Кровавое золото Еркета - Герман Иванович Романов
По знаку Петра Алексеевича высокие двустворчатые двери распахнулись, все европейские посланники с нескрываемым интересом стали смотреть на нескольких небольшого роста хивинцев, что по трое вносили в просторную залу длинные рулоны свернутых ковров…
Глава 44
— Мин херц, откуда у них столько золота?! Да тут на сто тысяч червонцев, никак не меньше. Да еще драгоценностей на все двести тыщ — с ума сойти можно! Это же какие денжища без толку лежат?!
От горячечного шепота Меншикова, стоявшего за плечом, захотелось отмахнуться как от назойливой мухи, но Петр Алексеевич сдержался. Только немного дернул рукою, и его наперсник, знавший повелителя с младых лет, тут же унялся, только засопел натужно. Покосившись, монарх увидел, как горят глаза у «светлейшего князя» — да оно и понятно, его самого пробрало до самых печенок видение высыпанного из небольших ковровых сумок золота, небрежно сваленного хивинцами, относившихся к драгоценному металлу без всякого почтения, в одну большую медную лохань.
Два преображенца, крепкие, чуть ли не саженного роста гренадеры, занесли по последнему хурджину — сумка весом в два пуда изрядно оттягивала им руки, лица дюжих гвардейцев побагровели. Вроде и невелика по размеру ноша, но золото очень тяжелый металл, даже чугун намного легче. Солдаты поставили сумки на расстеленный перед троном ковер, и два ловких хивинца ловко открыли их. Поднатужившись, вдвоем подняли хурджин и стали медленно высыпать его содержимое в лохань. Вниз со звоном посыпали не самородки или золотой песок, и даже не небольшие бруски желтого металла, а монеты — золотые кружки падали мелодично, причем высыпали их так ловко, что ни один кругляш не упал на ковер.
Петр посмотрел на четыре открытых шкатулки, причем тоже из золота, стенки представляли различные узоры умелой чеканки, крышки были откинуты. Три из них, наполненные до краев всякими украшениями, принадлежали ему, а еще одна была подарена визирем супруге Екатерине — та во все глаза уставилась в причудливую игру драгоценных камней. От зажженных свечей синие, зеленые, желтые, розовые и алые камни переливались всевозможной гаммой цветов, отражаясь на благородном золоте и серебре оправ, ожерелий, подвесок, фермуаров и колье непередаваемой игрой. Смотреть на все это великолепие можно было часами — женщины вообще падки на подобные зрелища, забывая обо всем в жизни.
Вот только сам Петр Алексеевич сохранял полнейшее хладнокровие, поглядывая на европейских посланников, лица которых с каждой минутой вытягивались, на них застыло ошарашенное выражение, особенно у английского и голландского дипломатов. Было видно, что они уже прикинули сумму подношений, пересчитали ее в гинеи или гульдены, и теперь лихорадочно соображали, а как легче добраться до затерянной в пустыне страны, где даже просыпанный на ковер песок был золотым.
Вот оно, сказочное Эльдорадо, которое раздобыл себе русский царь! И не хочет ни с кем поделиться приобретенным!
— Мин херц, но это трудно оценить…
Голос Меншикова осекся, и было от чего — теперь в зал входили гвардейцы из Семеновского полка, ставя на ковер различные золотые и серебряные блюда и чаши, кувшины и тарелки. Все предметы были украшены чеканными узорами, многие каменьями. Царь вспомнил свои подарки, которые он послал Шергази-хану, убитого Бековичем — смотрелись они как милостыня нищему, по сути, прямое оскорбление, которое необходимо было смыть только кровью. Так что невольно он сам спровоцировал войну, в которой, к счастью, победил его ставленник.
На ковер теперь укладывалось оружие — с десяток сабель, с золотой насечкой, в каменьях. Каждая в богато украшенных ножнах — тысячи четыре рублей каждая, а то и более, цена у таких весьма высокая. А семеновцы все шли и шли, выкладывая на ковры рулоны драгоценного шелка — дамы в зале усердно заработали веерами, от вида этого великолепия многие из женщин побагровели даже под толстым слоем пудры и белил. А глаза буквально разгорелись, когда появилась вытканная золотой нитью парча — даже маленький рулон ее представлял огромную ценность.
Гвардейцы с невозмутимым видом принялись аккуратно укладывать шкурки каракуля — овца овцой, как не крути, но царь хорошо знал их ценность — как у самого дорогого аглицкого сукна втрое большего по весу. А стопки шкурок росли прямо на глазах, превращаясь в три солидные колонны, которые быстро росли — вначале по колено, потом по пояс, а последние уже чуть ли не в рост высоких гвардейцев — зрелище впечатлило всех собравшихся в зале. Многие европейцы даже дышать перестали, обозревая ошалевшим взглядом все это великолепие, и такая жуткая смесь зависти и алчности иногда проявлялась на их лицах. Но тут же силой воли они возвращали привычную невозмутимость с презрением — мол, и не такое видели, так что ты, московский царь, нас этим зрелищем не удивил.
Однако Петр Алексеевич уже прекрасно знал эти лживые повадки — прошло уже почти двадцать лет, как он впервые побывал в Европе, и смотрел на все, разинув рот. Многое тогда казалось удивительным в Амстердаме или Лондоне, где на него смотрели как на дикаря, только белого своей кожей, а не арапа, как его бывший слуга Ганнибал, или кафра.
— Великий падишах Севера, — визирь старательно выговаривал трудные для него слова, но за два месяца дороги этот умный и очень трудолюбивый от природы сарт, да к тому же хорошо образованный и знающий множество наречий, научился вполне сносно говорить на русском языке. А может быть еще и потому, что одна из его любимых наложниц была обрусевшей степнячкой, причем знающей такие слова, которые женщине неприлично произносить в любом обществе.
А еще он прекрасно понимал ситуацию, видя с каким вожделением, все европейцы смотрят на выставленные прилюдно невиданные богатства. Так что алчность охватила
