Мастер Чэнь - Любимый ястреб дома Аббаса
— Нет все-таки тридцать. Зато я дам вам бесплатно одну старуху, которая будет мыть вашу красавицу перед тем, как она уляжется к вам на ковер. А вы будете смотреть на это зрелище… Две женщины по цене одной — как вам такой вариант? Старуха, кстати, из Согда, она хорошо вас поймет.
Из Согда? Это меняло дело. Так две закутанные в не очень чистые тряпки женские фигуры последовали за мной в караван, были усажены на верблюда и доехали до постоялого двора к закату.
Мы были уже в Хорасане, приближались к Мерву, сорок восемь согдийцев и один тюрок — это все, кого я смог собрать из ветеранов Заба. От «армии трусов», которую я когда-то вел на запад с обещанием в конце концов привести на восток, домой, тут почти никого не было — те, кто остались живы, рассеялись в веселом, гремящем оружием хаосе Куфы. Из чакиров со мной были только Махиан, будущий мельник, и молчаливый Ванаспар. Прочих не было в живых. Что касается других согдийцев, пересекавших со мной плато Загрос, то дело было не в том, что им не хотелось домой, а в ином — как их всех найти. Две-три недели я надеялся, что слух об отъезде Ястреба достигнет всех, кого мог достигнуть. Но отозвались немногие.
Некоторых сманил Бармак — он как раз набрал тогда небольшую гвардию из тюрок и согдийцев для личной охраны юноши-халифа по кличке ас-Саффах — Проливающий. Бармак же дал мне денег на дорогу, со словами «о чем вы говорите — долг, это мы вам тут все должны, и немало».
Неторопливо мы пересекли ранней весной Загрос, все по тому же пути, мимо Рея и на Нишапур, но избегая больших городов или их центра: об армиях или отрядах «хорасанцев» тут все только и говорили, причем называли этим словом всех людей с оружием, что служили теперь новому халифу. Но мы умело избегали их всех.
А когда приблизились к самому Хорасану, Юкук оживился и заставил нас простоять лагерем между Нишапуром и Мервом целую неделю, пока он и несколько отобранных им людей разведывали дорогу и собирали массу прочих полезных сведений.
— Поскольку нам с вами, хозяин, скоро возвращаться сюда и заниматься поиском сами знаете кого, — сказал мне он, — то почему бы заранее не начать выяснять, что нам предстоит, в качестве кого нам тут лучше появляться. А потом, если уж вам так хочется проехать в этот раз по окраине Мерва, вдоль садов, да еще и незамеченным, то тем более надо выяснить, что там происходит.
Выяснил Юкук довольно много. Братец мой вместе с Ашкендом и другими соратниками сделал свою работу блестяще: Абу Муслим теперь безвылазно сидел в Мерве, пытаясь понять, как это получилось, что обожавшие его мервцы вот-вот поднимут открытый бунт со словами «не затем мы, сторонники дома Али, пошли за семьей Аббаса, чтобы позволять ей проливать кровь и действовать беззаконно».
Загнанный таким образом в угол Абу Муслим, как говорят, начал убивать уже вовсе без счета. И люди заговорили о том, что долго он так не протянет. Они ошибались — полководцу еще оставалось несколько лет жизни до того, как его изрубленное и завернутое в ковер тело столкнут в речку.
Мало того, братец хорошо поработал еще и в Бухаре. Уже год как там пылал мятеж некоего Шерика, который умудрился поначалу выступить одновременно и против несчастного Марвана, и против дома Аббаса. Мало того, кто-то (а кто, если не славный дом Маниахов?) подтолкнул поддержать Шерика двух личностей, с которыми нам тоже давно пора было покончить — эмира Бухары и эмира Хорезма, боявшихся, что новая власть доберется и до них. И понятно, что славный Абу Муслим — пока что остававшийся той самой «новой властью», — был просто вынужден послать на них десять тысяч хорасанцев, причем во главе их поставить моего старого знакомого — Зияда ибн Салеха. Который как раз сейчас загонял, как зверя, восставшего Шерика где-то в окрестностях Бухары.
Я не сомневался, что дорога Зияда к посту эмира моего Самарканда была уже открыта.
