Александр Маркьянов - Адепты стужи. Часть 2
В тот день он застрелил еще двоих. Даму на велосипеде в Кройдоне и какого то мальчишку-анархиста который разбил на его глазах телефонный аппарат в общественной кабине в Ричмонде. Все оказалось проще, чем он себе представлял. Выбираешь цель — целишься — ба-бах!
08 августа 1996 года Российская империя, Туркестан Пограничная зона
— Он шарит локатором левее от нас. Нас не видит. До выхода его из зоны — пять с небольшим минут.
— Принял! — командир вертолет бросил взгляд на бумажный планшет, которым пользовался по старинке — что потом предлагаешь?
— Уходим севернее, идем ущельем — мгновенно ответил лейтенант Веселаго, специалист по радиоэлектронной борьбе — склоны ущелья отразят и рассеют радиосигнал
— А если ПЗРК?
— У нас есть средства РЭБ. Я могу опознать опасность как только вы выйдем в пределы прямой видимости ПЗРК
Полковник от авиации Назралла Фахри, среднего роста, коренастый, седой как лунь турок оторвал на миг затянутую в кожаную перчатку руку от ручки управления Сикорским, провел по жесткой щеточке усов.
— Запроси обстановку — коротко бросил он, думая про себя, что Веселаго не так уж и плох. В последнее время в военных училищах абы как учат, приходится по году доучивать на местах службы. А этот молодец, на лету схватывает.
Лейтенант Веселаго — несмотря на то что обстановку запрашивали пятнадцать минут назад, а в горах она быстро не меняется и не подумал обсуждать приказ полковника. Полковник Фахри был легендой сорок четвертого вертолетного спасательного эскадрона, он был одним из немногих вертолетчиков, который имел нашивку с буквой „М“ на рукаве летной куртки — мастер, наивыСАСШя из возможных категорий классности — и право на карту на фюзеляже. Карта — это уже признак настоящего аса, всего в ВВС действующих летчиков, имевших право наносить изображение карты на фюзеляже, было пятьдесят два — по числу карт в колоде. Пятьдесят два — ни больше ни меньше, следующий получал это право только тогда, когда кто-то погибал или уходил в отставку. Авиаторы эти были организованы в своего рода общество и новых членов выбирали тайным голосованием всех членов общества. Полковник Фахри, один из трех вертолетчиков, был членом общества вот уже десять лет, а на фюзеляже его Сикорского-89 красуется десятка крестей.
Пока полковник что-то высматривал на карте, лейтенант Веселаго переместился к станции связи, нащупал нужную частоту.
— Дозорная башня — двенадцать ответьте Гюрзе… Дозорная башня — двенадцать ответьте Гюрзе… — монотонно забубнил он
— Дозорная-двенадцать на связи.
— Прошу обстановку по квадратам одиннадцать-шесть, и дальше до восемнадцати. Информацию прошу передать по основному каналу. Так же прошу информацию по квадратам двенадцать-восемь, двенадцать-десять, десять — шесть, способ передачи тот же.
— Вас понял, Гюрза устанавливаю канал передачи…
Матово загорелся экран перед глазами лейтенанта, побежали строчки цифр
— Прошу подтверждения
— Есть канал.
— Вас понял, приступаю к передаче информации…
Прошли те времена, когда обстановку диктовали по связи, а штурман лихорадочно наносил ее на карту. Сейчас — закрытый, помехоустойчивый канал связи с самолетом АВАКС, высокоскоростная передача информации со спутника и самого АВАКСа, один огромный, размеров пятьдесят один дюйм по диагонали цветной экран у штурмана-оператора систем РЭБ, по два маленьких — у первого и второго пилота и еще можно подключить один экран в десантном отсеке — для командира десантируемой группы. Красота! Вся обстановка как на ладони. Не то что раньше — летишь как к чертям в ад, идешь по ущелью и гадаешь, что будет на выходе. Если позиция мобильной ПВО то… пишите письма. Сейчас же — спутник даже отдельного зенитчика с ПЗРК увидит и тебя о нем предупредит, не то что…
— Господин полковник, на маршруте движение! Минута тридцать до прохода самолета ДРЛО противника!
— Тебя понял… — проворчал полковник — сохраняй бдительность…
Никто теперь уже не помнил — кто и когда придумал эту игру с самой смертью. Кто-то говорил, что первая игра состоялась в начале восьмидесятых, кто-то утверждал, что еще в семидесятые „ходили на ту сторону нитки“. Это была жестокая и мужская игра, ставкой в которой была всегда жизнь — и смерть. Причем смерть часто мучительная и жестокая — игра могла закончиться на колу или со снятой заживо кожей и вспоротым животом. Но все равно — в нее играли. Каждый год.
