Вера Камша - Млава Красная
Сероглазый полковник жив и здоров, государь им премного доволен – это всё, что успел объяснить Геда, заскочивший сообщить, что кавалергарды переходят на казарменное положение.
Дальше были слёзы, крик, разбитые на этот раз чашки, осколки на ковре, острые, лёгкие, с медальонами, из которых глядели золотые фазаны. Брат пытался что-то говорить, мать не слушала, заехавшая в гости Елена и княжны Аргамаковы опускали глаза и подносили к ним платочки с вензелями, папенька грозно сопел, вставший столбом в дверях старый Яков шмыгал и без того красным носом, а Зинаида смотрела, будто со стороны. С ней такое бывало: тело словно бы исчезало, оставались только зрение, слух и память… Проходили часы, дни, месяцы, те, кто рыдал, бил посуду, хлопал дверьми, успокаивались, а княжна помнила всё до последнего осколка на полу, до последнего брошенного в сердцах слова. И хотела бы выкинуть из головы, не думать, не слышать, не видеть – не получалось.
Зинаида Авксентьевна отложила книгу, взяла корзинку для рукоделий, погладила разноцветные шёлковые косицы, убрала назад. Осенние дни коротки, но этот тянулся, словно ленивая простуда, что с ног не валит, но и жить не даёт. Княжна перебралась к туалетному столику, посмотрела в глаза бледной русоволосой девице, наморщила нос, и тут явилась Наташа.
– Что такое? – рыкнула Зюка и закусила губу: горничная была не виновата ни в осени, ни в отъезде Геды, ни в подкрадывающейся пустоте. – Опять Жюль раскапризничался? Пусть что хочет, то и готовит, папенька обедает в клубе, Елены не будет, а мне всё равно…
– Ой, нет, – глаза у Наташи сделались круглыми и любопытными, как у хотчинских белок, – к Геннадию Авксентьевичу офицер приехали, раненый… От самой от Млавы… Письмо привезли, срочное, а никого дома и нету…
– Проси в гостиную, – Зюка торопливо поправила тугие локоны, – пусть Яков подаст что-нибудь из папенькиного. Мадеру какую-нибудь. Я сейчас.
От кого письмо и о чём? Неужто от Росского? Наверняка! Геда просился к бывшему своему командиру, надо думать, о том ему и отписал. Откуда ж Фёдору Сигизмундовичу знать, что государь сначала брата не отпустил, а теперь весь полк к Млаве гонит?
Пальцы сами взялись за жемчужные серьги – кем бы ни оказался прибывший, он видел Фёдора Сигизмундовича и ещё увидит. И расскажет, не может же он не доложить о беседе с великой княжной, хотя о чём это она? Можно подумать, раненый офицер привёз записку из имения… Зюка отбросила ни в чём не повинные серьги, одна упала на ковёр, ну и пусть её. Поднимут… Руки надо было чем-то занять, Зинаида Авксентьевна набросила шаль и торопливо вышла, почти выбежала из будуара.
В парадную полукруглую гостиную дугами спускались две лестницы морёного дуба. Геда в детстве обожал съезжать по перилам, чему, к ужасу madame, обучил и младшую сестричку, – это стало их первой общей тайной. Тяжело тикали огромные, словно крепостная башня, часы, по стенам висели портреты родни…
Когда-то Зюка любила эту комнату; в детстве она была необъятно огромной, как нижний Хотчинский луг, где они катались на пони, а потолок поднимался словно к самому небу. Сейчас громадная зала казалась нелепой и чужой, неуютной; Зинаида мимолётно пожалела, что велела позвать гостя именно сюда, а не в верхнюю приёмную, куда поднимались друзья и однополчане брата.
Отчего-то думалось, что приехавший будет в одних годах с Росским, но навстречу встал молодой человек с правильным лицом, таким бледным, что пришли на ум уроки рисования и алебастровые греческие маски. Раненая рука висит на перевязи, гусарский мундир и сапоги отчищены, елико возможно, но видно, что досталось им, как и их хозяину, преизрядно.
– Ваша светлость, штаб-ротмистр граф Богунов к услугам вашим!
Богуновы. Графы, потомки знаменитого володимерского думского боярина Дениса Феодоровича. К стыду своему, затвердившая на совесть «Историю государства Российского» Зинаида не помнила, жив ли ещё знаменитый Роман Богунов и кто герою Калужина этот штаб-ротмистр. Правнук?
– Боже мой, вы ранены… прошу садиться, граф. Позвольте мне немедля послать за доктором!
– Ваша светлость, Зинаида Авксентьевна… рана совершенно пустяковая… и я нисколько не устал, – нагло соврал штаб-ротмистр, – к тому же доктора в походном гошпитале уже сделали всё необходимое, теперь будет заживать… Я покорный слуга вашей светлости и без меры счастлив видеть вас, но… обязательства мои требуют, дабы я незамедлительно отправился на поиски вашего брата. Прошу вас, ваша светлость, не откажите в милости, откройте, где он сейчас?
