Император из двух времен - Владимир Викторович Бабкин
– Жадина-говядина, турецкий барабан!
Деланно огрызаюсь:
– Сейчас дам по попе.
Женские хитрые потягушки в ответ. Улеглась поудобнее и милостиво увела тему разговора на менее меня раздражающее:
– Расскажи анекдот к месту.
Изображаю задумчивость.
– Хм. К месту – это «по попе»? Ну, вот, например. Объявление: «Обществу слепых требуется секретарша, приятная на ощупь…»
Смешок.
– А я приятная на ощупь?
Провожу рукой хозяина по всем дивным местам молодого, очень тренированного тела и киваю.
– Ты – великолепна. Только вот никакому обществу слепых я тебя не дам щупать. Как, впрочем, и зрячих.
Хищная улыбка.
– Я и сама никому не дам себя щупать. Ну, кроме тебя, конечно. Любого другого – пристрелю. Ты меня знаешь.
И она пристрелит. Ни секунды в этом не сомневаюсь. Школа Иволгиной не прошла даром. Тем более что обе всегда ходят с оружием. Пусть чаще всего и со скрытым от внешних взоров.
Вообще, позапрошлогодняя попытка государственного переворота весьма серьезно повлияла на Машу, и она занялась стрелковой подготовкой и единоборствами со всей маниакальной серьезностью. А на все мои вопросы отвечала: «Я должна уметь, если потребуется, защитить своих детей и своего любимого мужчину, если он, опять, не дай бог, заболеет. И себя заодно. Ситуации бывают разные и охрана не всегда рядом. Почему я должна на кого-то надеяться? И, вообще, ты сам всё время говоришь, что доброе слово и пистолет всегда эффективнее, чем просто доброе слово».
Но мне порой кажется, что за этой показной брутальностью кроется какой-то внутренний комплекс. Вспоминая, например, ту её истерику в Константинополе, в нашей квартирке во дворце, когда она рыдала и шептала: «Я их всех ненавижу! Они мне всё заплатят! Все!!!»
И что с того, что она царица и прочих земель императрица? Женщина есть женщина.
Не прощает никогда, ничего и никому.
Тем более если она императрица.
Целую.
– Валькирия моя любимая. И в кого ты такая?
Маша горячо и страстно целует меня в губы.
– В тебя. Жена – всегда отражение мужа. Я пытаюсь соответствовать твоей мечте. Я хочу быть такой, понимаешь? Твоей женщиной. Из будущего. Твоей спутницей. Ты же хотел меня именно такую, разве нет?
Ответный поцелуй.
– Я и сейчас тебя хочу. Но порой ты меня пугаешь.
Улыбка.
– Разве я тебя не возбуждаю, стреляя с двух рук в кувырке?
– О, да! Я помню, сколько синяков и растяжений у тебя было, пока ты не научилась! Благо хоть на тренировках были холостые патроны! Но прыжок! Прыжок!!! Как ты меня только уговорила, ума не приложу!
Надутые губки.
– Ну, не будь букой! Женщинам нужно прощать их мелкие капризы! Разве я не молода и не красива?
Демонстративные потягушки в постели заставляют меня любоваться грациозным и гибким телом любимой женщины. Пусть и с синяками и растяжениями.
Затем её излюбленный и проверенный приём:
– А ещё анекдот вспомнишь?
Изображаю оптимизм:
– О, да, завсегда. Их вагон есть у меня, как говорят в нашей с тобой солнечной Одессе. Итак, Париж. Утро. Сонный дворник вяло машет своей метлой. Вдруг из окна высовывается недовольная физиономия и заявляет: «Мсье, а вы не могли бы махать метлой ритмичнее? Вы сбиваете с ритма весь квартал!»
Смех. Затем вкрадчиво:
– Товарищ, а, товарищ…
Ухмыляюсь в ответ:
– Товарищи все в Париже…
Хохоток.
– Ну, вряд ли сейчас в Париже много товарищей.
