Дарья Конoненко - Ответ большевику Дыбенко
Староста рассказал много чего, главным образом матерными словами, про японскую войну, которая закончилась потерей Сахалина и Курил, вспомнил своего шурина, который утопился, брата и кума, но ни о каком крейсере «Казак» и не слышал. Лось воспитанно поблагодарил за рассказ и вышел покурить. Это ж надо, собрат–альтисторик, обидно было ему за такое положение дел, все успокоиться не мог. Вот и допрыгался их благородие, молодой, наивный, настоящей войны не нюхал, думал, что нас можно голыми руками взять. Лось остановился, уставился на куст белой сирени, которая буйно росла возле сортира. Допрыгался, дообщался с махновцами. Это только в книжках прогрессор не смешивается с хроноаборигенами. А тут – самогон вместе хлестали, экс в мариупольском банке устроили знатный, а народу сколько вместе положили… . Куда ж денешься?
Глава десятая
Лето скачет по Украине, сухое, злое, жаркое, курява по степи тучей гуляет. Или то под флагом черным войско идет? Крепко господа золотопогонные взялись, вперед идут, не останавливаются. Вот только где они прошли, там плач да вой стоит, да по ночам зарево на полнеба встает. Да волки воют, да совы ухают, да управы горят, да сходят с рельс эшелоны. Под Мелитополем волк воет – под Белой Церковью ему сова откликается. Нет уже в людях страха перед властью, и нет им разницы, звезда на фуражке или погоны на плечах. Все равно– придут, заберут последнее, мобилизуют, искалечат.
Едет конный отряд по степи, медленно едет – и солнце печет, и слепни жужжат, и кони уставшие, и патронов до Льюиса – один диск, и гранат не осталось. И тачанка еле тащится – нет уже до максима лент, но не контре же оставлять. Хороший пулемет, вычищенный, почти новый.
Село на горизонте виднеется, немецкая колония Малиновка. Девки там задастые, перины там мягкие, а по огородам не только обрезы закопаны. Палий уже принюхивается, как кот – кто–то в Малиновке мясо жарит. Бинокль бы сюда хоть треснутый – а то неохота же дуром переть, вдруг там их благородия ребрышки свинячьи кушают? Кинули на пальцах жребий – выглянул Матвеев из–под шапки своей бессарабской, вечно она ему на глаза сползает, да и понесся к селу, як на пожар красть. Удачно разведчика выбрали, ничего не скажешь. Ну не был он на царской войне, не дорос тогда, на радость царским командирам. Зато на вторую войну с германцами – якраз под ружье, всем от него досталось – немцам, и варте, и красным, и белым, и даже интервенты от этого убивца пострадали жестоко. Хвалился Матвеев, что спортил самую настоящую француженку, ихнюю милосердную сестру, и что она ему открытку даже прислала, с видом города Бреста. Образованные люди на открытку посмотрели – таки Брест, который аж во Франции. Повезло поганцу, ничего не скажешь, он теперь на привале учебник французского языка мучает, чтоб ответ написать. Быстро это он, ничего не скажешь.
– Солдат нету, только местные, – Матвеев почесал коню холку, не утруждая себя разными старорежимными штучками вроде отдать честь при докладе, – гимнастерки не сушатся, кашей не тянет, девки не верещат.
Кайданов поглядел на разведчика. Если этот сопляк ничего не напутал, то ночевать будем на перинах, а лечиться спозаранку – вишняком.
– Я б там не останавливался, ще потравят та вилами добьют, – Василенко немцев не любит, да и могут колонисты такое устроить, ой могут. Только кони с ног валятся, руки саблю не держат, не время сейчас перебирать.
Пусто в Малиновке, на журавле колодезном ведро висит, на дереве сорока сидит, перья чистит, за забором высоким собака брешет, лениво так. А забор хороший, почти в человеческий рост высотой, белой краской крашеный. То тебе не тын низенький, где горшки–миски сушить удобно. А из хаты плач да вой несется. Что там у них стряслось? Палий на стременах встал, уши навострил, через забор заглянул – сам высокий, коняка под ним тоже не маленькая – вот ему и видать чего–то.
– Помер у них хтось. Так по покойнику голосят.
Прогрессор клацнул зубами. Вот тебе и дурень контуженный, бандит малограмотный.
— Отам хата славная, – Кайданов пнул кобылу в голодное брюхо, проехал чуть дальше, где из–за забора высовывались могучие ветки белой, медовой, черешни.
– Може, тут фельдшер есть? – Матвеев спешился, глянул на прогрессора.
Лось поспешно засунул кисет в карман, слез на землю. Как же ж обидно, что на свете вампиров не бывает – им свинец нипочем, Шульга бы только дыры на гимнастерке заштопал. Да только совсем он не вампир, хоть и клыкастый, и бледный. И Клавдю застрелили, как некстати, у нее были отличные медицинские способности.
