Василий Звягинцев - Бои местного значения

Но будьте осторожны, – Дайяна менторским жестом подняла указательный палец. – Не повторяйте ошибок своей… – она опять не нашла подходящего слова и досадливо махнула рукой. – Найдите этого человека, активизируйте внедренную в него матрицу, извлеките из нее все, что возможно. Судя по письму, «партнер» вашего аналога знает много интересного. О результатах меня незамедлительно проинформируете. Но в любом случае помните – за Землю отвечаете только вы. Персонально. Что бы там ни случилось. Ну, в крайнем случае повторим второй раз уже прожитый кусок истории. Скажу вам откровенно, следующие полвека были не лучшим временем. Возможно, мы сумеем что-то сделать несколько иначе.

Приятной прогулки по «планете детства» у Сильвии не получилось. Да она как-то и не вспомнила о мелькнувшем у нее желании.

Возвратившись в Лондон, она вначале хотела немедленно вызвать для доклада Лихарева, но, приняв горячую ванну с ароматическими солями, что привыкла делать после каждой, даже краткой, прогулки, решила не спешить.

Пусть агент поработает самостоятельно. Хотя бы еще сутки-двое. Если будет результат – и сам не замедлит с докладом, если нет – придется ему помочь. И вообще, что такое день или неделя в сравнении с вечностью?

В том, что впереди у нее именно вечность, леди Спенсер почти не сомневалась. Судя по всему, Дайяна простилась с ней, исполненная благорасположения. Да и куда ей деваться? Связь с Метрополией потеряна, замены на Базе нет. Значит, и вопрос об отзыве с должности вряд ли возникнет. Да и в самом худшем случае она просто останется на Земле как «частное лицо».

Сильвия-2, как известно, успешно и не без удовольствия дожила до 1984 года, сохранив и молодость, и силу чувств, а теперь вот начала «следующий круг». Чего же ей-то вдруг грустить?

Служебные заботы можно отложить и на потом. Сейчас гораздо правильнее будет воспользоваться преимуществами нынешнего положения.

Леди Спенсер прислушалась к своим ощущениям.

Поразительно, ни малейших отрицательных эмоций не осталось. Скорее – все наоборот. Ее охватывало нечто вроде легкой алкогольной эйфории.

Свобода! Она наконец получила желанную свободу!

Возможно, что-то подобное мог чувствовать губернатор колонии, неожиданно узнавший, что далекий сюзерен низложен и он теперь в полном праве объявить себя полноправным монархом.

Проблемы, конечно, возникнут, но завтра, завтра! А сегодня – первый день независимости!

Вытираясь невесомым махровым полотенцем, она с удовольствием рассматривала в зеркальной стене свое отражение. Великолепное тело, даже и тридцать лет ему вряд ли можно дать. И, пожалуй, слишком давно к нему не прикасались мужские руки. Неплохо бы наконец встряхнуться как следует.

Завернувшись в халат, Сильвия позвонила, вызывая горничную.

– Спросите дворецкого, Дэзи, какие у нас есть приглашения на сегодняшний вечер, и пригласите, пожалуйста, парикмахера. Я собираюсь наносить визиты.

Глава 28

Припугнув спутника, который стал ему отвратителен, просто как хам офицеру, Власьев вел машину по узкой, заваленной снегом, но вполне проезжей просеке.

Под колеса ложилась прикатанная снеговая дорога, на которой едва ли разъехались бы две машины.

Высокие сугробы по сторонам розовели от встающего над лесом солнца, и опять трудно было поверить, что это Берендеево царство, как писал о среднерусских лесах Пришвин, со всех сторон окружено опасным и враждебным миром, где вот-вот будет открыт очередной этап охоты за ними.

Власьев все меньше верил в то, что им удастся уйти из все время сжимающегося кольца, добраться до кордона, а потом и прорваться через границу.

Пока им да, везло, причем везло удивительно, и это вселяло определенную надежду, но одновременно и настораживало. До бесконечности счастливая карта выпадать не может.

В конце концов, все упиралось в Шестакова. Власьев еще в шестнадцатом году заметил за ним некоторые черты характера, излишние на строгой царской службе, но весьма полезные в эпоху смут и революций. Что он и подтвердил в Кронштадте в двадцать первом.

Но то, что бывший юнкер вытворял сейчас, выглядело как-то совершенно по-другому. И обнадеживающе, и даже несколько пугающе.

Нет, только не это! Последнее дело – думать о поражении, когда все складывается более чем хорошо. Пока что нужно продержаться час-другой, не потерять темпа, а уж потом…

…Мороз и солнце, день чудесный. Еще чуть-чуть поддать газку, выиграть лишних полчаса, которые, быть может, все и решают.

Власьев повернулся к вору, сумрачно дымящему отобранной у начкара папиросой.

