Алексей Кулаков - Промышленникъ
— А почему мне так много показали в первый же день моей работы? Возможно, я говорю что-то не то, но у нас в Мангейме любого работника поначалу принимают на испытательный срок, во время которого тщательно присматриваются, и только потом доверяют такие секреты?..
— Александр Яковлевич предпочитает верить в честность своих работников.
Луцкой встретил такое заявление с поистине каменным выражением лица.
— Кстати, как ваша семья устроилась на новом месте?..
***
Жарким летним днем, две красивые дамы неспешно, можно даже сказать — вдумчиво, прогуливались внутри единственного в Харькове пассажа. Большого, двухэтажного, прохладного внутри и красивого снаружи… Всем он был хорош, этот пассаж, кроме одного — фамилии своего владельца. Купец первой гильдии Пащенко-Тряпкин!.. Фи! Впрочем, на ассортименте множества внутренних магазинчиков это никак не отражалось — кружева и ленты из китайского шелка, платья и нежнейшее бельё (а еще духи!) прямиком из Парижа, тончайшие перчатки и чулки из Вены, сибирские меха, разнообразные поделки из уральского малахита и флорентийского мрамора, восточные сладости… Одним словом, там было на что посмотреть. А так же приятно провести время, за подбором любезных сердцу безделушек, украшающих любой приличный дом.
— Милая Софи, ты только погляди на эту прелесть! Она непременно будет к месту в моем будуаре.
Статская советница госпожа Волошина-Томанова тут же повернула точеную шейку, в единый миг осмотрев, оценив, и признав абсолютно никчемной небольшую статуэтку Купидона. Уж больно тот был… Упитанным.
— Фу, Оленька! Что за дурные мысли тебя посещают, скажи на милость? Или ты внезапно увлеклась греческим стилем?
В ответ коллежская советница Гордиенко еще раз провела холеными пальчиками по полированному мрамору статуэтки, в сомнении нахмурилась, прикусила коралловую губку — и разочарованно отошла от прилавка.
— Пожалуй, ты права. Была бы к нему пара, я бы еще подумала, а так!..
Вдоволь походив по второму этажу пассажа, проглядев содержимое стеклянных витрин ювелирной лавки, и вдумчиво полистав каталоги венских и парижских новинок высокой моды (и даже почти приценившись к чудному чайному набору севрского фарфора), две аристократки почти синхронно вздохнули. Нет, ну совершенно и абсолютно нет ничего интересного! И кто-то еще смеет говорить, что Харьков — это не провинция. Напоследок они немного освежились холодным лимонадом и направились к выходу. И даже почти было вышли под палящие лучи июньского солнца, от которого не всегда укрывали и зонтики-парасоли — но внезапно Софье Михайловне стало слегка дурно. По крайней мере, именно так истолковала проявившуюся бледность ее лучшая подруга:
— Софи, что с тобой?!..
Вопреки ее самым худшим опасениям, падать в обморок статская советница все же не торопилась. Вместо этого она глубоко вздохнула, попросила обождать ее на месте, после чего отошла в сторонку — прямо к молодому, и очень интересному господину весьма приятной наружности. Да что там приятной — в нем буквально все кричало о том, что он им ровня. И по положению в обществе, и по своему состоянию — уж такие-то моменты Ольга Васильевна Гордиенко научилась подмечать еще тогда, когда носила девичью фамилию. Меж тем, ее подруга и этот интригующий господин оказались давними знакомыми — стоило только ей подойти, как он тут же засвидетельствовал свое почтение поцелуем руки, а затем показал на скамейку в небольшой нише, предлагая тем самым присесть.
Они разговаривали всего пять минут — но за это короткое время Ольга вся извелась. Вернее, ее извело все возрастающее любопытство, утолить которое не представлялось никакой возможности — ни сейчас, ни потом. Потому что Софи иногда была ну просто невыносима, напрочь отказываясь немного посекретничать. Или рассказать о своих прошлых сердечных привязанностях. Бука!
— Пойдем?
Невольно вздрогнув, коллежская советница поняла, что погрузившись в свои переживания, пропустила чужие. Точнее — не заметила, как таинственный, и уже безумно интригующий незнакомец куда-то исчез, а подруга вернулась обратно. Впрочем, кое-какие материальные следы прошедшей встречи все же остались — госпожа Волошина-Томанова держала в руках небольшой бархатный футляр, и время от времени немного растерянно на него поглядывала. Как смотрят на змею незнакомого вида, гадая — ядовитая она, или же нет?
— Кто это был, Софи?
