Царь нигилистов 4 - Наталья Львовна Точильникова
— Перебешусь да? — усмехнулся Саша.
— Он отошёл от прежних взглядов, — политкорректно ответил граф.
— Не перебешусь, Сергей Григорьевич! Я слишком ярко вижу огонь под стенами и моих внуков, которые в нём сгорают.
Граф приподнял брови и слегка усмехнулся.
— Ну, конечно, — сказал Саша. — Ещё бесполезно кричать: «Пожар!»
Он, было, принялся за жаркое, но спросил:
— А за что ваш тесть прослыл якобинцем?
— Он не прослыл, — сказал граф. — Он был им.
— Серж, позволь я расскажу о папа́, — вмешалась Наталья Павловна.
Граф кивнул.
— Мой отец Павел Александрович Строганов родился в Париже в 1774 году, — начала графиня. — И его родным языком был французский. Только спустя пять лет его родители вернулись в Россию и привезли с собой из Парижа вместе с сыном найденного для него гувернера Шарля-Жильбера Ромма. И только в России папа́ начал учить русский и основы Православной веры.
В 1786-м он смог снова уехать за границу для продолжения образования. Его сопровождал его воспитатель Ромм, и отец моего мужа барон Григорий Строганов, приходившийся папа́ кузеном.
— Да, — кивнул Сергей Григорьевич, — отец собирался тогда учиться в Страсбургском университете.
— В первые месяцы 1789-го они оказались в Париже, — продолжила Наталья Павловна. — Сначала их занимали науки, фехтование и верховая езда, и они собирались слушать лекции в Сорбонне. В феврале, чтобы не тратить время на пустые обязанности, которые налагало на папа́ его имя и положение, Ромм предложил ему сменить имя. Так появился в нашей семье Поль Очёр. Очёр — это река в нашем Пермском имении.
— Тогда в Париж пришло известие о кончине моего деда Александра Николаевича Строганова, — сказал граф, — и мой отец вынужден был вернуться в Россию вместе со своим гувернером. Юный Павел Александрович и Ромм остались в Париже одни.
— А в июне папа́ вместе с Жильбером Роммом начали посещать заседания Генеральных штатов в Версале, — продолжила Наталья Павловна.
— А 14 июля взяли Бастилию, — заметил Саша.
— Да, — кивнула графиня. — Но всё было мирно, и папа́ писал моему деду, что им с гувернёром в Париже ничего не угрожает. Но Ромм начал посещать народные сходки и митинги вместе со своим воспитанником и чуть не ежедневно ездить в Версаль на заседания Национального собрания.
— Здорово! — восхитился Саша. — То есть на заседания и Генеральных штатов, и Национального собрания можно было просто с улицы прийти?
— Да, — подтвердил Сергей Григорьевич, — заседания были открытыми.
Саша вздохнул.
— Мне бы такого гувернёра!
Гогель насупился и отвернулся.
— Ромм плохо кончил, — заметила графиня. — Несколько лет спустя он поддержал восстание санкюлотов первого прериаля, и был приговорен к смерти.
— Гильотинировали? — поинтересовался Саша.
— Нет, — возразила графиня. — Осуждённые дали клятву не отдаваться живыми в руки палача. И клятву свою исполнили. Они достали через сторожей тюрьмы два кинжала. Жильбер Ромм первым вонзил нож себе в сердце и упал мертвым. Его друг Сурбани выхватил кинжал из раны Ромма и тоже ударил себе в грудь. Так же поступили и четверо их товарищей. Троих из них, ещё живыми, всё-таки послали на гильотину, но Сурбани умер в повозке, так что только двое оставшихся окончили жизнь на эшафоте.
Граф Строганов внимательно посмотрел на жену, потом на Сашу, потом опять на жену.
— Может быть не надо, Натали, — сказал он, — Великий князь ещё очень юн.
Саша усмехнулся.
— Я помню эту историю, — признался он. — Читал, кажется, у Карлейля.
— Вы читали Томаса Карлайля? — поинтересовался граф.
— Конечно, — кивнул Саша. — Как можно такое не читать! Я его помню не блестяще, но историю героев прериаля невозможно забыть. Рядом можно поставить разве что казнь Дантона и подвиг Шарлотты Корде.
Гогель посмотрел с некоторым удивлением. «Французскую революцию» он у Саши не видел.
— Значит, всё-таки подвиг? — спросил граф.
— Убийство Марата? — поинтересовался Саша. — Конечно. Мало того, что он был фанатиком, так ещё и отправил на смерть Лавуазье. Из мелкой зависти. Потому что Лавуазье был серьёзным учёным, а Марат — шарлатаном, лечившим «животным магнетизмом».
— Лавуазье был казнён как откупщик, — заметил граф.
— Формальная причина не важна вообще, — возразил Саша. — Уж, не говоря о том, что это обратное действие закона. Люди занимались при монархии вполне законной деятельностью: собирали налоги по воле короля. А потом их за это казнили.
— Мне показалось, что вы восхищаетесь Французской революцией, — заметил Строганов.
— Некоторыми её деятелями — да, — согласился Саша. — А сама революция — предмет не для восхищения, а для изучения. Это учебник. По большей части того, как не надо. Не стоит созывать Генеральные штаты, чтобы поднять налоги для приведения в порядок финансов, которые сам и расстроил. Вообще стоит, но не для этого. Вот уж действительно бить окна в горящем доме.
Не стоит запирать зал заседаний, потому что всегда найдётся Зал для игры в мяч, а те, кто там соберутся, будут куда радикальнее прежних.
Если же начал репрессии, тебе их не миновать: тот, кто ставит гильотину на площади — ставит её для себя.
— Вы на редкость разумно рассуждаете для своего возраста, — польстил граф.
— Спасибо! — улыбнулся Саша. — Так что там дальше? Как ваш отец стал якобинцем, Наталья Павловна?
— В январе 1790-го Ромм основал Клуб друзей закона, — продолжила графиня. — И в списке первых членов клуба было и новое имя его воспитанника.
— Это был якобинский клуб? — поинтересовался Саша.
— Ещё нет, — сказала Наталья Павловна, — но они стремились влиять на ход голосования в Национальном собрании.
— Сколько же лет было вашему отцу? — спросил Саша. — Шестнадцать?
— Да, — улыбнулась графиня. — Так что трудно назвать это его разумным выбором.
— Мне меньше, — усмехнулся Саша, — но граф считает, что я достаточно разумен.
— В июне того же года Ромм устроил праздник в честь годовщины клятвы в зале для игры в мяч, — продолжила Наталья Павловна. — Вы ведь помните, что это за клятва, Ваше Императорское Высочество?
— Конечно, — кивнул Саша. — Депутаты дали клятву не расходиться, пока не выработают конституцию.
— Да, — кивнула графиня. — И на этом