– В милости не откажу, – пакостный характер в который раз взял верх и над вежливостью, и над чем-то серьёзным, что словно бы разлилось в гостиной, – Геннадий сейчас в казармах Кавалергардского полка и останется там впредь до самого выступления туда, откуда вы прибыли. Чтобы встретиться с ним, вам потребуется высочайшее дозволение или же рескрипт военного министра. Желаете мадеры или порто?
– Да, – невпопад откликнулся Богунов, сдвинув брови. Он усиленно размышлял, и княжна понимала о чём. Геда писал Росскому со всей откровенностью, и Фёдор Сигизмундович, надо полагать, платил тем же. Разница в возрасте, званиях и происхождении не мешала дружбе великого князя с внуком высланного на Каменный пояс лешского мятежника, переведённого в Кавалергардский полк по представлению военного министра. Геда, узнав о подобной наглости, был вне себя. Ещё больше он был вне себя, когда Росский написал прошение об оставлении в Капказском корпусе сверх отведённого гвардии срока. Зюке тогда не исполнилось и четырнадцати.
– Мой батюшка весьма хвалит эту партию, – сообщила невежливо молчащему гостю Зинаида Авксентьевна, выждав, когда Яков поставит серебряный поднос и закроет дверь с той стороны. – Надеюсь, вы тоже одобрите.
– Ваша светлость… – Пробовать заветный порто штаб-ротмистр не спешил, а глаза у него были такими же серьёзными, как у Росского. Только светло-карими, почти золотистыми. – Когда вернётся ваш батюшка?
– Поздно! – отрезала Зюка, не желая вдаваться в подробности и ещё менее желая, чтобы письмо угодило в руки папеньки. – У вас поручение к брату от Фёдора Сигизмундовича?
Богунов выпил. Торопливо, не распробовав.
– Прекрасный букет, – сдавленным голосом сообщил он, – его высочество следует поздравить, такой порто сейчас редкость… Ваша светлость, Зинаида Авксентьевна, премного благодарен вам за гостеприимство, но не смею далее испытывать ваше терпение.
– Вот как? – возмутилась Зюка. – Вы хотите уйти, ничего не рассказав? С вашей стороны это весьма жестоко и весьма невежливо…
На лице гостя отразилось восхитительное борение чувств, однако гусарская галантность взяла верх над спешкой и неприязнью к любопытной каланче.
– Ваша светлость, – граф Богунов изящно, несмотря на перевязанную руку, поднялся, – если мне будет даровано счастие видеть вас снова, я расскажу обо всём, что вы только пожелаете. Сейчас же долг призывает прежде, чем… Я обязан до того, как… Поймите, данное слово требует…
– Передать письмо Геде, – весело закончила Зинаида. – Сядьте, граф. В этом деле батюшка вам не помощник – о письме он скорее всего просто забудет, или потеряет, или прочитает по рассеянности, а Геннадий так и так скоро будет на Млаве вместе с Кавалергардским полком. Государь посылает гвардию, как мне успел сказать брат.
– Правильно ли я понимаю, – растерялся гость, – что Геннадий Авксентьевич более не несёт службу во дворце?
– Не несёт, – подтвердила Зюка, с подозрением глядя на Богунова. – Весь его полк сидит в казармах, как я уже сказала. К ним никого не пускают. Приказа на выступление ожидают с часу на час. – Насчёт последнего она слегка преувеличила, ну да чего не скажешь ради дела! – А вы, граф, сядьте наконец и скажите мне толком, в чём у вас нужда.
3. Особая его василеосского величества. Собственная Канцелярия по благонадзорным делам
В Анассеополе холодало и шёл снег. Ранние ноябрьские сумерки накинулись на великий город, заполнили улицы и проспекты, обвились вокруг плеч конных статуй, а Медная Наездница, освещённая особым указом ставленными фонарями, казалось, плыла по тёмному морю.
Николай Леопольдович стоял у печи, прижав ладони к горячим изразцам. На столе дымилась кружка с чаем, только что налитым Смирновым из кипящего самовара, лежала раскрытая коробка шоколадных вафель от Бера и Фаберже и валялась смятая салфетка с вензелем из перевитых «Б» и «Ф».
Салфетка была цветная.
Шеф жандармов думал о секретаре Уорфилде, негодяе и изменнике, коего в Англии, вскройся только его делишки, несомненно, ждала виселица. Продающий свою королеву мерзавец для Державы был сейчас полезней и нужнее десятка боевых офицеров, да что там десятка офицеров – целой свежей дивизии стоил сейчас господин Сэммиум Уорфилд, исправно получавший оплату анонимными аккредитивами и векселями на предъявителя, выданными солидными и уважаемыми банковскими конторами Лондона, Генуи, Женевы и Берлина.
