Марик Лернер - Другая страна

Казалось, этому никогда не будет конца. Второе, третье, четвертое наступление НОАК. Потом войска ООН, благодаря авиации и артиллерии выбивают китайцев с занятых позиций, и все начинается сначала. Пятое, шестое... Спасаем французский батальон, попавший в окружение, прикрывая отход, прямо с танков высаживаемся, чтобы закрыть очередной китайский прорыв. В феврале неожиданно началась оттепель. Дороги превратились в настоящие болота, в которых вязнут грузовики, по самые борта. Если раньше тряслись от холода, то теперь ходили грязные до самых ушей. Пришли к выводу, что в Корее все хуже, чем дома.

Кормили нас, в основном, американским пайком, нередко использовали местные запасы, да и при случае, ни один солдат не откажется от дополнительной пищи. Бесконечный рис, который многие начинали ненавидеть. Я до сих пор стараюсь избегать его, если это возможно. Из риса в Корее мелют муку, его едят и в сыром виде, в виде каши. Только она совершенно пресная, в нее нельзя добавлять ни масла, ни соли ни, упаси господь, молока.

Корейцы, по нашим понятиям, очень странные люди. Первое, что хотят уяснить два незнакомых корейца, впервые встретившись друг с другом — это то, кто же из них, собственно, является старшим, не по возрасту, но по общественному положению. Поэтому при первой встрече корейцы всегда задают друг другу серию стандартных вопросов, некоторые из которых кажутся иностранцам весьма странными и слишком личными. Принято спрашивать о возрасте, семейном положении, месте работы и должности, а также, в некоторых случаях, о месте рождения и об оконченном учебном заведении. Вся эта информация нужна корейцу в первую очередь для того, чтобы установить социальные координаты своего нового знакомого и, соответственно, понять, как же следует с ним себя вести. Вот только они автоматически задают те же вопросы и иностранцу, и иногда это очень странно смотрится.

После этой войны я стал настоящим фанатиком авиации. Ничего похожего мне раньше видеть не приходилось ни той войне на фронте, ни тем более, в Израиле. Огромный перевес в живой силе мы смогли не только остановить, но и отбросить только благодаря господству в воздухе. А напалм вообще жуткое дело. Сбросят такой контейнер на укрытие и достаточно одной капли, чтобы человек погиб. Потушить практически не возможно.

Я не уверен, что в Северной Корее, вообще осталось хоть что-то целое, но и на фронте, в светлое время китайцы не могли высунуться. Правда, они с успехом компенсировали это ночными атаками.

Особенно интересны были вертолеты. Тогда они только раненых вывозили, но возможность садиться на любой пятачок, была очень большим плюсом. До корейской войны бойцы, получившие на поле боя тяжелые или средние ранения, в 80 — 90 случаев из 100 погибали. Теперь же картина резко изменилась. Эта цифра снизилась до 10. Особое внимание уделялось спасению летчиков, сбитых над территорией противника. Мы мечтали о времени, когда, вместо того, чтобы тащиться часами по грязи, загрузимся сразу взводом в брюхо такой машине и с комфортом доедем до места. А дать такому летуну противотанковую пушку и броню, и можно будет без проблем громить танковые армии.

В июле 1951 г. начались переговоры. Хотя окончательно война не прекратилась, она перешла в стадию позиционной, когда ни одна из сторон не хотела резкого обострения. Тем не менее, бои вдоль линии разделения неоднократно возобновлялись. В августе, части нашего полка были отозваны домой. А в Израиле всех офицеров засадили за написание полного отчета о военных действиях. Очень подробного, с собственными выводами. Я потом специально поинтересовался, наши предложения и выводы обсуждались на очень высоком уровне.

На прощанье я построил всех, включая и канадцев, австралийцев и англичан и высказался. Ничего заранее не писал, все экспромтом вышло:

Солдаты! Вы вырвали у врага победу, вопреки катастрофическим ошибкам руководства, утратившего контроль над ситуацией. Мы приехали сюда, согласно решению ООН, чтобы защитить южан, подвергшихся нападению. Вместо этого мы полезли устанавливать новую власть на севере. Мне не интересны политические резоны, но это спровоцировало Китай на вторжение, дало нам еще больше чем полгода войны и множество погибших товарищей. Кончилось это остановкой фронта на той же 38-й параллели.

Мы победили! Но эта победа досталась нам ценой большой крови. И если в понесенных потерях есть и моя вина, мне нечего сказать в свое оправдание, кроме одного: я воевал вместе с вами, и вы все видели это.

