Виктория Гетто - Исход
– Нет. Но я люблю животных, и они это чувствуют.
Тут же вспоминается, как, сидя на задней точке, этот ушастик совершенно по-человечески махал мне на прощание лапой. И по моей коже пробегает озноб.
– Животных?! Гарахи – не животные! Совсем не животные! Это ужас всего мира, всех живущих здесь! Вы знаете, что один, всего один тарах способен убить тысячу человек без малейшего для себя вреда? Как бы ему ни пытались препятствовать в этом?! Растерзать на кусочки!
– Ерунду несёте, господа. Говорю же вам – не обижайте его, и он вас не тронет.
– Но…
– Всё, господа. Всё. Мы взяли хороший темп, да и из Нуварры отличные вести. Возможно, что нас встретят по пути…
Говорить о «Зубре» ещё рано. Вдруг у спецов не выйдет его запустить или освоить? И вообще, с чего вдруг такие подарочки? Ощущение, что кто-то или что-то внимательно следит за нашими действиями и подкидывает помощь. Или намекает на необходимые действия, на то, что мы должны делать… И вдруг словно тёплая волна пробегает по мне. Неужели я прав? Ладно. Посмотрим, что будет дальше…
– Увы. Завтра пройдём меньше. Лошади выдыхаются довольно быстро.
Тут я полностью с ними согласен. Это не наши русские тяжеловозы, а скорее полупони. Во всяком случае, когда я стою, то жеребец не достаёт мне до плеча. Правда, и люди здесь мельче, соответственно…
– Ничего страшного. Будем рассчитывать, что взрыв огнеприпасов лагеря кавалеристов и мой сюрприз заставят преследователей либо вообще отказаться от погони, либо сбавить темп. Пока отрыв, как я надеюсь, есть. И будем стараться его сохранять, уходя вперёд. Как там наши девушки?
Пояснять, о ком идёт речь, не надо.
– Удивительно, но многие уже пытаются встать. Все, без исключения, очень быстро приходят в себя.
– Отлично! Будем надеяться, что через неделю лежачих больных у нас не будет…
Мой зевок служит сигналом, что пора расходиться. Устали все без исключения. Подхожу к нашему бивуаку как раз вовремя – Сола снимает котёл с костра, водружает его на столик:
– Прошу всех к столу, готово!
Вкуснятина! Мы раскладываем по тарелкам густую кашу с мясом, поскольку поросят забили, как я и говорил, и ужин уплетаем с аппетитом. Хорошо, что палатка уже стоит. Едва доедаю, такая на меня навалилась сонливость. Наверное, всё же нервы. Весь на взводе, да ещё без нормального отдыха. А тут – относительно безопасно, среди своих, можно немного расслабиться. И новости обнадёживающие из Метрополии. Отхожу в сторону. Юница кидается было за мной, но я показываю ей сигару, вытащенную из кармана, и девочка послушно отходит. Курю с чувством. Не спеша, наслаждаясь каждым мгновением отдыха, каждой затяжкой. Слышу, как у фургона возятся его пассажирки. К сопровождающей найдёнышей женщине пришла помощь, и девушек вывели наружу, усадили на длинные лавки, теперь кормят бульончиком. Запах оттуда доносится тоже невероятно вкусный. Время от времени на нас кидают взгляды, но в основном девчонки поглощены едой. Ещё бы, после такой голодовки…
Поднимаюсь, иду в сторону. Что в степи ночью хорошо – отошёл на полсотни метров, и тебя не видно. Справляю нужду, возвращаюсь, подхожу к столу, где уже возятся с мытьём посуды. Ребята обхаживают своих лошадей, проверяют фургон. Хлопаю себя по лбу: опять забыл показать, как надо готовить ручные бомбы. Гвозди и проволоку везём, а в пути будет чем заняться пассажирам. Ладно. С утра, чтобы не забыть…
– Прошу простить – я спать.
Не слушая никого, разворачиваюсь, бреду на заплетающихся ногах к плотику-палатке, влезаю внутрь и, сбросив ботинки, валюсь на надутый ребятами матрас. Всё. Спать…
…Пещера. Или нора. Я сижу возле небольшого костра, отбрасывающего пляшущие тени на неровные стены. Рядом журчит крохотный, но удивительно чистый родничок, насыщая воздух влагой.
– Привет, человек. – Из темноты выходит нечто.
Одновременно тёмное и светлое, большое и маленькое, пушистое и гладкое, переменчивое и постоянное. Мне не страшно. Наоборот. С любопытством смотрю на это нечто, которое устраивается возле костра, который горит сам по себе, без дров. Просто языки пламени пляшут по камню.
– Чего молчишь, человек? Долго же пришлось тебя звать.
– А зачем?
Оно не понимает, и я терпеливо и спокойно поясняю:
– Зачем звать-то?
Внезапно нечто растекается серебряным смехом:
– Ха-ха! Ну ты и наглец, человек!
– Ага. Особенно с незнакомыми.
Нечто вдруг меняет форму, превращаясь в того самого ушастого лиса.
– Оп-па! Это ты!
– Узнал наконец, – смешливо ворчит зверёныш, оскаливая свои акульи зубки в три ряда.
– Я назад ехал, останавливался. Тебя не было.
– Дела, – пожимает он плечами, совсем как мы. И облизывается: – Но окорок вкусный был!