– Да, ты права. В основном в Мексике тусуются.
Коготки поскребли мою грудь с явной поддёвкой.
– А кто всё время обращается к военным: «Мои боевые товарищи»?
Хмыканье.
– Вот только тебя называть товарищем мне не особо хочется.
Лукаво:
– Это почему же? Не гожусь я тебе в товарищи?
Фырканье.
– У меня язык не повернется сказать: «Я сплю со своим товарищем».
Хохот и щелчок по носу.
Наигранно возмущаюсь и сгребаю Машу в объятья:
– Ты что, хотела бы, чтобы я спал со своими товарищами?
– А я?
– Сейчас я тебя покусаю!
Визг, смех, учащенное дыхание.
– Дурачок ты мой любимый…
– Значит, ты – моя любимая дурочка…
– Иди ко мне.
– Так я уже…
Естественная пауза в беседе.
Задыхаясь, вдруг очень серьезно, даже с каким-то надрывом она произносит:
– Миша… исполни мою просьбу… исполни… пожалуйста!!!
Покрываю поцелуями лицо любимой.
– Всё, что прикажешь… любовь моя…
Её резкие движения. Уже становится даже неясно, кто тут кого больше любит.
Горячий шёпот:
– Миша, подари мне ещё ребёнка… Умоляю тебя!
Крик, полный отчаяния:
– УМОЛЯЮ!!!
Я ощутил на своих губах её горькие слезы…
ИМПЕРСКОЕ ЕДИНСТВО РОССИИ И РОМЕИ. РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. МОСКВА. КРЕМЛЬ. ДОМ ИМПЕРИИ. ЗАЛ СОВЕТА БЕЗОПАСНОСТИ. 28 апреля 1920 года
– Ваши императорские высочества! Господа! Её императорское величество государыня императрица-кесарисса Мария Викторовна!
Все поднялись с мест и склонили головы.
– Государыня.
Маша кивнула в ответ.
– Великий князь. Великая княгиня. Господа. Честь в служении.
Новый всеобщий поклон.
– На благо Отчизны, ваше императорское величество.
– Присаживайтесь, дамы и господа. Государь будет с минуты на минуту.
Вновь задвигались тяжелые стулья.
Императрица принялась автоматически перебирать бумаги в папке, поглядывая на присутствующих. Те тоже делали вид крайней занятости, стараясь не бросать прямые взгляды на царицу.
Нравилась ли она им? Поди, знай. Что ж, судя по всему, её не так ненавидят, как ненавидели Аликс, но с чего бы она должна им всем нравиться? Разве что Ольга железно на её стороне, но отнюдь не потому что… А потому, что она жена её брата, а брат был точно на своём месте. Впрочем, после треволнений позапрошлого года, когда Маше пришлось буквально вколачивать в их головы своё право на власть, фронда в отношении неё сильно поубавилась, хотя и не иссякла окончательно. Слава богу, Миша жив и здоров, а её статус больше никем не подвергается официальному сомнению.
Официальному. Но фактическому ли?
Или новые заговорщики просто учтут это момент в своих расчетах?
Все прекрасно понимают, что если, не дай бог, возникнет вдруг некая ситуация, о возможности которой ей не хочется даже думать, то реальным правителем государства до совершеннолетия Александра Четвертого станет именно она. Или, уж тем более, не дай бог, до совершеннолетия Виктории Первой. Миша, изменив законодательство, отменив исключительно мужской принцип наследования короны и возведя её саму в статус кесариссы, фактически исключил возможность иного прочтения «Закона о престолонаследии».
Наследники цесаревич и царевна. А по факту – Маша.
Если не убьют.
Паранойя? Возможно. Но она могла привести сотни примеров из истории, когда паранойя правителей спасала им жизнь и спасала страну от катастрофы. Как часто любит повторять её Миша, цитируя старину Мюллера: «Верить в наше время нельзя никому. Порой даже самому себе. Мне можно».
