Андрей Дмитрук - Битва богов

Адепт среднего посвящения Хиракша неторопливо вынимает из кобуры пистолет, приставляет ствол к виску. Вестник-связист, скованный орденской дисциплиной, не смеет вмешаться и лишь встает от пульта, вытягивая руки по швам.

Глава XIV

Если бы щит Сатаны не останавливал копья Михаила — сила ангела потерялась бы в пустоте или должна бы была проявить себя бесконечным разрушением, направленным сверху вниз.

И если бы нога Михаила не препятствовала восхождению Сатаны, — он сверг бы с престола Бога или, скорее, сам потерялся в неизмеримых глубинах высоты.

— …Часть адептов, как прежде, добивается восстановления мировой власти; другая часть, более трезвая, давно поняла, что это невозможно, да и не столь необходимо. Я — на стороне трезвых. Иначе вы, Питер, не дожили бы до этого дня. И уж наверняка от вас и лужи не осталось бы, когда вы не то что начали, а задумали свою детскую выходку… — Положив ладонь на наст, Бессмертный сразу отнял ее. Вода заструилась в след, словно оставленный разогретым металлом.

— Я вполне добровольно прогулялся с вами, чтобы спасти вас из Меру. Да, вас обоих, — вы догадывались о своей судьбе, Бруно…

— Ладно, спасли своего, это понятно, — вмешался Баллард. — Но я-то вам на кой сдался? Я ненавижу всю вашу систему, Ордена, Убежища, Круги, все, что вы наворотили на бедной Земле за тысячи лет; я сам простой человек и защищаю простых, понимаете?! Зачем вам надо, чтобы я вернулся домой и опять взял в руки оружие против ваших союзников?

— Вам уже не придется брать его, — покачал головою иерофант. — Победили, Питер не только союзные армии, — до конца столетия, называемого вами двадцатым, победит и ваше отношение к миру, как к месту обитания простых и равных…

— Простите, Бессмертный! — почтительно возразил я. — Но ведь Перевал Майтрейи тоже, в конечном итоге, строит великую империю. При его поддержке Россия выиграла войну и стремится сейчас к захвату Европы. Думаю, что коммунистический Внутренний Круг, как и…

— Вы полагаете, что русских вдохновляет Перевал? — лукаво прищурился он.

— Ну, это знают даже адепты малого посвящения! Символы мировой большевистской революции — алое знамя Шамбалы и пятиконечная звезда, то есть, пентаграмма, знак господства над демонами и духами…

— Адепты малого посвящения вообще всегда все знают, — насмешливо сказал иерофант. — Потом они становятся осторожнее в выводах… Может быть, Перевал и причастен к русской революции, — но лишь в начальную пору, Бруно, когда идеалисты пытались установить царство справедливости. К нынешней же советской иерархии безбожного священства Перевал касательства не имеет…

— Значит, он не стоит за спиною Кремля?

— Никоим образом. Война, мой милый, подорвала и ваш национал-социализм, и азиатскую деспотию Москвы. Конечно, для непредвзятого историка эти явления несоизмеримы, более того — имеют противоположные знаки, но… на сегодня выиграли и вы, и русские. Отныне Россия, как и Германия, станет двигаться от безжалостного героизма к человечности. С иною скоростью, иным путем, но к той же цели, мой друг!..

— Одного я не пойму, — задумчиво проговорил Баллард, глядя на Бессмертного. — Почему вы, с такими убеждениями, остаетесь здесь? Есть ведь другое Убежище, где, как я понимаю, стоят за демократию. Так как же вы можете…

— Извините, — мягко прервал его иерофант. — Чтобы понять это, Питер, нужна известная мера посвященности.

Я понимал его — кажется, лучше, чем многие из фанатичных адептов Меру. Мир должен иметь равновесие добра и зла. На символическом рисунке средневековых эзотериков светлый бог глядит на свое темное отражение в воде: лишь двуединая, внутренне борющаяся суть — полноценна. Чрезмерно усилив Перевал Майтрейи, можно доставить ему быструю победу. И тогда «великие души» испытают соблазн всемогущества, и в недрах «белого братства» возникнет новая Меру, и будет новый Раскол, и война без конца…

— Вы не будете возражать, Питер, если я скажу несколько слов посвященному?

Подождав, пока отойдет чуть обиженный Баллард, Бессмертный приблизил ко мне лицо и внушительно сказал:

— Глава вашего Ордена, Бруно…

— Я уже знаю, — с легким поклоном ответил я. Терафим докладывал, как наш Генрих Птицелов попал в лапы к американцам и раскусил роковую ампулу.

— Пусть это вас не смущает, мое дитя. Ядро наиболее верных и осведомленных адептов должно остаться. И я не сомневаюсь, что вы, вернувшись отсюда, войдете в него.

— Зачем? Что нам делать в разгромленной Германии, под пятой союзников?..

— Наблюдать, накапливать сведения и — ждать. Главное — ждать!..

— Долго ли?

