Глеб Дойников - Возвращение Варяга
—В лазарете — выносите раненых на верхнюю палубу, на левый борт, к вам сейчас подбегут из машинного помогут, — командир корабля Беляев уже метался от одного амбушюра к другому, после второго торпедного взрыва он понял, что спасти корабль невозможно, и сейчас пытался минимизировать людские потери. Машинное? ФИО Франка??? немедленно все наверх! Оставьте пару человек залить топки, остальным бегом в лазарет! Тяжело раненых в бессознательном состоянии выносить в первую очередь, мы затонем минут через...
—Больше пяти это итальянское корыто с такими пробоинами не продержится, — ответил на вопросительный взгляд командира трюмный механик, и уже сбегая с мостика прокричал не снижая скорости, — я попытаюсь затопить все отсеки правого борта что только успею, тогда мы хоть не опрокинемся а уйдем на ровном киле. Это даст вам лишние пару минут для погрузки раненых на миноносцы...
Больше капитана Корпуса Инженеров Механиков Бориса Владимировича Вернандера никто не видел... Он до последнего оставался в низах корабля, манипулируя клапанами затопления и перепускания, пытаясь продлить агонию обреченного корабля и не допустить его опрокидывания[41].
На мостике последнего оставшегося на плаву Циклона, «Саги» его командир лейтенант Иокова смотрел на медленно оседающий все глубже русский броненосный крейсер. Все офицеры и матросы их отряда по последнего выполнили свой долг перед Японией и императором. Его корабль, пробитый пятеркой мелких снарядов уже потерял ход, и вот-вот должен был быть добит пятеркой русских дестроеров. Они прекрасно выполняли работу для которой создавались — уничтожение более мелких миноносцев противника. Но «Саги» был одним их двух миноносцев, которые успели развернуться к «Корейцу» левым бортом, и выпустить и последнюю торпеду, так что русские эсминцы фактически «махали кулаками после драки». Кто — то из матросов еще отстреливался из кормовой пушки, но это был просто еще один способ уйти в вечность. Свою главную роль полторы сотни моряков японских миноносцев уже выполнили — «Асахи» отомщен, и убивший его русский крейсер переживет свою жертву не более чем на четверть часа. Неожиданно ему, не большому поклоннику классической поэзии, в голову пришла хокку, наиболее точно описывающая их сегодняшнюю атаку, —
Незаметные песчинки,
Мы преданны своей стране.
За нее идем в свой последний путь...[42]
Из ста шестидесяти матросов и офицеров экипажей сводного отряда японских миноносцев из воды после атаки было спасено пятеро. Единственным офицером из них был лейтенант Иокова. Его, потерявшего сознание от переохлаждения и потери крови, подняли из воды на русский эсминец «Бесшумный», который после снятия экипажа с «Корейца» уходил от огня преследующих его японских кораблей. Его командир рискнул и приказал замедлить ход до малого и выловить плавающего на спасательном круге человека, так как принял его за русского матроса.
На мостике «Варяга» молча досмотревший миноносцев атаку до конца Руднев медленно сложил подзорную трубу.
— Как показывает теория и практика, дневная атака эсминцев, и тем более миноносцев на военный корабли не может быть успешна, если цель сохранили орудия и ход, — как будто отрицая только что виденное медленно проговорил он ни к кому конкретно не обращаясь, — исключение однако составляют те случаи, когда команды миноносцев сознательно идут на смерть, с самого начала атаки не заботясь о своем выживании. Что мы с вами товарищи только что имели честь наблюдать в исполнении японцев... Подобных атак ожидать стоит пожалуй только от них, немцев и нас, русских. «Нормальные» европейские флоты ТАК воевать не могут.
На мостике все больше заваливающегося на левый борт «Корейца» Беляев командовал эвакуацией команды. К более низко сидящему левому борту подошли два поврежденных в быстротечной схватке с японскими коллегами русских миноносца. Третий подранок уже снимал команду с тонущего «Новика». Удачно отослав на первый миноносец Йэссена, которого он попросил «присмотреть за погрузкой раненых» командир «Корейца» был уверен, что теперь его замыслу никто помешать не сможет. Он прекрасно понимал, что из пяти с половиной сотен членов экипажа на момент утопления крейсера в живых осталось человек четыреста. Понятно, что кто — то не успеет или не сможет вовремя подняться на верхнюю палубу, кого — то уже на ней достанет осколок снаряда, ведь японцы так и не перестали обстреливать его корабль, но это не меняло главного. Снять всех на два маленьких эсминца да еще и за столь короткий промежуток времени — шансов не было. Значит ему, как командиру корабля, который ОБЯЗАН покидать корабль последним уходить с него тоже нельзя. Иначе он не сможет потом смотреть в глаза другим офицерам флота. Примерно это он и сказал поднявшемуся на мостик Франку, который в своей извечной манере не выпуская сигарету изо рта сначала пошутил, «что его не оставляет чувство, что все это с ним уже было», а потом поинтересовался, «не пора ли и нам направляться к «Громкому», из машинного и котельного ушли кстати все?».
