Андрей Волос - Маскавская Мекка
— Смелее, смелее! Вы же знаете, я не кусаюсь!
— Товарищ Твердунина, — точь-в-точь как вчера бормотал старец, шатко приближаясь к столу. — Александра Васильевна!.. Вот уж спасибо-то вам, так спасибо!..
— Саве-е-елий Трофи-и-и-и-и-имыч! — сказала Александра Васильевна, широко и приветливо улыбаясь. — Вы все с тем же? С делами селенитов? С космической одиссеей? Ну, присаживайтесь, присаживайтесь, беспокойная вы душа!..
— Трифонович, Трифонович, — поправил Горюнов, моргая прозрачными глазами. — Да уж какая разница-то… хоть горшком, как говорится… дело-то не в этом… нет, я не с калэсом, не по Селене, Александра Васильевна, не по космосу… я, собственно…
— Садитесь, садитесь! — повторяла Твердунина. — Не в первый раз видимся, давайте уж без церемоний.
Жуя губами, Горюнов испуганно воззрился на Твердунину сквозь растресканные очки; чему-то вдруг в ее лице мгновенно ужаснулся, сорвал кепку и с облегчением смял в подрагивающих руках.
Твердунина выдержала мечтательную паузу и спросила:
— Так чем я вам могут помочь, Савелий Тро… Тимофеич?
Учитель вновь мелко засуетился, расправляя головной убор на колене, и наконец выговорил:
— Александра Васильевна, голубушка! Не велите казнить, велите миловать. Кабы не крайняя нужда — крайняя! — он отчаянно попилил горло ребром ладони, — никогда бы я к вам с этими пустяками… разве стал бы я отрывать от дел? Да боже сохрани!.. Только дело-то в том, что перегородку ставить никак нельзя. Уж я и в ЖАКТе, и в исполкоме — нельзя, говорят! Хоть что делай, а перегородку не ставь. Потому — окно-то одно в комнате, и створками вовнутрь, и ежели его разгородить, так оно и вовсе не открывается. А не разгораживать — так вторая половина темная, и дитю в ней заниматься нет никакой возможности. А меня в нее тоже никак, потому что она по метрам почитай что в полтора раза больше… кто ж допустит, чтоб дите с арифметикой в таком куцем углу, а старичье — на приволье? Да мне и вообще-то уж на бугор давно пора… ведь кряхчу из последних сил. Я им говорю — давайте ее, перегородку то есть, таким вот манером-то, наискось и воткнем… Но в ЖАКТе разве кому-нибудь что-нибудь докажешь?..
По-видимому, сегодняшнее дело волновало Горюнова несравненно больше, чем вчерашнее, касающееся Селены; во всяком случае, он путался, толковал с пятого на десятое, и в смысл его речей Александра Васильевна никак не могла вникнуть: сбивался на козни жилищного отдела, описывал трудовую жизнь своего сына, капитана правоохранительного ведомства Горюнова, обличал происки бывшего мужа его новой жены, Ирины, снова поминал жилищный отдел… Уловив, наконец, кое-как из сумбурного повествования, что речь идет вовсе не о мавзолее, а о жилищном вопросе (дура Зоя что-то, как всегда, напутала), Твердунина поняла, что слушать престарелого учителя вообще не имеет никакого смысла: жилищный вопрос — дело тупиковое.
Благожелательно кивая примерно на каждом седьмом слове, Александра Васильевна размышляла о том, что работа по переделке человека еще далеко не завершена; ей было обидно, что люди гумунистического края не способны, как правило, к мало-мальски логическому и последовательному изложению событий; вот послушать хотя бы этого Савелия Три… как его, черта?.. ну да, Трофимовича… А еще учитель. А еще про Селену. И вот таким приходится поручать самое ценное, что есть, — детей. Ни логики, ни последовательности спешка, торопливость, через пень-колоду, с грехом пополам, нога за ногу… что за речь? — ни два, ни полтора… ни рыба, ни мясо… ни черту свечка, ни… без плана, без цели… запас слов ничтожен, множество ошибок в употреблении, в ударениях… И это — учитель. Что же говорить о трактористах, об экскаваторщиках, об изолировщиках, в конце концов… о мотальщиках и прядильщиках… словом, о людях простого труда? Невеселое зрелище. А как хотелось бы видеть их совсем другими! Ведь можно вообразить: открывается дверь, входит высокий стройный человек в хорошем костюме, молодой (а то что это за селенит, честное слово, — сто лет в обед!), с достоинством здоровается, подходит к столу, отнюдь не кривляясь и не шаркая ногами, не с клюкой, а с хорошим кожаным портфелем… и — не смущаясь, не лотоша… Лицо Николая Арнольдовича снова наплыло, заставив сердце сбиться с нормального ритма. Да, да, как все-таки мало таких — высоких, сильных, стройных… Сердце не хотело биться ровно. Она вздохнула. Очень мало… Все больше мелкие какие-то людишки… с запинками. Вздохнула. Что ж, это дело не одного поколения, не двух, не трех… Надо работать над этим, работать… Вот именно: дел — непочатый край, а тут этот Савелий… как там его?..
