Сергей Романовский - От каждого – по таланту, каждому – по судьбе
Единственная его общепризнанная удача, как драматурга, – пьеса «На дне» (1902). Она была самой «играемой» в XX веке.
Первое время коллеги по перу относились к Горькому явно снисходительно, не желая допускать его в свою среду («поди ж ты, нигде не учился, а пишет. И совсем неплохо для начинающего самоучки»). Горького это сильно обижало, злило, он насупливался, делался угрюмым и ершистым.
Американский горьковед И. Уайл резонно подметил, что в глазах породистой русской интеллигенции «низкое происхождение Горького, “босяцкая” тема, с которой он вошел в литературу, подкрепляли его положение своего рода “представителя”». Если эту мысль еще более спрямить, то станет ясно – Горький многими долгое время воспринимался как некая экзотика, как нечто второсортное, как лидер лишь «лапотной литературы».
Когда в 1899 г. Горький впервые появился в Петербурге, то в холодной заносчивой столице к нему отнеслись плохо. Да и ему вечно стонущие, заламывающие руки и закатывающие глаза декадентствующие литераторы сразу стали противны. Его тошнило от их псевдодемократической снисходительности. Зинаида Гиппиус назвала Горького «негром в шелковой шляпе», а для ее мужа Дмитрия Мережковского он и вовсе был «пугалом», символом окончательного разложения черни, он напоминал ему «Смердякова с гитарой», являл собой ни больше, ни меньше, как символ самодовольной посредственности, – явления, которое вскоре якобы поразит всю русскую культуру. Излишне говорить, что для Горького эта парочка стала врагами до конца его жизни.
А вот Л. Толстому и А. Чехову творчество Горького понравилось. И сам он произвел на них должное впечатление. Хотя Горький был недоверчив. Он чувствовал, что интерес Толстого к нему «этнографический… Я в его глазах – особь племени, мало знакомого ему – и только».
Сразу же понравились сочинения Горького и лидеру российских социал-демократов Г.В. Плеханову. Он без колебаний ставил Горького в один ряд с Достоевским и Львом Толстым. В. Набоков посчитал Горького слабым писателем, он был твердо убежден, что никакой талант не заменит «полуинтеллигентность» да его низкий культурный уровень.
Подобный разброс оценок лишний раз доказывает справедливость уже высказанной нами мысли: творчество Горького имело не только отчетливую политическую ориентацию, оно по этой же причине и оценивалось полярно.
Горький, однако, никогда не был лидером «лапотной литературы». И босяки не стали его любимыми героями. Правда, в начале своего пути он вместе с ними пошел напролом через все традиции русской классической литературы. Ведь для нее темы «униженных и оскорбленных», маленького забитого человека были ее темами. Горький же подобных людей презирал. Он считал, что не сирых надобно жалеть, а с любовью взирать на сильных. Они и должны были стать, по твердому его убеждению, теми положительными героями, которых так не хватало русской словесности.
Именно по этой причине, как считала Нина Берберова, «русские писатели XIX века в большинстве были его личными врагами. Достоевского он ненавидел, Гоголя – презирал как человека, больного физически и морально… Над Тургеневым он смеялся. Лев Толстой возбуждал в нем какое-то смятение, какое-то мучившее его беспокойство».
Как только свои литературные мечтания Горький начинал соотносить с политическими идеалами, он последовательно оказывался то с народниками, то с социалистами в широком смысле слова, то с большевиками. Ведь на какие бы теории они не опирали свои политические вожделения, они тем не менее все сводились к одному: массы на борьбу с самодержавием поведет идейно сплоченная и организованная команда единомышленников во главе со своим лидером, со своим Данко. Горькому это нравилось. Более того, это еще более возбуждало его перо, ибо борьба с самодержавием вела Россию прямёхонько к социальному взрыву, т.е., по разумению Горького, в верном направлении.
Когда русской интеллигенции стало ясно, что горьковский буревестник залетел прямехонько в лагерь большевиков, они еще до 1917 г. постарались отбежать от него подальше. Его «интелли-гентский большевизм» (А.С. Изгоев) был им органически неприятен.
* * * * *Горький искренне верил, исходя из своих стародавних ницшеанских принципов, что жизнь надо строить, не скуля и не ноя, а бодро и радостно. Писатель же должен изображать не ту жизнь, какую он видит как рядовой обыватель и тогда превращается в примитивного бытописателя, а ту лишь, которая должна быть и он ее обязан зрить, как художник.