Лицо у него, как только сейчас рассмотрел в утреннем свете Власьев, было смуглое, жесткое, давно не бритое, с просвечивающими сквозь несколькодневную щетину резкими морщинами. В углу рта поблескивает стальная фикса. На вид ему примерно сорок, но, учитывая биографию, можно как отнять лет пять, так и прибавить.

Пора уже поговорить по-настоящему.

– Давай так, кореш. Нам с тобой или жить недолго осталось, или, наоборот, кое-какие дела еще предстоят. Поэтому коротенько – когда начал, где сидел, какие планы на будущее имеешь и чем со мной рассчитаешься?

– Опять ты мне опера напоминаешь, – вздохнул вор. – Счас я проверю, тогда и базарить будем.

Он крутнул ручку на дверце, опускающую стекло, высунул в щель ствол «нагана» и выстрелил в ближайшее дерево. В кабине запахло порохом, от соснового ствола полетели щепки.

– Пожалуй, да. Пушка в порядке, и маслята не гнилые. Легавые такого б не дали. Согласен, верю окончательно.

А что тебе сказать? Всю жизнь, считай, ворую, с самого семнадцатого года. Отец с германской не вернулся, мать как с Самары к сестре в Ростов уехала, так я ее больше не видел. Ходок у меня бессчетно, последний раз на Беломорканале «перековывался». Сейчас залетел – ребята серебро с завода выносили, на ложки переливали, царские пробы ставили, а я их в Москве в Торгсин загонял.

Нормально получалось, два года горя не знали, пока хмырь какой-то не допер, что царское серебро – 76-й вроде бы пробы, а наше – «четыре девятки после нуля». Я сам не понимаю, что это значит, а легавые схватили. Парней посадили сразу, а меня взяли на той неделе, когда за товаром приехал.

И сразу – 58-я! Что ты – хищение соцсобственности в крупных размерах, да с оборонного завода…

– Добавь еще – с целью подрыва боеготовности страны и дезорганизации валютно-финансовой системы. Тут, брат, вышак чистый. По закону 7—8 (закон от 7 августа 1934 года), да еще можно применить указ от 1 декабря того же 34-го, а это уже суд без участия сторон, без права обжалования, в исполнение приговор приводится немедленно…

– Ну, ты законник, бля. Не слишком ли круто? Я на червонец рассчитывал…

– Можешь и дальше рассчитывать. Как раз до первого милицейского поста. И не забудь прибавить сегодняшнее – это еще три пункта 58-й, один из которых – групповой терроризм против представителей власти, а второй – соучастие агенту иностранных разведок… Это мне то есть, раз я в Финляндии успел побывать.

– Ну а третий какой? – со странным любопытством спросил вор.

– А любой выберешь – не ошибешься. Какой следователю больше понравится. Можно – шпионаж, можно – недоносительство, можно – антисоветская агитация. Они отчего-то по три пункта вменять предпочитают…

– Наверное, в церковно-приходской хорошо учились, – догадался вор. – Ну, что Бог троицу любит.

– И это возможно. Ты у них здесь «на пианино поиграть»[22] успел?

– Нет. Раньше играл, в Сегеже, когда на канал привезли…

– Твое счастье. Если до Москвы не поймают, глядишь, обойдется. Хаза надежная есть, ксиву выправят?

– Тебе зачем? Тоже надо? – насторожился вор.

– Мне от тебя ничего не надо, – сплюнул под ноги Власьев. – А вообще, по закону-то, тебе теперь у меня в долгу ходить и ходить… Если ты вправду вор, а не сявка подзаборная…

– Нет, да чего, Пантелей, я ж не отказываюсь. Просто это, опасаюсь, сам не знаю чего, а вот…

– Как раз чего теперь опасаться – куда как понятно. Ты, главное, не ошибись. Нам бы до Москвы добраться, а там поговорим по делу. Разок-то ты мне уж точно поможешь. Или нет?

– Да что ты, Пантелей, да какие вопросы? В Москве у меня корешей – море! Всем обществом поможем. Да когда я расскажу, с кем судьба свела…

Власьев уже понял, что его судьба свела с не слишком серьезным и авторитетным «деловым». Хотя кто его знает, не лепит ли и его случайный спутник горбатого так же, как и он сам сейчас? Нестыковка выходит по поведению и психологии.

Но сейчас главное – доехать до Москвы. Там посмотрим.

И он замолчал, не обращая больше внимания на соседа – пусть, если хочет, думает о случившемся, а надо будет, сам и заговорит.

Власьеву же, привыкшему за семнадцать проведенных почти что в лесном скиту лет, опять нужно было порефлексировать.

Недавно пережитый страх, вернее – отчаяние, который он испытал в кольчугинской КПЗ, был куда сильнее, чем в камере кронштадтской гауптвахты. Там – молодость, боевой азарт, вера в Белое Дело, готовность претерпеть «за веру, царя и отечество».