… Перспективное направление для опытов! И весьма для России полезное…
— Почту за честь передать эти детские каракули в руки мастеров. И ежели что доброе выйдет, готов принять образцы для испытаний. На китайской границе неспокойно.
— Ежели и после такого Опекунский совет… — начал было говорить какой-то плотный бородатый мужик с испачканными маслом и металлическими опилками руками. Но сразу замолчал под пронзительным взглядом директора.
— Простите великодушно, Герман Густавович, — после минуты раздумий, осторожно выговорил Ершов. — Весьма и весьма соблазнительно было бы взяться за воплощение ваших замыслов. Однако…
Асташев чуточку вздернул лохматую бровь и прикоснулся указательным пальцем к большому. "Деньги" – выговаривали его безмолвные губы.
— Опыты с различными металлами могут стать весьма разорительными для вашего учебного заведения, — изо всех сил стараясь не засмеяться, перебил я Александра Степановича. — Мне бы не хотелось вводить вас в искушение… Потому – готов взять на себя финансирование разработок. Больше того! Я предвижу самую наибольшую трудность в работе с этими механизмами, в их, так сказать, зарядах. Патроны! Прежде чем испытывать сии системы, не мешало бы создать станки для выдавливания медных гильз из листа…
К чести преподавательского состава училища, о взносе наличными никто и не заикнулся. Мне предложили составить письменное техническое задание и назавтра непременно явиться в Слободской дворец снова для подписания соглашений.
Чека Государственного банка на десять тысяч рублей ассигнациями показалось мастерам вполне достаточно для начала опытов. Мастерам, но не мне. Я настоял на том, чтоб в договор обязательно был внесен пункт о продолжении финансирования проекта, если уже выделенных денег окажется недостаточно.
Первые экземпляры оружия один из преподавателей должен был доставить в Томск уже через год. В ответ на мое недоверчивое покачивание головой, Ершов самодовольно заявил, что, дескать, нет в стране такого устройства, которое они не способны были бы изобрести и заставить работать за целый год. Его бы слова да Богу в уши. Я продолжал сомневаться, но никак это больше не проявлял.
Не хотелось из-за пустяков портить наметившиеся отношения с руководством этого замечательного заведения. Тем более, что мы уже успели договориться о приеме на учебу сотни студентов из Сибири осенью следующего года. Естественно на платной основе, и с обязательным возвращением молодых специалистов в Сибирь. Причем я особо попросил, чтоб о моих посланцах, кто окажется способен к преподавательству, немедленно сообщали. Очень уж соблазнительной мне показалась идея открыть техническое училище у себя в Томске.
Верил ли я, что у обычных штатских мастеров и их учеников выйдет что-то путное? Трудно сказать. Хотел верить. "За слабо" и с помощью необъятной русской смекалки – может быть что-то и получится. Ну а нет, так быть может найдется среди учеников какой-нибудь честолюбивый молодой человек, энтузиаст, который по-хорошему заболеет моими неряшливыми схемами, и не сейчас, так потом, даже через пять, через десять лет создаст для русской армии самое лучшее на планете оружие. А деньги… Да черт с ними, с деньгами. Невелика потеря. Мне Цыбульский гораздо больше намоет…
На обратном пути Асташев прямо-таки лучился счастьем. И все как-то хитро на меня посматривал. Всем своим видом как бы сообщая – смотри, мол, каков я! В какое замечательное место привез! Чтоб ты без меня делал?
— Замечательный подарок вы, дорогой Иван Дмитриевич, мне сделали, — наконец не выдержал я. — Еще ни одного выстрела не сделавши, уже столько пользы он мне принес!
Глава 12
Ein gott! Ein recht! Eine wahrheit![1]
Помню усики. Тонкие такие, противные. Больше от этого железнодорожного жандарма в памяти не осталась ничего. Ни имени, ни звания. Видно, талант такой у человека, или воплощение сущности – оставаться безымянным олицетворением досадной помехи на пути.