Вдруг подумалось, что Игнатий может препятствовать разводу… или Колина жена… ведь наверняка упрется, мерзавка! Александра Васильевна встревоженно смотрела на старого учителя, кивая в такт его словам, и под ее взглядом он говорил все быстрее и быстрее… Что тогда? Какие законы на этот счет существуют? Ей представились вдруг все бездны создавшегося положения: две семьи рушатся, чтобы из осколков образовать одну новую… сколько поводов для скандалов, слез, унижений!.. Сколько мучений, гадостей, пересудов!.. Ну и пусть, пусть! Она задышала чаще и выпрямилась в кресле, сжав подлокотники. Все равно! Она не предаст ни себя, ни Колю! Пусть! Вместе все можно перенести, все пережить! Она выдержит эти испытания!..
— Вот я и говорю: давайте его мне, и все устроится! — с отчаянием в голосе закончил Горюнов под ее невидящим, но пронзительным взглядом.
— Что? — машинально переспросила Александра Васильевна, вновь обнаруживая существование посетителя. Она окончательно потеряла за своими размышлениями нить учительского повествования и теперь, не подавая виду, пыталась сообразить, не ошиблась ли с самого начала: завершение речи было, вроде, не вполне жилищным.
— Кого, простите? — переспросила она, наклоняясь ближе, чтобы дать понять: она просто не расслышала… шум за окном… стройка.
— Виталина, говорю, — Горюнов вытер взмокший лоб. — Вождя, то есть.
Твердунина взметнула брови.
— Я же из самых лучших, — испуганно залепетал учитель. Похоже было, что он чувствовал себя как бабочка, которую вот-вот насадят на булавку. — Вы же мавзолей строите. А мавзолей — это что же? — он хихикнул. — Это ведь стройматериалы, Александра Васильевна… Кирпич, бетон… Так я и говорю: не надо отдельно. Лучше выделите нам квартирку из этого матерьяла, а Виталина мы возьмем к себе. И отлично разместимся, — заторопился он, замечая, как на лицо Твердуниной наползает грозовая туча. — Я с ним в комнате-то и буду… пожалуйста… Мне места-то сколько надо? — дурашливо спросил учитель, хихикнув в другой раз: нервы совсем отказывали ему. — Мне и надо-то совсем чуточку… почти как кошке, или собаке там… не знаю… Положим с почетом, не беспокойтесь! И доступ к телу организуем со всем удовольствием. Разве мы не понимаем? Только чтобы по ночам не топали…
— Да вы с ума сошли! — с облегчением сказала Александра Васильевна и захохотала. — Что вы, Савелий Тихоныч!
Горюнов сжался.
Александра Васильевна смеялась. Глаза ее сияли, лицо разрумянилось. Она подносила ладонь к щеке, она утирала слезы, смех ее был звонок и весел, зубы блестели; «Ой, уморили вы меня, Савелий Терентич! — сдавленно говорила она, клонясь к столу. — Ой, уморили!..»
— Да что же смешного? — горько спросил Горюнов, когда она успокоилась и теперь только качала головой и улыбалась, повторяя: «Ну, уморили!.. Ну, уморили!..» Губы у него дрожали. — Я ведь с полным почетом, с уважением… дорогое для всех имя… мы разве не понимаем?! Конечно, надо!.. Но нам-то как? Друг на друге живем! Вчера, не поверите, товарищ Твердунин заглянул, так посадить некуда… ну просто некуда посадить!
Холодно улыбнувшись, Александра Васильевна нажала кнопочку.
— Ладно, не надо квартиру! — загорячился учитель, уясняя, видимо, что жилищное дело висит на волоске и вот-вот сорвется. — Хорошо! Раз нельзя, так давайте я прямо там буду жить! — Он махнул рукой в направлении окна, за которым рокотало и лязгало. — Вместе с ним на площади! Что в этом плохого? Каждодневный уход, влажная уборка!.. Доступ к телу — пожалуйста! В любое время! Я человек пожилой, вы понимаете… никаких глупостей, чтобы там привести кого или как… а разгрузка-то какая выйдет!
— Зоя, — устало сказала Твердунина. — Проводите товарища Горюнова.
Дверь закрылась.
Александра Васиьевна подперла голову.
Вот с такими людьми ей… а что он про Игнатия? Выходит, еще Игнатий туда зачем-то шляется… Игнатия приплел, вставил лыко в строку — вот что жилищный вопрос с людьми делает. Это Попонов его туда затащил, наверняка Попонов! Сапоги добывали… добытчики!..
С досадой громыхнув стулом, она поднялась и подошла к окну.
Дождь все моросил. Тусклый утренний свет струился над мокрой площадью. Экскаватор отогнали метров на сорок в сторону. На его месте расположился автокран. Это простое зрелище почему-то вызвало в ней ощущение чудовищной скуки. Вздохнув, посмотрела на часы. Без пяти девять. Спит он еще или уже проснулся?..
