Владимир Коваленко - Против ветра! Андреевские флаги над Америкой. Русские против янки
– Но кроме завода?
Алексеев останавливается. Медленно, по складам, выговаривает:
– Ни-че-го. Она сказала: «Нет». Я намерен уважать ее решение.
– Даже если выйдешь в адмиралы? Получится – союзники точно тебе лавровый венок на воротник предложат.
– Она ясно ответила, Адам. И количество шитья на рукавах тут ничего не значит.
На переделки – одна ночь. Изменить шлюпбалки, переделать тали, протащить паропроводы от машины к установленным вдоль бортов вместо пушек компрессорам – лодки сжатым воздухом «бункеровать». Палубу подкреплять не приходится – отдачи у компрессора нет. Из гавани исчезли затемно. Зато рассвет встретил стремительное суденышко в открытом океане, одинокое и свободное, гордое свежей надписью на белоснежном борту: «Гаврило Олексич»[11]. Это вместо планового «Чикахомини».
И вот – снова буруны за кормой, ветер в лицо, враг – впереди. Снова все ясно и понятно… не то, что на берегу. Даже то, что на берегу. А что неясно – можно спросить. Вот мистер Ханли и спрашивает. Интересно ему…
– Капитан, так вы и правда… сын царя?
Мецишевский делает вид, что сосредоточенно разглядывает волны прямо по курсу. Словно его начавшийся разговор не касается вовсе и ушей у него нет.
– Насколько мне известно, нет. И, по правде говоря, жить с клеймом «цареныша» мне совсем не хочется. Но какой у меня был выбор? Либо – спустить врагу смерть товарищей, позволить затянуть удавку на шее союзника… и пустить слухи, что меня берегут. Либо – сыграть на головы с сильнейшим противником – но свою игру… и пустить слухи, что мое влияние слишком велико для простого капитан-лейтенанта. И что должен выбрать человек чести?
Ответом стало рукопожатие:
– Мне нравится ваш подход, сэр! Впрочем, иначе меня бы здесь не было…
Уходит – в сотый раз проверять рукотворных рыб, инструктировать пилотов. В последний момент один из американцев все-таки заболел осторожностью, и его заменил русский доброволец. Изобретатель ему уделяет тройное внимание – но разве оно заменит полсотни настоящих погружений?
А на мостике начинается новый спор славян между собою. Командующий соединением сложил руки на груди – жест спокойствия, – но пальцы молотят по предплечьям… Нервы.
– И все-таки зря ты с нами пошел. Что будет с Грейс, если ты не вернешься?
– Не зря. Я неплохо помню свои чувства после… того письма. Общество мистера Ханли – не лучший вариант для мужчины, который сомневается в собственной правильности. Того и гляди потянет на подвиги. Что теперь – лишнее. Со всех сторон.
Алексеев дотрагивается до звезд на вороте серого сюртука. Мягкий жест, нежный… да он его от мисс ла Уэрты подхватил! Неужели у них все кончено?
– Дело не в подвигах. Дело в том, что я… Думал только о себе. А нужно было – о ней. Нет! Вру, – рука Евгения словно комара на щеке припечатала. – О себе и о ней – вместе. И не в том смысле…
– А в этом: как два человека могут ужиться и остаться каждый – собой. Вот почему меня Грейс отпустила? А потому что знает – ей не нужен муж, который не ушел бы с оружием в зеленые поля моря. Сражаться за себя и друзей. Мы ведь, кажется, не просто сослуживцы и товарищи по Корпусу?
Кивок.
– Ну и как я мог не пойти с тобой? Для чего нужны старшие возрастом друзья? – пожимает плечами Мецишевский. – Быть рядом! Подсказать. Убедиться. Вот за этим я и иду – убедиться, что с Евгением Алексеевым все в порядке. Кстати, если ты дозволишь англичанам нас утопить – то не в порядке. Тогда придется брать за загривок, как котенка, и вытаскивать.
– Адам, вспомни наши походы. Всегда на волоске!
– Так, на волоске. Но ты замечательно умеешь заниматься гимнастикой на волоске и бегать по лезвию. Настолько, что будь ты цирковым артистом, тебя б уволили, не заплатив за пару последних выступлений.
– Вот как? – он не улыбнулся. Наоборот, подпер лоб щепотью. – Неужели ты хочешь сказать, что я бы не рисковал?
– Не хочу. Рисковал бы. Но так, что публика не волновалась бы. Совсем.
Над мостиком – хохот. Заливистый. Громкий. Потому Хорэйс Ханли прерывает инструктаж и сообщает:
– Ну вот, стоит оставить этих вдвоем, как они опять что-то придумывают. И ведь, глядишь, не расскажут… А интересно!