— Один мой знакомый. Признаться, я думала, что больше его не увижу… Прости, ты что-то сказала?
Ольга Васильевна терпеливо повторила свой вопрос, даже и не удивляясь столь вопиющей невнимательности. Действительно, не каждый же день внезапно встречаешь давнего знакомого?
— Он что-то тебе оставил?
— Ах, это?.. Не мне, моей Сашеньке — небольшой подарок на день ангела.
Как ни мучилась неудовлетворенным любопытством молодая женщина, ее подруга так и осталась глуха ко всем невинным намекам — а ведь в такой "обертке", как правило, дарили драгоценности. Что ж, она и так знала, что Софи вредина и… Ничего, рано или поздно все равно не утерпит, и похвастается!
И только поздним вечером, оставшись в полном одиночестве и тишине, хозяйка поместья решилась посмотреть, что же ей вручил настоящий отец Сашеньки. Тихо щелкнул футляр, раскрываясь — и под светом трех свечей, истекающих желтым воском в потемневшем от времени серебряном канделябре, на черном бархате засияло серебристой платиной и застывшими каплями красно-фиолетовой крови небольшое украшение. Гладкий овальный медальон-ладанка, с выложенным из небольших плоских аметистов крестом — подарок любящего отца своей двухлетней малышке. Дар, который невозможно ни спрятать до лучших времен, ни еще как-то скрыть — князь ясно дал понять, что будет весьма недоволен, не обнаружив его у законной владелицы. И не менее ясно намекнул, что всегда будет рядом с дочкой — тем, или иным образом. Правда, в его внимании были и положительные моменты:
"В случае любых неприятностей или же нужды в чем либо — вы можете на меня рассчитывать, Софья Михайловна…".
Судорожно вздохнув, она покрутила ладанку в руках, и совсем было собиралась положить ее обратно — но присмотрелась еще раз и передумала. Кончик ее ухоженного ноготка надавил на едва заметный выступ — и изящный медальончик раскрылся на две половинки, плакированные изнутри червонным золотом. На правой был затейливо выгравированный вензель, состоящий из сдвоенных литер "А". Знакомый, ужасно знакомый вензель — у нее когда-то хранились письма, подписанные именно так. Да и сейчас, глубоко-глубоко в недрах личного бюро, при желании вполне можно отыскать парочку листков, подписанных…
С любовью, Александр Агренев.
На левой стороне раскрывшейся ладанки таких литер было уже три.
Александра Александровна Агренева.
"Я буду участвовать и в жизни, и воспитании моей дочери".
Вспомнив эти слова, сказанные мягко и спокойно, но одновременно с какой-то просто чудовищной властностью, баронесса почувствовала непреодолимое желание разрыдаться. Всхлипнула раз, другой…
— Прошлое, ну почему же ты не отпускаешь меня!
***
Бах! Бах!
Бах!
Заполошный полет двух ворон тут же превратился в затяжное падение, но остальные, усиленно работая крыльями, все больше и больше увеличивали расстояние между собой и охотниками. Не успели развеяться сизые клубы дыма от сгоревшего черного пороха, как в дело вступил новый стрелок:
Думм-думм, думм-думм, думм!
Сразу пять черных точек изломанными комками перьев понеслись из синего неба к земле, и дыма в этот раз не было.
— Поздравляю, князь, вы опять обошли нас по всем статьям. Кстати, позвольте все же полюбопытствовать — а что у вас за ружье такое? Пять выстрелов подряд, это, знаете ли! О, благодарю-с!
Окинув протянутое оружие опытным взглядом, рязанский помещик был вынужден констатировать, что оное ему не знакомо. Приложил к плечу, покачал стволом, погладил ореховое ложе и одобрительно констатировал:
— Отличная развесовка. Да и в руках сидит словно влитое, несмотря на вес. Но я не вижу клейма мастера?
Помещик, сделавший охоту во всем ее многообразии делом своей жизни, вопросительно поднял свои кустистые брови.
— Авто-пять всего лишь серийное ружье машинной выделки, Акинфий Петрович.
— Будем полагать, название ему дали по числу выстрелов без перезарядки?
В разговор вступил еще один любитель стрельбы по воронам. Вообще, все присутствующие с гораздо большим желанием поохотились бы на куропаток или рябчиков (не говоря уже о благородных тетеревах) — но увы, время этого удовольствия еще не подошло. Впрочем, воронье развлечение тоже было очень даже ничего — к этим чертовски сообразительным птицам было не так уж и легко подобраться на двадцать пять-тридцать саженей. А подобравшись, еще и умудриться попасть в верткую, и удирающую изо всех сил цель.
