Время перемен - Евгений Васильевич Шалашов
Нет, мы уже не вдвоем. За нашими спинами раздался не топот, а грозный гул.
Пока я ходить умею, Пока глядеть я умею, Пока я дышать умею, Я буду идти вперёд!Куплет закончился, пора затягивать новый, и тут нас начали обтекать бойцы, закрывавшие своими телами. И Фабрициус пытается прикрыть меня плечом.
– Товарищ Аксенав, вы пойте. А мы сами!
И я опять начал петь, а от «Тотлебена» по нам вовсю палили из пушки, а к первому пулемету подключился второй. Но мы начали ускорять шаг, стараясь не потерять единого ритма.
А что было дальше я не знаю. Внезапно в лицо полетели крошки льда, и кровь… Услышал раскат. Вроде бы, он был где-то далеко-далеко. Понял только, что лежу, смотрю в сумрачное балтийское небо, и мне совсем хорошо. Кто-то пытается меня тормошить, кричит и ругается беззвучно, а я шевелю губами, и кажется, что еще пою.
Уже сверху увидел, что склонившийся Спешилов трясет чье-то тело, с лицом, которое вроде и незнакомо, но я в последнее время постоянно видел его в зеркале. Поднимаюсь выше и вижу, что бело-серая волна схлестывается с черной волной под алым стягом, но черная, поколебавшись, растекается и отступает. Все. Мы победили. Радости нет, жалею, что не успел допеть. Ну да ладно, допоют без меня.
И снег, и ветер, И звёзд ночной полёт. Меня мое сердце В тревожную даль зовёт.Эпилог
Стою. Если кому-нибудь интересно, то я стоял на странной дороге. Порядочной дороге положено идти по земле, чтобы вокруг расстилалась зеленая трава или черная пашня, рыжая глина, камушки, или что-то еще – снег там, или лед. На березки и сосенки, на автостраду справа и слева я тоже согласен. Да что там – терпеть не могу болото, но пусть будут кочки и ржавая жижа. Пусть хоть что-то да будет! А тут… Тропа словно бы существует сама по себе – не то висит в воздухе, не то проходит сквозь какой-то туман. Ах, это не туман, а облака? Ладно, придется наощупь.
Что-то у меня нехорошее подозрение закрадывается и по поводу облаков, и по поводу дороги. Судя по всему, попал-таки в мир иной, но куда именно, непонятно. Вроде, раз есть облака, то это рай. Это меня-то в рай? Жаль, что все книги, прочитанные о потусторонней жизни, не стоят тех денег, что за них платят. Авторы, даже самые лучшие и талантливые, будь то Вергилий, Данте, а хоть и сам Михаил Афанасьевич, все писали при своей жизни. Никто еще не явился с того света, чтобы рассказать нам, каково же Там. Видимо, там неплохо, а иначе народ сбегал бы обратно.
Туман развеялся и передо мной оказались люди. Много людей. Кое-кого я узнал. Те, кого убил собственноручно, кого подвел под расстрел. Вон товарищ Склянский стоит, улыбается злобно. А что, у иудеев рай тот же, что и у староверов? Ба, и не доживший до звания маршала Тухачевский здесь. Я и не знал, что и его тоже, тогось.
Детей нет, уже хорошо, но откуда женщины-то взялись? Трои женщины, в возрасте, смотрят на меня с укоризненным видом. Уж не те ли, кто плыл на «Козьме Минине» вместе с генералом Миллером? Как ни крути, а причастен я к потоплению ледокола, хотя мину закладывали подпольщики.
– Нет!
Кто это сказал? Скорее всего, это единодушное утверждение всех тех, кому я поспособствовал отправиться на тот свет. Похоже, в рай меня нынче не пустят. И куда тогда? Я бы обратно не возражал отправиться, да кто отпустит? Эх, сюда бы Витьку Спешилова, мы бы пробились. Но у Витьки ребенок скоро появится, рано комиссару сюда. Стоп, а у меня-то…? Ну, у Наташки родители графья, помогут внуку, да и товарищи по партии пропасть не дадут. Жаль, за меня пенсию не назначат.
– Да.
Хм… Кто это? Немножечко наособицу стоит человек в генеральской форме, с аксельбантами, грудь крестах. С чего вдруг генералы решили замолвить словечко за чекиста? Не могу припомнить, но я его где-то видел. Точно, видел. Изможденного, небритого, в грязной шинели. И было это в арестантском вагоне, в котором я ехал от Вологды до Москвы. Так это тот самый арестант, у которого конвоиры собирались украсть паек, а я не позволил. Вон как интересно. И, похоже, одного мнения достаточно, чтобы толпа начала рассеиваться.
А где мои-то, или наших здесь нет?
Нет, бегут. Первым пробивается Сашка Павлов – мой первый друг в этом мире. На новенькой гимнастерке орден, которым его наградили посмертно. Целехонький, словно и не взрывал себя вместе с орудием. А вот и товарищ Андрианов, погибший во время разоружения «мятежного» эшелона. Вон, улыбается Колька Иваненко. И ребята из моего отдела, убитые восставшими мужиками возле Яганова. А это кто? А, мы же с ним вместе на курсах учились, его живьем в землю закопали. Подпольщики из Архангельска, расстрелянные или повешенные, ребята из шестой армии. И комбриг Терентьев подходит. И еще люди…
– Володя. Владимир Иванович. А я хочу тебя со своим мужем познакомить.
Боже ты мой, Танюшка! А рядом с ней подтянутый молодой человек, с погонами на плечах. Так он, вроде бы, был командиром РККА, так откуда погоны взялись?
– Борис Покровский, – улыбается мне Танькин муж, убитый на Западном фронте.
Танюшка в шикарном платье, с прической, словно только что вышла от куафера. Хватает меня под руку, отводит в сторону и страшным шепотом говорит:
– Расскажешь про нас Борису, убью. Он, хотя и любит, но страшный ревнивец.
– Тань, а чего рассказывать-то? – пожал я плечами. – Да и как ты меня убьешь, если меня уже убили?
– Тебя убили? –
