Евгений Токтаев - Орлы над пропастью
— Отраву уже намешали? — ядовито поинтересовался Алатрион.
— О чем ты? — удивился Ангел, — все мусолишь легенду? Успокойся уже. Никто не травил Александра. Сам почил в бозе, без посторонней помощи, от беспробудного пьянства, неумеренного обжорства и прочих излишеств, усугубивших малярию. И вовсе он не шептал слабеющими губами, что завещает царство наилучшему, красивым жестом отдавая перстень, а лишь мычал, пуская слюни, обливаясь потом, воняя мочой и дерьмом. Все это красивые сказки. Соратники покойного и то не особенно в них верили, а ты все цепляешься, как утопающий за соломину. Пытаешься тем самым оправдать крах своей идеи? Самообман, Игрок. Ну, прожил бы Александр лет до семидесяти. В чем я лично сомневаюсь. Потом бы помер, и твое Единое царство сразу затрещало бы по швам. Как оно и случилось, только раньше. Попытка вернуть все, как было, вылилась в сорокалетнюю грызню наследников, которые не смогли создать даже тени утраченного величия. Теперь вот, Митридат-Дионис. Все заново, Игрок? Зачем?
— Мне не нравится альтернатива, — процедил Алатрион, — вернее, даже не она, а вообще сам факт вашего вмешательства в судьбы этой части мира.
— Восемь голосов против одного, Игрок. Ты не был достаточно убедителен, вини себя, зачем же вышибать клин клином, гоня своих марионеток по трупам к недостижимому краю Ойкумены? Идею Махабхараты, Великого царства, единого и всеохватывающего, невозможно воплотить за одну человеческую жизнь, что доказано уже не раз, в том числе и на твоем примере. Наша ставка не связана с конкретной личностью, и она успешно воплощается в течение многих поколений.
— А конец все равно один, — сказал Алатрион, — весь ваш драгоценный сосуд разобьется на кучу мелких осколков. Для того, чтобы собрать их обратно не хватит и тысячи лет. Я показал вам финал, только в моем случае он растянулся всего на несколько десятилетий. Но вы давно потеряли способность к усвоению чужого опыта. Я не собираюсь устраивать повторной демонстрации. Теперь я намерен ускорить вашу агонию, пока в водоворот не засосало половину мира. Махабхарата невозможна. Ни за одну жизнь, ни за сто.
— Бездоказательно. Просчитанные пути позволяют смотреть в будущее с уверенностью. Терпение Игрок, терпение! Попытка быстротечной демонстрации была бессмысленна в принципе.
— Пока что ваш Рим больше напоминает спрута, тянущего свои щупальца на все стороны света. Сколько крови и слез пролилось при падении Карфагена?
Ангел усмехнулся.
— Люди, когда они предоставлены сами себе, способны творить еще и не такое. Пример тому — резня, учиненная твоим нынешним подопечным. Или ты считаешь, что за каждым взмахом римского меча стоит Круг?
Алатрион не ответил. Он знал, что этот разговор не приведет к разрешению конфликта. Никого ни в чем не убедить, все способы уже испробованы. Остается одно...
Ангел ждал. Наконец, потеряв терпение, спросил:
— Значит, Игра на этот раз не предполагает созидания? Будем рушить чужое? Так?
Бессмысленный разговор. Пора заканчивать. Алатрион мотнул головой, словно отгоняя наваждение. Перед глазами мутная пелена. Он потер их, несколько раз моргнул, щурясь от непривычно яркого пламени костра, раздуваемого внезапно налетевшим ветром.
Пожалуй, этот визит можно считать последним предупреждением. Хотя никаких угроз в его адрес не высказано, однако ни для чего другого разговор и не был предназначен. Никто уже не строит иллюзий, что противную сторону возможно переубедить словами.
Веками Круг оставался бесстрастным созерцателем судеб человечества. Посвященные преумножали знания сотен поколений, изыскивали и воспитывали учеников, погружались в себя, упражняя тело и дух, открывая неисчислимые тайники человеческих сил и возможностей, побеждали отпущенное скупой природой время. И всегда, оставаясь в глубокой тени, Круг соблюдал максиму: "каждому овощу — свой срок". Но младшие, едва отпустившие подол матери, всегда мнят себя умнее старших.
Они были нетерпеливы. Девять Посвященных, уже сделавших первый шаг за грань реальности, доступной восприятию простых смертных. Девять, чей тернистый извилистый путь познания еще не совершил окончательный поворот, за которым уже не видны перекрестки дорог человечества, проложенных в темноте слепцами, бредущими с вытянутыми вперед руками и спотыкающимися на каждом шагу.
Эти девятеро стали отцами идеи вмешательства, едва заметного, почти неосязаемого. Хаос бесконечен. Сколько жизней пролетят впустую, прежде, чем люди лишь на толщину ножа разожмут свои плотно зажмуренные веки? Нет сил ждать.