И тоже смеется – заразительно. Серьезным он будет через два дня, в сгущающихся сумерках. Слова будут падать короткие и сухие:
– Погода ясная. Хорошо. Больше шансов отыскать вас в темноте…
Потом над головой ворочается люк, и последний, командирский, «Ныряльщик» уходит в воду, разворачивается на курс – к Кингстону, где прячутся – от непогоды, не от врага – британские броненосцы-подранки. С «Олексича» видят прощальное мигание огонька в иллюминаторе пилотской башенки.
Потом? Ожидание. Хронометр адмирала Лесовского. Там, во тьме, всего двое русских и шестеро южан – но удар наносит именно эскадра Лесовского, и не иначе. Заодно там, во тьме, незримо присутствует элегантный Густав Тутан Борегар. Вначале неугомонный креол невзлюбил русских и переменил мнение лишь после того, как заметил: русский капитан старательно перенимает его манеру поддерживать в подчиненных боевой дух, пытается воспитать в себе чутье своевременности, так помогающее наносить удар в тот момент, когда противник не готов выдержать атаки. Возможно, генерал не заметит кусочков своей манеры в этой операции – хотя бы потому, что в ней так много от других полководцев Юга.
Инженерная подготовка, ставка на технику – штука не только флотская. Роберт Ли победил под Чаттанугой и Ричмондом благодаря железнодорожному маневру, внезапно перебросив целую армию через половину континента. Создание силы из ничего? Поклон Уэйду Хэмптону. Соотношение сил? При таких шансах на суше мало кто полез бы драться. Ну, Шеридан. Ну, Кастер. Но полезть в драку и выиграть – только Каменная Стена.
В лучах масляной лампы медленно ползет по кругу секундная стрелка. Неужели – ничего? И ведь не услышать! Двадцать миль – это далеко. Быть может, там, за горизонтом, ухают главным калибром, прокатываются трескучими молниями винтовочные залпы, частят батальным боем скорострельные пушки. Не слышно! Даже подрыва мин, и то не слышно. Словно мир вернулся в эпоху до изобретения пороха: ты бесшумно выпускаешь стрелу и, затаив биение сердца, ждешь – попадет не попадет. Но видно только тень Голубых гор, закрывающую звезды. И – зарево.
Еще мгновение назад – только слабое отражение света звезд. Теперь – далекие сполохи.
– Ура!!! – русские, американцы… Кричат почти одинаково. Орут, воют и улюлюкают, хотя десятикратно предупреждены. Только такого – не ждали.
– Не орать! – вот Мецишевского точно слышно в Кингстоне. А после его окрика – слышно тишину…
Если во тьме притаились патрульные корветы, чего им стоит растерзать колесный пароход? Тем более что в Кингстон идти нет смысла. Выступить против силы, уничтожившей базу и два поврежденных, но способных стрелять броненосца… Все равно! Поход не был напрасным. Но стрелка начинает описывать другие круги. Обрекающие круги времени расчетного возвращения. Теперь главное – дождаться. А потом еще и уйти от погони. Что нужно кого-то искать и догонять, враг скоро поймет.
Ночь – прохладна и снисходительна. Плеск волны о борт, чуть слышный шум от машины – словно там, внизу, сдерживает дыхание могучий зверь. И – искорка среди волн. Потайной фонарь отвлекается от созерцания заключенного в медную луковицу безвременья, разворачивается к морю. «Мы здесь! Мы ждем! Идите к нам!»
Скрипят тали. Стекает с железной обшивки вода. Люк откинут. Хорэйс Ханли делает несколько жадных вдохов. И…
– Не знаю!
– Чего не знаете, сэр? – бровь Алексеева привычно взлетает кверху, будто собеседник может ее разглядеть.
– Что там происходит, у этих лайми… огонь просто летает в воздухе, как снег в виргинскую метель. Пока буду жить, не забуду… Мы почти дошли, когда впереди грохнуло, и началась стрельба. Но уйти, не пристроив мину? Ну, ткнули что-то куда-то. Хороший был взрыв, но на нас и внимания особого не обратили. Даже обидно! Надо будет спросить у парней… Хотя… Мне было светло, но я ничего не видел. Как только из гавани выбрался. Ну а там по звездам и компасу… Дайте закурить, а?
Пока он говорит, к лодке прикручивают паропроводы. Вокруг фыркает горячий воздух, на носу сняли осколок прежнего шеста и ставят новый. Потом мину. Мина взведена! Все. «Гаврило Олексич» больше не безоружен. Вот очередная волна вновь подмигивает. «Мы здесь! Вы нас ждете?»
Потом звезды закрывает высокая тень, в глаза бьет слепящий луч прожектора, и бомбы с британского корвета рвут в клочья тонкий борт. Разлетается в щепу гребное колесо, в пробоины хлещет вода. Со шлюпбалок падает в темную воду сосискообразное тело «Ныряльщика». А хронометр адмирала Лесовского продолжает отсчитывать секунды, исполняя свою, механическую работу. Останавливаться ему пока рано…