Игра была простой. Каждый год, как только в южном учебном центре подготовки войск специального назначения подходил очередной выпуск, готовили выпускной экзамен. Не теоретический — именно такой. Самая что ни на есть практика. Взаправдашняя игра со смертью. Весь курс выпускников — тех, кто еще не отсеялся — сажали в вертолеты, перевозили на ту сторону границы. И высаживали. В глубине афганской территории за двести пятьдесят — триста километров до границы. Оружие, патроны, снаряжение — на выбор, сколько унесешь. Все по-взрослому. Задача — только одна — выжить, уклониться от поисковых групп афганской армии, племенного ополчения и банд душманов и дойти до своих. Дошел — значит стал спецназовцем, заслужил право носить черный берет и значок с черепом и костями — наследие штурмовых отрядов еще мировой войны. Нет… Ну, нет — значит нет.
Нигде, ни в одном учебном центре — не то что Российской Империи — ни в одном учебном центре мира подобного профиля таких выпускных экзаменов не было. Североамериканцы устраивали адскую неделю — неделя постоянных учений, с выполнением тяжелейших задач, без пищи и сна, с постоянными издевательствами инструкторов. В Римской империи были африканские лагеря, без еды и воды, тяжелые переходы, перетаскивание камней и тому подобное. У нас забрасывали в Сибирь, в тайгу с заданием — выйти к своим и выполнить по дороге учебные задания. Но нигде не додумались забрасывать выпускников в самый настоящий тыл к противнику.
Кто-то отказывался — никто никого не заставляет, колокол всегда там, где занимается группа. Подходи, звони. Но многие соглашались — ради значка и кокарды с черепом и костями, символа презрения к смерти и родства со смертью. Те, кто имел такой значок вполне были вправе сказать смерти: мы с тобой одной крови, ты и я…
На такие дела шли самые лучшие экипажи вертолетов. Вот и сейчас, командир сорок четвертого эскадрона, полковник Фахри лично сел за ручку управления своего Сикорского, чтобы доказать и себе — что он тоже одной крови со смертью. И хотя ему было за пятьдесят, запредельный возраст для летчика, все знали — Фахри вывезет даже из ада, если случится туда попасть.
Вертолеты тоже были необычные — три Сикорских-89 в модификации для поисково-спасательных операций. Сейчас они висели в десяти метрах над землей, в одном из самых опасных и непроходимых мест нитки, где изломанные пики гор рвались к небу, перемежаясь узкими ущельями. Они ждали, пока пройдет британский разведывательный самолет, делающий облет границы. Как только самолет пройдет — можно будет идти…
— Господин полковник, Дефендер [Дефендер, защитник — легкий самолет ДРЛО (дальнего радиолокационного обнаружения), дополняющий более тяжелый Нимрод. Сделан на базе легкого „Норманн Айлендер“] ушел из квадрата. Отметки не наблюдаю!
— Ждем…
Полковник прождал десять минут — благо запас топлива в этих вертолетах позволял долго висеть над землей в режиме ожидания — чтобы наверняка. Выждав время, глянул на часы. Пора…
— Я Гюрза один! Начинаем.
Один за другим три тяжелых, грузных, ощетинившихся стволами пулеметов вертолета пересекли пограничную реку, вошли в „лаз“ — ущелье, ширины которого едва хватало для того, чтобы уместить в нем лопасти вертолетных винтов.
Они как всегда сидели вместе — друг напротив друга. Экипаж один-четыре, в котором четыре бойца — Бес, Араб и Иван с братом. Четыре человека, каждый из которых теперь ближе друг другу, чем родной брат и даже отец, потому что от надежности, подготовленности и смелости каждого зависит — выживут они или нет, выйдут к своим — или их кровь оросит эти камни, а они сами навсегда канут в безвестность. Они уходили в страну, страну жестокую и беспощадную, страну гордую и непокоримую, страну плюющую пулей в лицо любому чужаку, дерзнувшему покорить эту древнюю землю. В эту страну приходили многие — и Александр Македонский, и монголы, и персы, и британцы… Но страна из раза в раз оставалась свободной, а кости завоевателей, источенные ветром, оставались лежать на каменистых склонах этих гор. Теперь в эту страну шли русские, те кто приходит с севера, как их здесь называли. Здесь плохо знали воинов севера, ибо у них была своя земля, и они давно не ходили в чужие земли, чтобы покорить их. Здесь хорошо знали приходящих с севера караванщиков — воинов и купцов в одном лице, знали их за редким исключением как смелых и честных людей. Афганцы и русские никогда не враждовали, никогда между ним не было войн. Но каждый год русские приходили, высаживались со своих гремящих птиц — и афганцы воевали с ними, ибо пуштун-валай, кодекс чести пуштуна гласил: „враг, ушедший с твоей земли живым, унес с собой твою честь“. Никто из чужаков, дерзнувших вступить на афганскую землю с оружием в руках не должен был выйти с нее живым…