Стемнело давно, да не спит колония. Кони чужие в сараях фыркают, говор чужой слышен, и на околицах стоят ободранные часовые. А в хате фрау Штейн идет военный совет вперемешку с ужином. Фрау только и успевает, что картошку этим гостям незваным жарить, уже сковородку вычистили, ни крошки съедобного не осталось. Еще хотят, проглоты, хуже жука американского, тот хоть в комнате не курит.
– Та мы ж не адскую машину делать будем, и не македонку, я против, – прошипел Палий, глянул на дверь, облизнулся выжидательно.
– Себя в командиры предлагаешь? – Кайданов пытался рассчитать вероятность, как же добраться к Каретникову. Выходило плохо, гораздо больше хотелось спать и жрать, причем одновременно.
– Нашо себя? Я дурной, я рубать хорошо могу, а командиру еще и думать треба.
Кайданов выронил самокрутку. За такое морду бьют. Но Палий физически посильнее, да и не время сейчас отношения выяснять.
– Динамитчик, оно и видно. Як подорвать – то ты можешь, а як уйти – то ты не знаешь. Твоих же багато побили.
И что тут скажешь?
– Ты шо, Матвеева предлагаешь? Ты, по сравнению с ним, нормальный человек.
Матвеев выглянул из–за учебника, пробормотал что–то, опять уткнулся в книгу.
– Павлюка можно, или того, с серьгой. Но Павлюк лучше, он тутешний.
Кайданов сглотнул. Оба кандидата были, как тут говорят, в горячем купаны.
Обсуждение прервала фрау Штейн, со сковородкой картошки с салом, луком, да еще и яйцами залитой. И бутылью самогона, да не буряковки простецкой, а благородного сахарного, прозрачного, с голубоватым оттенком.
Палий тряхнул давно немытыми лохмами, мол, не пью. Кайданов убрал бутыль под стол – не вчера родился, знает, что можно добавить для таких вот гостей. Матвеев положил учебник на колени, вгрызся в картошку, обжигаясь и прегромко чавкая – никаких манер у человека. Кайданов глянул на сковородку, облизал ложку, сунул за голенище когда–то офицерского сапога. Палий выдернул из–под носа у товарища особо поджаристую шкварку – хорошо, тепло, не стреляют, не рубают, перина на кровати. И как это их не спалили? Ясно, что белых подкармливали и все такое, но чего их никто другой не спалил?
Крысюк сидел под мокрым явором, на мокрой земле и пытался закурить. Похоже, кто–то убил не одну жабку – вода стеной стоит. Хлопцам хорошо – сидят по хатам, делят добычу. А ему – стоять еще часа три, до заката, да думать, шо за вещи на свете бывают. Ясно, что Шило – это така фамилия, шо и не поймешь, хто то. Но это ж перебор – мало того, что баба, так еще и в дочки половине людей своих годится, гимназистка восьмого класса! И хорошо так атаманит, не поймали ее ни ЧОН, ни красноармейцы. Зато понятно, чего командира отдельного боевого отряда имени товарища Маркса нашли в оскопленном виде. Крысюк надеялся, что бедный краснопузый помер до того, как. Ножа при штурме эшелона убило, теперь его бандой Черный командует, а Голодный пошел в гости к черт–те кому, и взял с собой три немецкие гранаты и здорову бутыль самогону. Все люди як люди, а этот – Вужик. Хотя б Гадюка, а то – Вужик! Это шо, шоб краснопузенки лопнули со смеху? А вот и смена пришла, кто–то из людей Черного – шинель красноармейская и шашка по земле волочится. Махновец поспешно шмыгнул в хату.
Шило без шинели. Интересно, хоть она все равно в штанах да гимнастерке, шо на ней мешком висит. Косу расплела, волосы чешет. Будто другого занятия найти не может. Ей генерал Корнилов не родственник? Крысюк оглядел хату – не дуже, пол, правда, деревянный, так стены бруднючие, окна бруднючие, потолок закопченный. Тут безрукие живут или як? И хтось жрал семечки та не поделился. Неплохо бы комусь взять веник в руки. Крысюк сел на лавку, стащил правый сапог. Подметка вроде целая, а портянка явно мокрая. Не было печали! Ага, отут, кожа порвалась, хороша така дырка. А казали, шо год чинить не будешь. А всего–то три месяца после той починке в Мариуполе проходил. И де зараз той Мариуполь, кем там занят? Чи остались еще махновцы? Беженцев треба пошукать, только кто ж до большевиков полезет, с юга до Киева, променяет белый хлеб на пайковый овес?
Шило отложила гребешок, развернулась.
– Тоже мне, атаман. Я б тебя три раза стрельнуть мог.