Что ж, попытка не первая. Мнения насчет способов воплощения разделились. Сначала почти поровну, но позже, в просчитывании возможных путей, лишь один голос высказал сомнение. Его не услышали.
Выбор пал на маленькое новорожденное государство. Показалось очень удачным то, что эта новая нация неоднородна. Нет на ее спине груза вековых традиций, сковывающих и затрудняющих движение вперед. Соседи говорили про народ Ромула: "Всякий сброд".
Чистый лист, что хочешь пиши. И записали. Кто сумел, тот понял, а для прочих коллективная память квиритов донесла договор Нумы Помпилия, второго царя Рима, с Юпитером, Наилучшим, Величайшим.
"Я даю, чтобы ты дал".
Прагматика.
Позже она, конечно, потонула в бесчисленных ритуалах, что громоздились один на другом, заимствованные понемногу у каждого соседа. Но способные видеть — видели. Большинству форма — немногим содержание.
Тут-то дела волков на семи холмах и попёрли в гору. Били их, конечно, иногда. Бывало, будущее Города на волоске висело. Но не один и не два раза квириты умудрились проскочить сквозь игольное ушко.
Везение?
Ага, оно самое...
Кололо сердце. Знакомо. Как тогда, когда необъяснимая тяга потащила его в Мегары, где он нашел Автолика. Еле слышно звенела струна. Тоненький ее голосок тонул в завывании ветра, в шуме ветвей, в треске костра. Струна дрожала, звала, кричала в отчаянии, не надеясь на то, что будет услышана. Ее звон не отпускал с того дня, когда Алатрион перестал ощущать дыхание своего ученика. В смерти Автолика родился этот зов, очень медленно нарастающий, ощущаемый на самой грани возможностей бывшего иерарха Круга. Он приближался к Алатриону. Две дороги вели к одному перекрестку.
"Я тебя слышу".
* * *Ходили тучи вокруг да около, но грозу так и не выходили. Не стал в этот раз Наилучший, Величайший молниями кидаться, даже громом ни разу не пошумел.
К утру ветер совсем стих. Алатрион продолжил свой путь и вскоре достиг серебряной ленты Генуса. Река катила свои воды на запад, огибая поросшие ельником утесы. Здесь, в самом начале предгорий, она была еще судоходна, хотя большие морские корабли не рисковали заходить так далеко от устья. Лишь местные племена отваживались ходить по стремительной волне на своих узких длинных челнах меж редкими скальными островками.
Ранняя осень. Лес стоит во всем своем великолепии, сверкая роскошными царскими одеждами. Ветер раскачивает золотую листву, заставляя ее сверкать тысячью маленьких солнц. Последние безоблачные дни, прощающегося лета.
Алатрион улыбался. Улыбался солнцу и небу. В это время года он непременно чувствовал могучий прилив жизненных сил и необыкновенную ясность мысли. Теперь ему казалось странным и обидным, что долгие годы, проведенные в восточных и южных краях, он был лишен этой неповторимой красоты. Ветер трепал его волосы, и всадник дышал полной грудью. Как давно он не ощущал ничего подобного...
Взобравшись на четыреста локтей над рекой, тропа миновала высшую точку подъема и пошла вниз.
Сал-Скапела, Серая Скала. Давно уже ожидаемая, она все равно появилась внезапно. Раздвинулись, нависающие над тропой еловые лапы и всаднику открылся величественный вид. С вершины холма, высотой в двести локтей, долина Генуса просматривалась на десятки стадий. Русло реки делало здесь причудливый изгиб, образуя своеобразный полуостров с узким перешейком. На полуострове возвышался громадный утес с лишенными леса склонами, издали напоминавший грязно-серый кристалл соли. На вершине утеса угадывались стены и массивные приземистые башни древней иллирийской крепости.
Построил ее Главк, царь тавлантиев, иллирийского племени, издревле жившего в этих местах, объединитель Иллирии. В то время, больше двух столетий назад, он активно пытался вмешаться в дела Эпира, своего южного соседа, имея для того массу причин и поводов. Однако он был не одинок в своих стремлениях определять политику эпирских царей. Того же самого жаждал и Кассандр, сын Антипатра. Правитель Македонии, один из активнейших участников грызни за наследство Великого Царя Александра, Кассандр жаждал заполучить Аполлонию, богатый город, через который шла вся торговля с Италией и Иллирией.
Главку такие поползновения совсем не нравились, поскольку купцы Аполлонии издавна хранили дружеские отношения с тавлантиями, исправно платя пошлину за проход по их территории своих торговых караванов. Но царь тавлантиев, не слишком воинственный, вел себя весьма нерешителен. Он собрал войско лишь после падения своих союзников и был разбит Кассандром в битве на реке Гебр. Заключив с победителем унизительный мир, и живя в опасении открытого вторжения македонян, Главк принял решение укрепить свои южные границы сильной крепостью.
