Дмитрий Могилевцев - Люди Истины
Торжество Ахмада было недолгим. Султан Мухаммед Тапар пришел в ярость, узнав о захвате Исфахана. Напрасно гонцы от Ахмада привозили письма с изъявлениями покорности и обещаниями не нападать на султанские земли. Исполинская глыба Шахдиза была средоточием силы сельджуков, символом их власти. Оставить ее в руках еретиков-мулахидов было немыслимо. Султан сам повел войска – и удивился, узнав, что даже придворные препятствуют ему. Золото сынов Сасана могло победить в любом богословском споре. Факихи доказывали правителю Ирана, что люди Истины, такие же мусульмане, как и все остальные, произносят шахаду, блюдут шариат. Чем Ахмад в Шахдизе отличается от множества прочих эмиров, сидящих по городам? Пусть принесет клятву верности и командует крепостью. Под натиском разноголосого хора убеждающих Мухаммед дрогнул и заколебался, тем более что осада стоила бы множества жизней и денег. Но сынов Сасана подвело терпение. Когда султан лишь беспомощно смотрел то в одну, то в другую сторону, решая, куда склониться, они решили ускорить дело и подослали убийц к эмиру, бывшему самым яростным противником примирения. Эмир погиб. Его убийц схватили. Те, по обыкновению, в лицо схватившим их выкрикивали проклятия и угрозы и обещания скорой власти людей Истины над всем Ираном. Когда новость дошла до султана, он разогнал факихов и приказал начать осаду. Вскоре Ахмед своими глазами увидел, чего стоит верность приведших его к власти. Сыны Сасана не любили воевать и умирать. После первой же атаки они собрали сход и на нем заставили Ахмада послать к султану гонцов с просьбой о пощаде и обещанием сдать крепость, если осажденным позволят убраться восвояси. Ахмад стискивал кулаки и рычал. Его не слушали. Гонца все равно послали, и султан с радостью принял условие. В одну ночь крепость опустела. Лишь сам Ахмад, полный отчаяния и горечи, с горсткой верных укрепился во внутреннем замке. Он отбил еще два приступа. А потом те, кто решил не умирать вместе с ним, по веревкам спустились ночью со стены и рассказали, что в замке совсем мало защитников. Вдоль стен разложено оружие, но владеть им некому, и, если напасть с разных сторон одновременно, защитники не сумеют отбиться.
Назавтра, глядя из окна замковой башни на новый приступ, жена Ахмада надела свадебное платье и шагнула в дрожащий утренний воздух, прочь от крови и ужаса. А ее мужа, дравшегося со звериной яростью, взяли живым. Голым, с подпаленной бородой, его провели по улицам Исфахана. Толпа улюлюкала и швыряла в него нечистотами. Потом с Ахмада содрали кожу. Медленно, маленькими ножиками из мягкой меди. Умирал он два дня.
Сыны Сасана потеряли и Халинджан. На сей раз султан им отплатил той же монетой: когда они, поверив обещанию, вышли из крепости, он приказал схватить их и перебить всех до единого. Главарей их он посадил на колья, вбитые вдоль стен.
После этого сыны Сасана уже никогда больше не подымали головы так высоко. Они по-прежнему грабили и сеяли хаос, по-прежнему прельщали бедняков и прикидывались людьми Истины, – и нередко, сами того не подозревая, становились ими, неся пользу общему делу. Однако они всегда оставались на том месте, какое отвела им судьба, – на темной изнанке жизни, среди лжи и порока, среди тайного и постыдного. Но месть их осталась с Хасаном. Многие годы спустя простолюдины, говоря о людях Истины, вспоминали лишь бесчинства и разврат сынов Сасана, а не ясный простой свет правды, когда-то позвавшей к оружию.
Хасан хотел сделать Алух-Амут центром учености, подобием Дар ал-Илма в далекой ал-Кахире. Сам много писал. Прежде всего наставления для проповедующих Истину – краткие, ясные и без всякой витиеватости. Завершил наконец и собрал в одной краткой книге свое учение о талиме – распознавании истинного Имама. Собирал книги и ученых, приглашал отовсюду знатоков древности и факихов. Присылал приглашение и старому другу, Хайяму. Тот поблагодарил и пообещал приехать, но посетовал, что не знает, когда сможет. Времена смутные, и оставить обсерваторию нельзя. Нужно успеть многое, пока позволяет время и хозяева Нишапура, чья благосклонность хрупка. Хасан огорчился, но не слишком, – кто знает, как отнесся бы свободолюбивый и несдержанный на язык Омар к увиденному в Алух-Амуте? Хасан ведь и сам замечал, что крепость вся становится похожа на его келью – холодную, суровую и скудную. Кийа со своим шумным семейством и двором переселился в захваченный Ламасар, где было теплее и куда зеленее. Ламасар утопал в садах, сады были и снаружи, и за стенами. Укрытый от ветров, изобильно политый, он был как кусочек земного рая среди гор. Вместе с Кийей ушла и большая часть суеты. А Алух-Амут остался холодным и пустым. Дейлемиты любили повеселиться, а иногда и хлебнуть чарку-другую, изготовляя хмельное даже из овечьего молока. Но в Алух-Амуте всякий дурман был строжайше запрещен. Ушла из Алух-Амута и музыка. Не потому, что Хасан запрещал ее. Попросту он ее не любил и не желал терпеть вблизи себя то, что вмешивалось в настоящие звуки мира: скрип и хруст камня, мучимого холодом и солнцем, посвист ветра в скалах, далекий шорох реки. Из Алух-Амута ушли и песни, и крик. Даже приказы старались отдавать вполголоса. В Алух-Амуте не осталось женщин и детей. Во время очередного нашествия, когда султан Мухаммед Тапар в очередной раз решил покончить с Алух-Амутом – и в очередной раз потерпел поражение, – Хасан отослал свою семью к раису Музаффару, в благополучный и теплый Гирдкух. Его примеру последовали все мужчины Алух-Амута, и замок сделался еще неуютнее и суровее.
