Александр Михайловский - Однажды в Октябре – 1
Дзержинский замолчал, а на его место поднялся Тамбовцев. Он не стал витийствовать, а просто показал морпехам стопку распечатанных на принтере листков с Циркулярной инструкцией Оргбюро ЦК от 24 декабря 1919 года за подписью Свердлова. В ней говорилось: «…признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления. Никакие компромиссы, никакая половинчатость пути недопустимы. Поэтому необходимо:
1. Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью».
— Вот, товарищи, покажите этот документ сомневающимся. Именно такие планы искоренения казаков, как социальной группы. Да вы и сами можете рассказать многое, что слышали от своих родных и близких о тех страшных временах. Нельзя допустить их повторения.
Среди морских пехотинцев и моряков началось движение. К бэтэру, ставшему импровизированной трибуной, один за другим выходили люди. Это их предки столетиями защищали Россию на дальних кавказских и причерноморских рубежах. Сейчас им предстояло вернуть еще один долг своим прадедам, избавив многих от участи, которая возможно была для них хуже смерти.
Еще полчаса спустя, из ворот Путиловского, в сторону казачьих казарм на Обводном, выехали три БМП-3, облепленных бойцами в полном боевом снаряжении…
14 (01) октября 1917 года, 23.35. где-то в районе ст. Невель,
полковник СПН ГРУ Бережной и генерал-майор Бонч-Бруевич.Стучат по стыкам колеса, плещется в большом медном чайнике кипяток. В теплушке, под потолком, тускло светит аккумуляторная лампочка, на нарах, застеленных невиданной здесь пенкой, сидят и лежат спецназовцы. Кто дремлет, кто не торопясь курит и разговаривает, а дежурная смена находится у дверей при оружии и в полной боевой готовности. Полковник Бережной и генерал Бонч-Бруевич сидят у приоткрытого багрового зева буржуйки, и ведут свой неспешный разговор. Обсуждается извечный на Руси вопрос — кто виноват, и что делать. Сейчас разговор крутился вокруг первой половины ХХ века, ставшей для России воистину дорогой на Голгофу. Генерала интересовало то, как увести страну с этого пути, и какова при этом должна быть роль армии.
— Поймите, Михаил Дмитриевич, — полковник Бережной задумчиво ворошил кочергой раскаленные угли в буржуйке, — Армия, она ведь не сама по себе, она тоже плоть от плоти, и кровь от крови народа во всех его проявлениях. И наш сегодняшний главный фигурант, генерал от инфантерии Лавр Георгиевич Корнилов, человек, между нами говоря, весьма недалекий, тоже оказался на белом коне лишь потому, что кроме своей несомненной храбрости больше ничего за душой не имеет. Ему в сражении не фронтом, не армией, а только полком на расстоянии прямой видимости возможно командовать, и никак иначе. А его главковерхом делают после Брусилова…
Как я уже говорил, он храбр. В нашей истории, уже в Гражданскую, он самолично в пехотной цепи ходил, пулям не кланяясь. А потому генерал Корнилов был уважаем и любим офицерами, которые сами также были храбры и беспомощны как дети в политических вопросах. Как объяснить этим офицерам, что произошедшая в октябре семнадцатого революция — это не гибель, а обновление России. Нам бы только суметь избавиться от таких личностей, как Троцкий и ему подобных, и ничего враждебного большинству представителей российского офицерского корпуса в большевиках не останется. Господа корниловцы жаждут восстановления порядка, но сами не ведают, что они имею в виду под этим словом.
В безвозвратное прошлое отошел тот мир, в котором господа генералы под угрозой жизни близких государя-императора заставили его подписать отречение. С этого самого времени тот порядок приказал долго жить, и начался период распада власти. «Одна из целей этой войны достигнута», — узнав об отречении русского императора, сказал в парламенте премьер-министр Британии Ллойд Джордж. Французские власти также испытывали по поводу февральской революции ничем не скрываемую радость.
И к эдаким-то союзникам и собирается обратиться за помощью генерал Корнилов. Весь их интерес к нему — это разжигание и затягивание Гражданской войны. Пусть русские как можно дольше, и как можно больше убивают друг друга. Пусть льется кровь, пусть нация расколется на два непримиримых лагеря, и еще много лет соотечественники будут стрелять друг в друга из-за угла.