— Вы уверенны, что это правильно? А что по этому поводу сказал Йэссен? — невинно поинтересовался у командира Франк, прислонившись как и Беляев к броне рубки и держась за поручни мостика — из за все нарастающего крена стоять на ногах было все труднее.
— Знаете, ФИО Франка , я как то забыл у него спросить разрешения, а никаких приказов он мне не отдавал. И сейчас уже точно не отдаст — ибо уже перешел на «Громкий», — отозвался Беляев, для которого вторая за год гибель вверенного ему корабля, снова сопровождающаяся потерями в команде, очевидно была слишком большим потрясением, — вам же я приказываю покинуть корабль. Это касается и вас, — обратился он к паре мичманов все еще остающихся на мостике.
На палубе разорвался очередной шестидюймовый снаряд с «Хатсусе», изрядно проредивший толпу спасающихся матросов и заставивший пригнуться на мостике четверку офицеров. Подняв головы мичмана увидели стоящего над бесчувственным телом Беляева Франка, который сжимал в руке полуметровый обломок поручня мостика. Вырванный железными пальцами богатыря кусок стали весил не менее пяти килограмм. Конец импровизированной дубинки был испачкан чем то красным. Подозрительно совпадавшим по цвету с пятном, которое быстро набухало на тыльной стороне фуражки лежащего ничком командира «Корейца». Франк, под оторопелыми взглядами молодых офицеров обеспокоено склонился к лежащему командиру, —
— Я не переборщил часом, рука то у меня тяжелая, да и у самого нервы не к черту, — проворчал он проверяя пульс у командира и убедившись в том что тот дышит, повернулся к мичманам, — так, господа — товарищи офицеры. Если кто — то из вас, хоть когда, хоть кому кроме своих внуков расскажет, что это не прилетевший от взрыва обломок дерева контузил командира... Пусть прыгает за борт прямо сейчас, ясно? А то второй раз я действительно могу чуть — чуть и переборщить с силой удара...
Для верности Франк покачивал куском поручня в такт своим словам, что безусловно придавало им дополнительную вескость.
— А почему внукам можно, — не понял молодой штурман прибывший из Севастополя на замену получившего под свое командование вспомогательный крейсер «Обь», — и что нам теперь делать с Беляевым?
— Если вы, даст бог, доживете до внуков, то тогда уже можно будет рассказать о «делах давно минувших дней». И Беляеву и мне уже точно будет все равно, так как нас просто в живых не будет к тому моменту, — объясняя ситуацию Франк легко подхватил тело командира на плечо и бегом понесся с мостика вниз по трапу, — а командира мы, как он и приказал, эвакуируем в первую очередь. Как «тяжело раненого находящегося в без сознательном состоянии». В чем вам бы неплохо мне помочь, господа, прихватите вахтенный журнал и догоняйте!
В носовой башне тонущего тоже ругались двое. Дикий уговаривал молодого Тыртова, что спускаться в погреба башни — самоубийство. При попытке передать приказ «выходить на верх и спасаться» по трубе амбрюшота, из нее полилась вода. Тыртов несколько удивился, что вода из затопленного погреба смогла подняться на 10 метров вверх, и чуть было не побежал вниз. Спасать вверенный ему личный состав погребов башни. Но старый и опытный Диких, поймав его за рукав, объяснил — что времени на «добежать туда, а потом до миноносцев точно не хватит, а погреба уже точно затоплены и кто не успел выбраться, тем уже не помочь». После короткого, но бурного объяснения пара офицеров успела все же добежать до «Блестящего», последнего миноносца отходящего от борта обреченного броненосца.
Ход сражения окончательно вышел из под контроля как Того, так и Макарова. Сейчас вместо боя кильватерных колонн эскадр имели место бои отдельных кораблей и отрядов друг против друга. «Ретвизан» по прежнему с переменный успехом перестреливался с парой «Идзумо», «Конго». Но когда Щенснович разглядел, что на подмогу к японцам несутся два отряда бронепалубных крейсеров, общей численностью восемь килей, ему стало несколько неуютно. С парой броненосный крейсеров при поддержке полудюжины более мелких «собачек» одинокому броненосцу было не справиться. Они неизбежно сначала выбивали его артиллерию огнем многочисленных орудий среднего калибра, а потом и топили его совместной торпедной атакой. Кажется теперь и «Ретвизану» пришла пора отходить, и успех этого отхода был под большим вопросом. Если никто из русских броненосцев его не поддержит, то в одиночку его съедят. Хотя это и будет скорее всего стоить японцам одного — двух бронепалубных крейсеров, но размен будет явно в их пользу. Кроме Щенсновича ситуацию просчитал самый молодой из русских командиров броненосцев Эссен. Его «Севастополь» вывалился из кучи уходящих на север русских кораблей и пошел навстречу пытающемуся уйти от быстроходных японских крейсеров «Ретвизану» на предельных для его изношенной машины 14 узлах. По иронии в атаку на японцев пошел самый медленный и старый броненосец русской колонны. Но на его мостике стоял самый молодой и бесшабашный капитан первого ранга в русской эскадре, Эссен[43].
