90-е: Шоу должно продолжаться 5 - Саша Фишер
Дядя Слава с хозяйским видом направился в мою бывшую комнату. Все-таки, он мне не нравился, вот что. Все понимаю, обстоятельства, жизнь сложилась так, все дела. Но вот то, что они с тетей Мариной обитают теперь в моей комнате как у себя дома, продолжала как-то неприятно нозить. Скорее бы они что ли нашли себе жилье…
— Давай, рассказывай, что там у тебя, — важно проговорил Грохотов, усаживаясь за мой бывший стол, как будто тот директорский. — Снова какая-то помощь нужна?
«Да я и в прошлый раз не то, чтобы просил о чем-то», — подумал я, но вслух этого говорить, ясен пень, не стал.
— Спросить хотел про одного человека, — сказал я. — Есть у нас такой Евгений Банкин. Рок-клуб возглавляет.
— Ну, — кивнул Грохотов. — И что с ним?
— Вот тут какое дело, — я присел на тахту, чтобы не переминаться перед ним с ноги на ногу, как проситель перед царем. — Мой преподаватель по гитаре — инвалид-колясочник. Говорит, что этот самый Банкин в свое время его самого и товарищей по несчастью… Как бы это сказать… Обманул. Убедил, что хочет организовать для всех музыкальный клуб и все такое. А сам исчез с деньгами и носа не кажет уже три года.
— Банкин, говоришь… — прищурился Грохотов. — С Банкиным твоим Прохоров больше всего работал… Я же правильно понял, что тебе хочется знать подробности об основании рок-клуба? На его место метишь? Ладно-ладно, не мое дело… Звякну Прохорову, задам пару наводящих вопросов… Банкин, ха! Ой, умора!
— Что такое, дядя Слава? — я подался вперед, изо всех сил изображая подобострастное любопытство. Такие люди, как Грохотов, прямо таки расцветают, если начинаешь им в рот заглядывать.
— Да так, вспомнилось, — Грохотов снова засмеялся. — Понимаешь, этот Банкин нам пороги обивать начал, когда еще в школе учился. Он тогда считал себя будущей звездой, которую задвигают по причине бедности его семьи, тогда как ему по таланту его полагается давно уже на стадионах выступать.
— А я не знал, что он поет, — усмехнулся я.
— Поет, скажешь тоже! — презрительно фыркнул Грохотов. — Стыдоба одна! Ты понимаешь, он к нам в исполком как на работу ходил. Не знаю уж, кто и когда ему напел в уши, что мы изнываем без свежих идей и нам нужны светлые головы… Но с населением мы работаем, конечно. Он пришел в первый раз. Пожаловаться, что он такой весь из себя молодой и талантливый, но его песни не хотят записывать и аранжировать. И запросил поддержки в отделе по культуре. А Прохоров мужик юморной. Вот и попросил его спеть что-нибудь из своих песен. И вот, ты понимаешь, стоит это юное дарование, усишки куцые только что пробились. И поет, подбарабанивая себе на крышке стола. Половина исполкома сбежалась на это чудо посмотреть.
— А потом что? — спросил я.
— В первый раз это было смешно, конечно, — хмыкнул Грохотов. — Но это дарование взялось ходить к нам как на работу. Каждый день. Поинтересоваться, как продвигаются поиски музыкантов, которые его гениальные песни аранжировать будут.
— А песни и правда гениальные? — уточнил я.
— Ой, да не смеши мои тапочки! — отмахнулся Грохотов. — Чушь какая-то, про розы-мимозы. Сначала мы его футболили по разным кабинетам. Чтобы порадовать, так сказать, коллег, кто еще не слышал это дивное пение. Через месяц это стало надоедать, а он все ходит. Тогда Прохоров попросил его записать пение на кассету. Ну, мол, ты же серьезный музыкант, должен понимать, что напеть твое творчество мы не сможем, а на переговорах понадобится материальный носитель.
— И он записал? — спросил я, едва сдерживая смех. Представил, как юный Банкин, в своем всегдашнем свитере и отвислых на заднице штанах поет что-то похожее на «Ласковый май» в кабинете какого-нибудь шишки из исполкома.
— Даже в нескольких экземплярах, — кивнул Грохотов. — И вместо обложки вставил фотографию из какого-то журнала с музыкантом. Только лицо ему приклеил свое, вырезанное из черно-белой фотографии. Ты понимаешь, да? Не поленился ведь человек, сидел из журналов фотографии вырезал.
— Так разные музыканты что ли были на разных кассетах? — спросил я.
— Разные, да, — снова кивнул Грохотов. — Какие нашел, видимо.
— Вы из-за этих кассет не подрались в своем исполкоме? — хохотнул я.
— Тьфу на тебя, мы же серьезные люди! — сверкнул глазами Грохотов. — Они пылились долго в каком-то шкафу, пока мы однажды в кабинете у Прохорова не засиделись допоздна и не решили приговорить бутылочку коньячка. Ну и дай, думаем, послушаем, что там такое наш Банкин назаписывал.
— А там? — я подался вперед, теперь уже с неподдельным любопытством.
— Ой, даже не спрашивай! — заржал Грохотов. — Его козлячий вокал мы уже слышали, а тут он, понимаешь, как бы пел с пояснениями для будущих музыкантов. «Тут надо на тарелках — дуц-дуц-дуц!» или «Виииииииууууу на синтезаторе, а потом барабаны бум-бум-бум!» И еще подстукивал себе на чем-то, вроде крышки от кастрюли. Ты понимаешь, мы так смеялись, что даже вахтера нашего напугали. И потом на собраниях шепотом перлы из этой звукозаписи говорили. Нудит какой-нибудь докладчик, делает паузу, а Прохоров, такой: «Тут надо на тарелках — дуц-дуц-дуц!»
— А у вас случайно не сохранилось экземплярчика этой кассеты? — осторожно спросил я.
Глава 22