Я хочу поблагодарить всех, кто воевал рядом с нами, включая погибших и находящихся в госпиталях, за то, что они честно выполнили свой долг, и среди них нет никого, кто бы бежал от врага, бросив боевых товарищей. Очень надеюсь, что когда что-нибудь случится у нас дома, американцы тоже придут на помощь нашим странам, а не будут вспоминать политические причины и очередные выборы, чтобы не вмешиваться.

Первое, что я получил, вернувшись домой, был скандал по поводу моего выступления с нападками на американцев. Добросовестный журналист Томсон, на следующий день, передал по телеграфу тщательно записанные слова. Вроде и обижаться не на что, никто за язык не тянул, но неприятно. Не для прессы говорилось. До сих пор уверен, что мне очередного звания не дали из-за этого шума. Еще два года сидел на старой должности, а ведь в душе надеялся получить повышение.

— Здравствуй, полковник, — сказал он.

— Здравствуй, журналист, — ответил я, ему в тон, пожимая руку. — Вот как не пытаюсь вспомнить, вроде тебе приглашения не посылал.

— Где двести человек, там еще для одного места всегда найдется, — улыбнулся он. — Но я тут вполне официально, — заявил Роберт, демонстрируя приглашение. — Позвонил твоей жене, и вот оно.

— Официально? — переспросил я.

— Дружески, — ответил он, улыбаясь еще шире. — Все-таки не первый год знакомы. Никаких статей в газеты без разрешения. Просто уж очень ты интересный человек, полковник. Там, где ты находишься, всегда есть что-то занимательное. Вот хотя бы твое место проживания.

— А что такого интересного в моем поселке?

— Много разного, — энергично кивнул Роберт. — Два других ваших поселка вошли в городскую черту Иерусалима и ничем особенным не замечательны. Совсем другое дело — твой. Первый из бывших арабских сел, к которому подключены общеизраильская электрическая и телефонная сеть. Первый, в котором проведен водопровод и канализация.

Кроме того, за последние пять лет в «Памяти Дова» население увеличилось больше чем на сотню семей. Но люди уж больно занимательные. Четыре армейских генерала и одиннадцать полковников, начальник полиции иерусалимского округа, три начальника отдела полиции из центрального округа, а простых майоров с капитанами я просто не считал. И еще, создатель израильской штурмовой винтовки и нобелевская лауреатка. Парочка простых, — он улыбнулся снова, — миллионеров.

А полицейских, если подумать, у нас, действительно очень много. Пограничники, до сих пор, часто работали вместе с полицией. В последнее время очень часто еще и спецназовские роты использовали при облавах на уголовников. И после армии многие шли служить в полицию.

— Занимательная информация, — согласился я. — Хотя среди новых жителей имеются и простые люди, родственники старожилов, где-то пару сотен семей. И какое это имеет отношение ко мне?

— Это ж у вас, русских, говорят «муж и жена одна сатана», но это интересно только в общей картине.

— Вот уж ерунда какая, никак наши служебные дела не пересекаются, а моя жена абсолютно не имеет привычки спрашивать моего одобрения на хозяйственные дела в поселке.

Но ты продолжай. Что там еще?

— Еще много... Ты совершенно не типичный случай в ЦАХАЛе. В конце 40-х из армии были уволены практически все офицеры с коммунистическим и левосоциалистическим прошлым. Практически все высшее командование выходцы из Бейтара, учившиеся в военных училищах США и Англии. Не обошлось без давления нашей американской администрации, когда в США шла охота на коммунистов. Ты вот знаешь, что лично тобой очень плотно занималась и разведка, и Госдепартамент?

— И что они могли найти в моем прошлом? Разве что факт нахождения в комсомоле,— с интересом спросил я.

— Ничего особенного и не нашли, но это и не важно, подозрительно само происхождение и страна, откуда приехал, особенно в свете этих американских историй со шпионажем. Кстати, ты по-прежнему ходишь с крестом на шее?

— Показать? — спросил я, берясь за пуговицу.

— Верю. То же очень странно смотрится в еврейском государстве.

— Э, — говорю, — ты по-прежнему совершаешь старую ошибку. Проблема в том, что существует вечная путаница между понятиями еврей как вера, и еврей как национальность. Там, за границей, это смешивается. А у нас, в Израиле, происходит создание нового народа — израильтян. Все приехавшие перестают быть евреями и становятся марокканцами, русскими, румынами и тому подобное. Спроси любого, он тебе обязательно разницу разъяснит. Так я по своим побуждениям и реакциям намного ближе еврею, происходящему из Киева или Минска, чем из Касабланки, но вполне способен ужиться с ними обеими. А вот дети их и внуки, прекрасно помня откуда они происходят, считают себя израильтянами и у них нет особых барьеров между разными общинами.