Леонид Смирнов - Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу
Павел Жмурик был моложе всех остальных — только-только из училища. К тому же хороший борец. На противника кидается, как очковая змея. Р-раз — и уже «укусил». Лучший наш стрелок — Игнат Ковылин. Чемпион губернии по стрельбе в «бегущего кабана». Надо полагать, зрение у него отличное. Значит, решено…
Итак, круг размыкаю я сам. Каргин следит за ротмистром — чтобы не помешал. Ковылин наблюдает за конвойными. Как только начнут падать на землю — ни мгновением позже, — должен подать знак. И тогда боец с дурацкой фамилией Жмурик замкнет круг снова. Проще пареной репы…
Сергей подозвал ко мне Ковылина и Жмурика. Я сидел на этом чертовом пне. Парни остановились в полушаге. Лиц не видно, хоть глаза и привыкли к темноте. Что Игнат разглядит в этакой темнотище? Пусть бы луна показалась! Все против нас!..
— Слушаем, командир.
Пудрить мозги я парням не стал; сказал все как есть, — будь что будет. Игнат и Павел выслушали меня молча, затем произнесли в один голос:
— Мы готовы.
— Вот и ладушки.
Я нашел во мраке закрывающую «букву», вынул из нее один-единственный амулет и отдал Павлу Жмурику. Тот с трепетом принял невзрачный кусочек камня, от которого зависела наша жизнь, положил на ладонь и присел на корточки. Игнат Ковылин стоял над ним, упершись взглядом в толпу солдат. Я тоже смотрел на нее, но, кроме единой темной груды, ничего не мог углядеть.
Итак, круг открыт. Напряжение нарастало. Мурашки забегали по моему загривку, незащищенной спине — я почувствовал чей-то пронизывающий взгляд. Что ж вы не нападаете, твари?! Сколько можно нервы мотать? Неужто вы умнее нас, хоть и мозгов — чуть?
И вдруг — началось. Темная масса солдат задвигалась. Один из них повалился на землю. Выпавший из рук карабин с лязгом гвазданулся о походную кухню. Кто-то вскрикнул от испуга, увидев, как падает товарищ. И тут завопили все разом. Началась беспорядочная стрельба.
— Вай! — крикнул Игнат Ковылин.
В тот же миг Павел Жмурик клюнул носом и повалился вперед, ложась грудью на «буквы». Звук выстрела не был слышен в какофонии звуков. Ротмистр черной тенью выскочил из-за соседнего ствола, кинулся к нам. Почему он еще жив?!
— Закрывай! — кричал Каргин и тряс Жмурика за плечо. Он еще не понял, что парень мертв.
Строев вот-вот ворвется в незамкнутый круг, сметая заклинание. Он палил и палил из револьвера. По счастью, мазал. Игнат Ковылин прыгнул навстречу жандарму — прямо под огонь. Ротмистров палец продолжал давить на курок, но патроны в барабане уже кончились. Двое здоровенных мужиков столкнулись в воздухе, рухнули на землю.
— Помоги! — рявкнул я Каргину.
И мы осторожно подняли Жмурика, ухватив его под мышки. Только бы не нарушить заклинание! Внесли покойника в центр круга. Я с трудом разжал его пальцы и взял амулет.
Того и гляди, мы станем такими же «растениями», как и конвойные, что ползают сейчас меж сосновых стволов. Надо немедленно замкнуть круг, но мне не сделать этого — пока Игнат цел. Сцепившись с ротмистром, он шебаршился на земле в сажени от границы круга. Я не могу оставить Ковылина на съедение ночнухам. Он спас всех нас полминуты назад!
Сергей Каргин кинулся к борющимся. Нагнулся и каркнул страшным голосом — хрипло, надсадно:
— Готовы! Оба!
Мы ждали его возвращения — я и еще восемь и-чу, сгрудившихся за моей спиной. А Каргин распрямился, раскинул руки и замер над барахтающимися на мху телами. Это он прозевал ротмистра и теперь искупал свою вину.
— Сюда! — крикнул я в бешенстве. — Скорей!
— Закрывай, — глухо произнес Сергей Каргин и повалился на спину.
В тот же миг я поставил амулет на место. Алая искра пробежала по всем семистам семидесяти семи элементам заклинания — высвободилась остаточная логическая энергия. До чего же сильно заклинание!
Теперь я понял, отчего ночнухи не ворвались внутрь разомкнутого круга, — даже разомкнутый, он казался им опасен, хотя и не отпугивал от окружающего нас бора. Те из и-чу, кто покинул круг, были обречены — лес кишел голодными чудовищами.
Я произнес слово, и буквы заклинания запылали голубым. С минуты на минуту заключенный в амулетах и вскипающий заряд выстрелит в зенит. И-чу стояли, заткнув уши и открыв рты.
Столб голубого сияния вырвался из круга, устремившись ввысь, и растаял в беззвездном, безлунном небе. Ухнуло так, что с сосен дождем посыпалась хвоя и чешуйки коры. Ответ последовал спустя долгих четыре минуты.