— Возможно, не одно поколение. Нам, посвященным, спешить не пристало, впереди вечность. Но роль наша с этих пор будет совсем не такова, как в прошедшие тысячелетия. — Перейдя с английского на немецкий, он говорил просто, без привычной орденской многосмысленности, и это действовало на меня завораживающе. — Планетная империя Избранных восстановлена быть не может. Более того, само время империй подходит к концу. Лет через пятьдесят начнется подлинное, не насильственное, а естественное объединение народов… То будет эпоха Баллардов, мой дорогой — трудолюбивых профанов, семейных людей с простой домашней верой в доброго Бога или в мудрую природу!..

— А что же делать нам в таком мире?

— Возглавить его, — не промедлив, ответил Бессмертный. — Но уже по праву самых знающих, владеющих тайнами души и тела, мудростью погибших цивилизаций. Тогда, и только тогда сойдутся для общего дела Меру и Перевал Майтрейи, Агарти и Шамбала… Между прочим, вам, как эзотерику, будет полезно знать: оба тайных города проектировал один архитектор. В Шамбале есть некая величайшая святыня, альбом с эскизами — ровесник потопа…

Я помолчал, обдумывая это внезапное откровение. Потом мне пришел в голову иной, практический вопрос:

— Не могу понять, зачем вы все же выпустили Балларда? Каким бы не оказалось будущее, война еще идет. Он видел неизмеримо больше, чем дозволено непосвященному: и он подготовит свой отчет, с указанием точных координат Меру…

Иерофант беспечно махнул рукою.

— Последнее исключено, Бруно. Никто не доберется сюда, пока мы не позовем. Для досужих альпинистов эти горы имеют совсем другой вид. Баллард был нужен, по вашей терминологии, в качестве «языка». Кстати, об этом симпатичном англичанине… — Бессмертный заговорил чуть слышно. — Его карма предопределена без нашей помощи. Увы, он не достигнет дома.

К своему удивлению, я ощутил неприятный укол.

— Несчастный случай?

— О нет. Питер падет, что называется, смертью храбрых, в поединке с вашей контрразведкой, поблизости от Анкары. Спецслужбы оканчивают войну последними…

Я оглянулся на здоровенного англосакса; что-то театральное было в его фигуре, укутанной в черный плащ, застывшей спиною к нам на фоне исполинских ледников.

— А… она? — осмелился, наконец, спросить я о том, что до сих пор старательно вытеснял из сознания. — Увижусь ли я еще… с Ханной Глюк?

Иерофант, вздохнув, потупил глаза. Складка прорезалась между его седыми колючими бровями, знаменуя для меня — конец, конец всего лучшего в жизни… Спутники мои по беспримерному походу падали вокруг меня, словно под ударами молнии: мужчина, который мог бы стать моим другом; женщина, пробудившая во мне забытую способность влюбляться и любить.

Сунув руку за пазуху, Бессмертный извлек маленькое фото, явно оторванное от документа. Ханна была снята совсем девчонкой, со светлыми непримиримыми глазами образцовой «гитлер-медхен». На оборотной стороне по засохшему клею было коряво нацарапано чернилами: «Помни обо мне. Твоя Х. Г. 3.V.45 г.».

— Она говорила со мной перед этим, — сказал иерофант, — и я не пытался ее остановить. Есть особое посвящение, без свидетелей, скрепленное клятвою перед самим собой. И если клятва нарушена, то человек живет лишь телесно. Дух его мертв, ужасны муки…

— Понятно, — сказал я, прилагая немалые усилия, чтобы выглядеть спокойным. — Как… это произошло?

— Она поставила на стол фотографию Вождя немцев и долго смотрела на нее. Потом достала ампулу…

— Хватит, — вырвалось у меня, и он примирительно кивнул. — Но почему же, все-таки…

— Она не захотела увидеть вас? Боялась, что отговорите. Вы для нее были последней зацепкой за жизнь… — Он выпрямил спину и сказал, будто старясь меня утешить: — Мы похоронили ее с честью, рядом с прахом основателей Меру.

Помолчали немного. Я силился представить себе, как, набальзамированное и раскрашенное, будет сохнуть тело, недавно так доверчиво и гибко прижимавшееся к моему; ее шея, великолепно переходящая в округлые белые плечи, ее упругие ноги с крупными, но красивой формы ступнями — все это, обработанное неведомыми энергиями и химикатами, окостенеет на пышном постаменте, среди мумий Единых, Бессмертных, Священных, глядящих в лепной потолок со времен библейского потопа… Бедная моя героиня, злосчастная крестьянская Валькирия! Не по силам груз ты взяла на себя… Терафим известил тебя о жуткой гибели твоего кумира, о том, как, покончив с собою, был он облит бензином в яме и сожжен, точно последний хефтлинг в Аушвице. И без того распятая горем, ты пуще терзалась из-за своего «падения» со мною, изнемогала от чувства греховности… пока не решила смертью очиститься; стать вровень с Первым Адептом, со своею вечной соперницею Евой!..