Знаменитую тютчевскую строчку «умом Россию не понять…» Горький считал философией типичного мещанства, убаюкивающей деятельную энергию творца. Все можно понять, было бы желание…
Однако Андрей Синявский все же рассмотрел, что Горький становился подлинным художником именно тогда, когда он, мягко говоря, не понимал действительность, к которой прикасался. Именно в этом случае его герой оказывался «существом-загадкой». От этого рассказ наполнялся каким-то внутренним беспокойством и напряжением. Таковы многие рассказы Горького, включая и ранние. Больших же художественных форм это обобщение, к сожалению, не касается.
«Социалистический реализм», как единственный метод воспроизведения действительности, сконструировал для советской литературы именно Горький. Истоки метода в виде сложного гибрида из романтических фантазий и реальности восходят к раннему периоду творчества писателя. Но вполне законченную форму этот метод получил в горьковской пьесе «На дне»: «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой». Как считает Б. Парамонов, это и есть тема Луки – «о ненужности правды, об утешении ложью, возведенной в высший ранг поэзии».
Горький так и считал: лучше благостная ложь, чем жестокая правда. Если правда тяжела, лучше ее не знать. Без обмана нет надежды, а без надежды – будущего.
Это, надо сказать, проблема глобальная. Из нее и пророс социалистический реализм. Лука это русифицированный Христос, который бродит среди страждущих и врачует их души.
Метод этот пробивался не просто. Горькому еще до 1917 г. приходилось прилагать массу сил, чтобы «не пустить» к читателю и зрителю все то, что может вселить в души пессимизм и неверие.
Большой резонанс получила его открытая борьба с руководством Московского художественного театра, пожелавшего в 1913 г. инсценировать «Бесы» Достоевского, этого, по словам Горького, «злого гения России». Он был уверен в том, что «не Ставрогиных надобно… показывать теперь, а что-то другое. Необходима проповедь бодрости, необходимо духовное здоровье, деяние, а не самосозерцание, необходим возврат к источнику энергии – к демократии, к народу, к общественности и науке. Довольно же самооплеваний, заменяющих у нас самокритику…»
Разве писатель скажет такое? Это слова политического проповедника. Такому человеку после победы социализма переквалифицироваться в публициста-обличителя было проще простого.
Вывод напрашивается очевидный. Горький и Достоевский – антиподы во всем. Достоевский всякого человека любил, ибо для него человек – мера всех вещей. Горький людей не любил никаких. Он поклонялся лишь силе и воспевал сильных. Все прочие – стадо. А стадо любить невозможно.
С таким пониманием задач русской литературы Горький и приступил к созданию литературы советской. Главное для нее – пропаганда достижений. А чтобы за этим не терялась художественность и должен быть использован метод социалистического реализма. Критиковать что-либо сущностное воспрещается категорически, критики и злопыхатели – те же враги. Всё просто и ясно. Сталину подобный подход к литературе очень нравился.
Чем же отличается социалистический реализм от реализма как такового? Если следовать Горькому, то только тем, что в произведениях социалистического реализма существующий строй не критикуется, а воспевается, со своими недостатками он справиться другими методами. Зато произведения эти в художественной форме воспевают мечту человека о счастливом социалистическом будущем. Литература, прочно стоя на грешной земле, тем не менее как бы парит над нею и не замечает пыли, грязи, бездорожья, деревенских развалюх и угрюмых физиономий строителей светлого будущего. Горький думал, что подобный метод «откроет широкий простор для всех стилей, и никто уже не станет вмешиваться в литературное творчество».
Что это: наивность старого ребенка или глупость ослепленного почестями и славой старика?
Уже скоро именно его методом начнут душить любую стилевую оригинальность советских писателей.
Н.И. Бухарин, выступая на I съезде Союза советских писателей, с гордостью заявил: «Я утверждаю, что… не удастся оторвать наших писателей от партийного руководства». Само собой. Коль скоро на всех пишущих один Союз, один метод и одна идеология, а ее стережет ЦК. Не грех заметить, что и Союз писателей, и метод социалистического реализма – порождения горьковского взгляда на литературный процесс в стране строящей социализм.