Вершины сосен, будто громоотводы, притягивали, срывая с небес, огненные потоки. Сверкающие копья неслись вниз — неудержимые, готовые пронзить землю насквозь, и вдруг, коснувшись верхушек деревьев, застывали на лету. Потом живой огонь стекал к острию, образуя пульсирующие шары. И те освещали лес, словно мощнейшие прожекторы, высвечивая каждый ствол, каждую ветку, каждый пенек и кустик.
Сгустки чернильного мрака метались среди сияющих желтым и красным сосновых стволов, придавленные к земле безжалостной иллюминацией. Впервые в жизни мы своими глазами могли наблюдать мельтешение стай насмерть перепуганных, затравленных ночнух.
— Уже скоро, — успокаивал я бойцов. Они тоже метались, стянутые удавкой круга. Им не хватало воздуха, на них давил небосвод, им жгла ноги земля. — Скоро…
Огневки посыпались с вершин сосен, быстро находя себе жертвы. Ночнухи вспыхивали факелами, и их беззвучный вой сверлил голову. Они вращались как волчки, разбрасывая в стороны веер перемолотых корней, ошметков мха и горстей мокрого песка. Мы были осыпаны с макушки до пят и пали на колени, пригнув головы и закрыв их руками.
Бойня длилась почти час. Потом насытившиеся, зазеленевшие от пережора огневки разом вспорхнули и истинными жар-птицами унеслись в ночь, которую они сумели превратить в день. Десятки молоденьких безусых солдатиков и сотни усатых мордоворотов, успев наделать в штаны, копошились на мокрой и холодной земле. Гукали, плакали, ревели басом, совали в рот мох и сосновые шишки, пускали пузыри. Среди них и двое наших: Игнат Ковылин и Сергей Каргин.
Надо бы поскорей отвезти «младенцев» в город, пока они не заработали воспаление легких или не утопли в болоте. Но заниматься ими мы не могли. У нас сейчас одно занятие — делать ноги. Пришлось оставить их тут. Не получая известий от командира заградотряда, Хан скоро забеспокоится и сам прикажет отправить на место нашей стоянки патрульный броневик или эскадрон конных егерей.
Перебив ночнух, мы сели на перепуганных жандармских коней и ушли в тайгу, прихватив с собой оружие, теплую одежду, амуницию, сухпайки. Мы взяли всех жандармских лошадей. Тщательно выбрали верховых, а остальных навьючили пулеметами, бомбометами и ящиками с боеприпасами, привязали к седлам Ковылина и Каргина.
Мы начинали партизанскую войну — девять Истребителей Чудовищ против великой Империи. Просидев в камере три месяца и каждую ночь ожидая бессудного расстрела, я не сумел придумать ничего лучшего. Если государство не хочет оберечь своих защитников, они должны оборонить себя сами.
А погубленные солдатские души… Мне жаль их. Но свершившееся зло было наименьшим из возможного. На войне жертвы неизбежны. А ля герр ком а ля герр, как говорят в Галлии. Так я пытался успокоить совесть. Тщетно. На душе было мерзко: ради собственного спасения мы натравили чудовищ на охрану и принесли в жертву сотни людей.
Кажется, я действительно стал жестоким. Настоящим боевым командиром для ожесточенных сердцем и-чу.
Партизанили мы не слишком успешно и совсем недолго. Пытались уйти тайгой, но то и дело натыкались на казачьи разъезды и жандармские дозоры. Большой мир был для нас закрыт. Я надеялся на чудо — оно не случилось.
Пришлось воевать в этой непролазной глуши. Силы отряда таяли. Миряне отнюдь не рвались вступить в наши ряды, хотя мы принимали всех желающих, сулили грядущую славу, почести и возможность вступить в Гильдию. Казалось бы, в любой деревне найдется несколько дюжих молодцов, ненавидящих монотонную, беспросветную жизнь крестьянина, не знающих, где бы косточки размять, куда силушку девать.
Но, как видно, у нас на лицах лежала печать смертников. Даже самый тупой деревенщина чуял: обречены мы, и связаться с нами — себе самому приговор подписать. Не сегодня, так завтра, не через месяц, так через полгода — все равно конец один.
В редких перестрелках погиб один из моих ребят, еще двое были ранены. Их, как и впавших в младенчество Ко-вылина с Каргиным, пришлось оставить у местных охотников — верных людей. Охотники эти не единожды выводили отряд из жандармских ловушек, снабжали нас копченым мясом, сушеными грибами, солью и табаком, но идти с нами наотрез отказались.
За время наших мытарств к отряду присоединились-таки шестеро деревенских парней, от которых было больше хлопот, чем пользы. Их всему предстояло учить. И первым делом вбить в их тупые головы, что мы — отнюдь не разбойники с большой дороги, которым все дозволено, а борцы за идею, которую и они, глядишь, когда-нибудь да поймут.