Бонч-Бруевич зябко поежился под своей генеральской шинелью, — Страшные вы вещи говорите, Вячеслав Николаевич, — задумчиво сказал он, — Но, знаете, я вам верю. Государь на этой войне совершил две главных ошибки, после которых русскую армию было уже невозможно спасти…
— Господин генерал, — сказал один из спецназовцев, слушавших разговор с верхнего яруса деревянных нар, — извините, что я вмешиваюсь в ваш разговор, но мне хотелось бы узнать — первая ошибка заключалась в том, что он в эту войну вообще ввязался?
— Совершенно верно, молодой человек, — кивнул Бонч-Бруевич, — мы, офицеры Главного штаба, совершенно ясно понимали, что эта война абсолютно не нужна России. Хотя австрийцы и турки давно были нашими потенциальными противниками, но нашим главным врагом были назначены немцы, делить с которыми нам было решительно нечего.
— Война была нужна англичанам, — сказал полковник Бережной, — и как только Россия присоединилась к Антанте, они сразу приступили ко второй части своего плана, предусматривающего смертельную схватку двух континентальных империй. И взбаломошный сербский гимназист Гаврила Принцип не стал не причиной этой войны. Были и до него поводы к началу боевых действий, но российская дипломатия до поры до времени ухитрялась не доводить дело до войны. Как я понимаю, вторая ошибка была сделана Николаем II уже в ходе начального этапа войны в августе-сентябре четырнадцатого года.
— Вы почти правы, — покачал головой Бонч-Бруевич, — за одним небольшим исключением. Я бы ограничил этот период не сентябрем, когда то требованию французского генштаба было прекращено успешное русское наступление на Будапешт, и были разгромлены в Восточной Пруссии армии Самсонова и Реннекампфа, а ноябрем, когда наша армия мирного времени, неплохо обученная и вооруженная, разбилась о твердыни Силезского вала.
Полковник Бережной хмыкнул, — В нашей Второй мировой войне, Верховный Главнокомандующий, наш общий знакомый товарищ Сталин, посылал таких просителей подальше. Так что просьба премьер-министра англичан, попавших в Арденнах в весьма неприятную ситуацию, звучала примерно так: «Я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января…».
— И что дальше произошло? — заинтересованно спросил генерал, — началось это «крупное наступление на фронте Вислы»?
— Да началось, — кивнул полковник, — Это была Висло-Одерская операция. За две недели наши армии преодолели расстояние между этими двумя реками, при этом, еще в районе Вислы, окружив и уничтожив большую часть противостоящих им германских частей, которые просто не успели отступить на заранее подготовленный мощный оборонительный рубеж. Его, не занятого войсками противника, наши части проскочили с ходу, и вторглись на территорию Германии.
Если Первая мировая война обогатила военную науку таким понятием как позиционный тупик, то Вторая мировая сделалась войной скоротечных глубоких операций. Сначала немцы путем молниеносных рывков механизированных частей дошли до Петрограда, Москвы, Царицына, Владикавказа и Новороссийска, то потом уже мы, тоже кое чему научившись, загнали немцев на линию Триест — Вена — Прага — Берлин.
Одной из задач, которую нам предстоит выполнить после того, как все закончится — это вылечить нашу армию от пораженческого синдрома. Ведь практически сто лет, с окончания Наполеоновских войн, наша армия не одерживала побед над регулярными противниками европейского класса. Войны на Кавказе и Туркестане не в счет. Они, конечно, укрепили государство, но не добавили армии, ни славы, ни боевого опыта.
Напротив все крупные войны были или проиграны, или закончились, если так можно выразиться, вничью. Крымская, она же Восточная — проиграна. Русско-турецкая 1877–1878 годов, которую мы вели за освобождение Болгарии — была для России бесплодной с точки зрения военного искусства, если не считать победой взятия Карса и Батума, что весьма скромно, исходя из масштаба человеческих потерь и напряжения всех сил государства. Русско-Японская — проиграна, причем исключительно по внутренним причинам, заключавшимся в качестве офицерского и особенно генеральского корпуса. Первая мировая — в нашей истории была проиграна, мы же сейчас пытаемся перевести ее в разряд ничьи.