– Чай, императорский, – повторяю я его жест, и мы оба смеёмся. – Куда пропал-то, ушастый?
Он строит хмурую мордочку. Удивительно, но я прекрасно чувствую все его эмоции. Зверёк наигранно обидчиво говорит:
– И ты туда же? Думаешь, мы виноваты, что нас такими создали?
– Кто? – незамедлительно следует мой вопрос.
Так же стремительно получаю ответ:
– Природа, человек. Эволюция.
– Понятно…
– Не о том думаешь.
– А о чём мне надо думать?
– Как тебе довести своих спутников до края земли.
– Доберёмся.
Тарах щурится:
– Не уверен. За тобой гонятся. Причём конкретно за тобой. Заинтересовал ты Океанию. Очень заинтересовал. Машиной своей. Оружием. Поведением. Нуваррой. Не любят тамошние управители тех, кто сильнее и умнее их. Вот и…
Я подаюсь вперёд:
– Хочешь сказать, что и вторжение из-за меня?
Зверь машет лапкой:
– Нет. Просто совпало. Они давно точат зубы на материк. На юг им не пробраться. А вот эти места… – обводит лапой вокруг себя, – давно их привлекают. Ищут Храм Змееголового бога. – Вздыхает. – Давно, однако, ищут.
– И дураки. Он у нас, на Новой Руси.
Ушастик снова весело щурится:
– А я знаю. Я всё знаю, что ты знаешь.
Теперь мой черёд сузить глаза:
– Кажется, я знаю, почему вас считают местным ужасом.
Он смеётся, широко разевая пасть:
– Ага. На самом деле мы никого не трогаем. Люди сами убивают друг друга. Потому что мы им приказываем. А потом внушаем, что это сделали мы. Хорошая у вас, людей, поговорка: у страха глаза велики. Нам в голову и тысячной доли не может прийти того, что вы, люди, о нас себе напридумывали.
– Верю. А я, значит, внушению не поддаюсь?
Зверёк грустнеет:
– Вы, земляне, другие. Потому мы можем с вами только разговаривать. Вот так, как сейчас. Во сне. И всё.
Протягиваю руку, чешу ему за длинными ушами. Зверь довольно урчит, потом жалуется:
– Знаешь, как обидно? Мы по натуре существа общительные, добрые, ласковые. А нас всё время обижают. Вот и привыкли защищаться, как можем…
– Мы, русские, тоже такие. Всем всегда готовы помочь, выручить, а наши враги этим пользуются и ездят на нашей шее, как на лошади.
– Понимаю, человек. Очень хорошо понимаю. Но вижу, что тебя интересует Храм? Хочешь узнать, что в нём такого?
– Хочу. Если можно, конечно.
– Можно. Тебе – можно. Помнишь холм, из которого вы раньше выходили?
– Разумеется! Только что в нём толку? На Землю же мы не вернёмся?
Тарах снова смеётся.
– Хе-хе… Сколько там глобусов было?
– Двадцать четыре.
– Вот! – Он поднимает кверху лапу с выставленным назидательным жестом когтем вверх. – Если голову статуи повернуть к другому глобусу, то холм выведет в мир, изображённый на карте. Понял?
Я буквально подскакиваю на камне:
– Ты серьёзно?
Он высовывает язык:
– Бу тебе! Мы, гарахи, никогда не врём. – Снова грозит когтем. – Только не проболтайся раньше времени.
– А когда это время наступит?
– Сам поймёшь.
Начинает мерцать.
– Всё. Устал. Пора мне.
– Рад был тебя увидеть.
– Я тоже.
– Ещё встретимся?
Он снова смеётся.
– Разумеется. Мой дом тебе по пути. Хотя… – Мрачнеет, прислушиваясь. – Не уверен… Твои враги в… – Мгновенно прикидывает: – До них полсотни ваших километров. Но каждый день они отыгрывают десять. Вот и считай. Твои сюрпризы хороши. Но солдаты Океании боятся своих командиров куда больше тебя и даже нас.
– А не хочешь нам помочь?
Тарах мотает головой так, что уши разлетаются в стороны, и мне невольно, несмотря на услышанное, становится смешно. Снова протягиваю руку, чешу ему за ними.
– Понял. Мощности не хватает.
Тот уныло отвечает:
– Угадал. Ладно. Удачи тебе. Торопи своих. Мы вас не тронем.
– И тебе удачи. Встретимся – с меня окорок.
– Лучше бы шоколадку дал.
Беспомощно развожу руками:
– Давно уже кончился…
– А если привезут?
– Без вопросов.
– Ловлю на слове. Я приду, – обещает он и спохватывается: – Всё. Пора. – И исчезает…
Я открываю глаза и смотрю на светящийся в уже проснувшемся солнце оранжевый потолок палатки. Вот тебе и сон. Гараху я верю. Не зверь он, скорее всего. А Древний. Слышал я нечто подобное. От умных людей. Оказывается, не врали… Сажусь на матрасе, смотрю на часы. До подъёма ещё тридцать минут. В оранжевом свете хорошо видна внутренность плотика. Ого! Это что такое? Матрас Аоры и Юницы придвинут вплотную к моему, образуя общую поверхность. Дочка лежит посередине. Баронесса – справа. Каждый на своём месте и под своим одеялом. С чего бы это? Она же меня ненавидит, по её словам.