Однако когда мы с Иваном Дмитриевичем вернулись в гостиницу, выяснилось, что этот усатый изволил гневаться. Ему, безмерно важному и незаменимому, пришлось ждать каких-то сибирских дикарей…
— Чего тебе… любезный? — ласково поинтересовался Асташев у раскрасневшегося от гнева жандарма.
"Любезному" очень нужно было узнать – с какой именно целью мы намереваемся попасть в столицу. Интересно, как часто он имеет возможность отказать просителю? Как много людей готово выложить четвертной за билет первого класса, только чтоб бесцельно побродить на пронизывающем ветру замерзшего у ледяного моря города?
— Я, милейший, домой еду, — глаза матерого золотопромышленника стали совсем уж добрыми. — Будучи домовладельцем Санкт-Петербургским, право имею. Особняк князя Хованского на Английской набережной…
А я, молча, протянул Высочайшее именное повеление. Пусть попробует возражать…
Он и не возражал. Записал что-то в блокнот и, даже не потрудившись попрощаться, ушел. Правда, уже часа через два вернулся. Причем, только мерзкие усики оставались прежними. В остальном же – это был совершенно иной человек. Исключительно радушный и предупредительный. Вот что с людьми телеграммы делают.
"Любезный Герман Густавович, — писал начальник Третьего отделения и шеф жандармов. — Долетели до меня радостные вести, что вы нашли возможность откликнуться на призыв нашего государя императора. Смею надеяться, что вы непременно выберете время еще до Рождества воспользоваться моим приглашением. Николай Владимирович Мезенцев ".
Весьма и весьма – как говорит директор Ершов! Учитывая, что государево повеление предписывает явиться к двадцать пятому декабря, а Мезенцев настаивает на встрече до этого – весьма и весьма интригующе! В столице разыгрывается какая-то очередная подковерная антреприза, и теперь все кому не лень станут пытаться перетянуть меня на свою сторону. Знать бы еще – из-за чего весь сыр-бор…
В общем, ждать обычную неделю не пришлось. Уже вечером следующего дня, сразу после заключения соглашения в ремесленном училище, мы отправились на Николаевский вокзал.
Те же вагоны-берлинеры. Паровозики немного другие. Более высокие, и с забавными, прикрученными проволокой к железкам, тальниковыми вениками, подметающими рельсы перед тягачом. Зато дрова в тендере сложены аккуратно, и даже связаны по несколько штук.
В знакомом десятиместном купе тоже небольшие изменения. Центральной печки нет, зато присутствует ящик, куда проводник щипцами вставил несколько раскаленных до треска кирпичей.
И снова вяло проплывающие мимо перелески, сопящие и кряхтящие господа в соседних креслах, получасовые остановки для заправки паровоза водой и погрузки дров, когда можно было прогуляться по перрону, размять ноги. Двадцать два часа. Почти все время ночь. И непроглядная тьма – ни единого огонька за окнами. Кривые, безумно скачущие скоморохи теней от тусклой лампы под потолком.
Почти сутки испытания характера и силы воли. Ибо в Бологом я едва удержался от того, чтоб не рвануть обратно, в Сибирь. Подальше от царской благодарности и придворных интриг. От коварных жандармов и злокозненных принцев. Герману спасибо! Удержал. Объяснил, что ежели поверну сейчас назад, то должности, может быть, и не лишусь, но о сколько-нибудь серьезных проектах можно будет точно забыть. Без определенного статуса, без веса в окружении самодержца – сожрут. Как клопа задавят, еще и носы наморщат от вони. Ха! А вы думали – я без боя сдамся? Хоть пахнуть на последок…
Спать не мог и сильно завидовал тем, кто спокойно сопел в глубоких креслах. Так и этак вертелся, то так, то иначе ноги перекладывал. Нет. Неудобно. И мыслей слишком много в голове. Вымотался только. Ничего умного все равно не придумалось.