А Хасан все чаще и все больше сидел в своей келье в полной темноте, неподвижно и молча. Тогда ему становилось легче, и память его, перегруженная немыслимым смертному количеством лиц и имен, отдыхала, почти не находя нового груза. Но темнота для Хасана не была пустой. На нее, как на чистый лист бумаги, ложилось прошлое – и оживало каждым оттенком и звуком. В ней Хасан проживал свою жизнь заново десятки и сотни раз, и к утру на его плечах лежали новые сотни лет. Люди Алух-Амута считали, что он давно уже ушел за пределы дозволенного смертному, и с трепетом слушали каждое его слово, ловили каждый взгляд. Многие считали, что Хасан и есть – сокрытый Имам, ибо если не в его глазах живет первый отблеск Истины, то в чьих же? Неужели есть на этой земле кто-то, способный сравниться с ним? К Хасану однажды пришел один из знатоков древности, предлагая разыскать его предков. Быть может, в жилах Хасана течет кровь Али? Но Хасан отказался, сказав, что он – всего лишь свидетель Истины и лучше других знает меру своей близости к ней. Тогда Хасана стали называть «худджа» – доказательство Бога, живое свидетельство того, что Истина есть на этой земле.
Тогда же он убил своего первого сына. Юноша ненавидел отца, ненавидел тех, кто был ближе к Хасану, чем его семья. Не хотел учиться. Но любил напоминать всем про то, кто его отец – и кто станет следующим хозяином Алух-Амута. Однажды он повздорил с Хусейном Каини, приехавшим к Хасану за советом и помощью. Юноша был заносчив и вспыльчив и требовал беспрекословного повиновения. Хусейн, изнуренный дорогой и бессонной ночью, отмахнулся от юнца, когда тот потребовал рассказать ему, зачем прибыл гость и какие дела у него к отцу. А тот приказал схватить дерзкого гостя. Когда никто не двинулся с места, – Хусейна Каини хорошо знали в крепости, – сам кинулся на него с кинжалом. Его успели схватить за руки.
На обратном пути Хусейн остановился передохнуть в деревушке в полудне пути от Алух-Амута. А поутру хозяин дома обнаружил его с перерезанным горлом, в луже крови. И в тот же день Хасану донесли, что его старший сын не ночевал в крепости. Хасан приказал найти сына. Его отыскали в деревушке под Ламасаром. Он купил там мула и седельные сумы и уже уложил в них припасы, собираясь покинуть долину. Приведенный к отцу, не стал отвечать на его вопросы. Выкрикнул дерзко: раз он тут не нужен, то отправится искать свою судьбу подальше отсюда, – от глухого горного захолустья, чьи жители глупей баранов, и от старого паука, ненавидящего людей, а своих сыновей больше всех.
– Так что же делать с тобой мне, сын мой? – спросил Хасан.
– А ты зарежь! – крикнул юноша с ненавистью. – Зарежь так, как приказываешь резать людей там, на равнинах! Подло, в спину!
– Ты глуп, заносчив и преступен, мой сын. Я скорблю о тебе, – сказал ему Хасан равнодушно. – Иногда устами последнего невежды говорит Истина. В гордыне своей ты сам указал на расплату за свое преступление.
И приказал, обернувшись к охранникам: «Отведите его на обрыв и перережьте ему глотку». Юношу увели и в тот же день исполнили приказанное. Похоронили его на кладбище под горой. Взглянуть на его могилу Хасан не захотел.
Через месяц в харчевне под Казвином люди Кийи нашли настоящего убийцу, бахвалившегося тем, как прирезал во сне главного даи Кухистана, гнусного мулахида, и как пришлось за ним лезть в самое гнездо горных нечестивцев. Убийцу подпоили и, тюкнув дубинкою в основание черепа, лишили чувств. А затем привезли к Хасану, увязанного, как тюк с тряпьем. Выслушав заикающегося со страху негодяя, Хасан велел предать его той же смерти, что и своего сына, – столь же равнодушно и спокойно. И спустя пять минут снова углубился в чтение новых книг, привезенных из ал-Кахиры.