Единственной неприятностью из всего этого было то, что пока в Бухаре пылает этот мятеж обреченных, ехать домой нам лучше все-таки через Балх.
Выяснил Юкук неведомым образом и еще кое-что. Райский сад под Мервом был превращен в развалины, чернеющие головешками. Убийцы больше не возникали даже в разговорах. Проповедник исчез, будто его никогда не было на свете. Абу Муслим, похоже, очень старательно заметал следы, как будто это могло ему помочь. Куда подевались несколько оставшихся в живых обитателей уничтоженного сада, в том числе женщина, о которой раньше говорили только вполголоса, было сначала неизвестно. Но потом сведения появились: уцелело человек пять, их видели то тут, то там. Но надежность этих разговоров была весьма сомнительной. Женщина же как будто исчезла с лица весенней земли.
— Что ж, для начала и это неплохо, — признал Юкук. — Они, видимо, не все были убиты. Хорошо, мы еще сюда вернемся, ведь так?
Дозор во главе с Юкуком догнал меня уже у длинной, заросшей бурьяном стены караван-сарая.
— Какие-то странные личности рыщут неподалеку, — сказал Юкук. — Несколько всадников. Один, по описаниям, украшен очень большим носом. Ни одной женщины среди них, правда, нет.
— Раз так, пусть рыщут. А у меня зато целых две женщины по цене одной, — устало отозвался я. — Я как-то пообещал хорошую помощницу нашему лекарю, давным-давно. Вот, везу — пора отдавать долги. Самим нам в больнице показываться не стоит, а вот послать кого-то с этой женщиной — не проблема. Попросил у работорговца — там, позади, есть рынок рабов, — женщину посильнее, а он в результате всучил мне настоящую красавицу И с ней старую служанку. Ах, надо было сделать и тебе такой же подарок, не догадался. Но скоро мы будем в Самарканде, и время подарков еще придет.
— Рабов? Рынок рабов? — повторил Юкук, и лицо его стало задумчивым. И через несколько шагов он сказал: — Господин, мне надо будет снова отлучиться. Я отдам распоряжения охране. И вернусь до рассвета.
Я отпустил его рассеянным кивком, думая о теплой воде и чистом полотне на лежанке. И — почему нет? — о лошадиных скачках на ковре со смуглой красавицей, которая в этот момент легким прыжком слетела с верблюда, не обращая никакого внимания на сползающую с легким стоном с него же старуху.
Я махнул им обеим рукой, как только получил двойную комнату, выходящую во внутренний двор в тихом его углу. Это был очень маленький караван-сарай. Охране пришлось по большей части отправиться к его конкурентам, располагавшимся за такой же длинной стеной, за запущенным и замусоренным пустырем.
— Воды, — сказал я женщинам. — Понимаете, воды. И тут полотно с головы «служанки» упало на ее плечи, и я увидел перед собой самые серые глаза на свете.
— Маниах из дома Маниахов, что делаешь ты здесь, в этом городке без имени? — прозвучал до слез знакомый, чуть подрагивающий голос.
Дальше мы смеялись, глядя друг на друга, а мое смуглое юное приобретение изумленно наблюдало за нами из угла.
Потом сероглазая Халима опустилась — как будто упала, — на ковер и вдруг начала говорить. Слова вылетали из ее рта, тесня друг друга, пока я с грустью рассматривал повисшую мешочками кожу под ее глазами и подбородком и давно не мытые волосы:
— Нанидат, как дожили мы с тобой до такого дня, когда глава дома Маниаха покупает женщину из дома Ашкендов? Но скажи же, сколько я стою — вдруг так дорого, что не смогу расплатиться? Меня захватили в Бухаре — представь себе, всего-навсего в Бухаре. Там сейчас настоящий хаос. И повезли дальше, дальше… Ашкенд, наверное, с ума сошел от горя. Как ты изменился — но ты же едешь с войны, ах, если бы мы там, в нашем загоне, хоть немного представляли, как она идет! Мы побеждаем, Нанидат? Или хотя бы держимся? И кто сегодня эти самые «мы»? О, да, побеждаем, конечно, иначе бы ты не выбирал себе красавицу юных лет, — а то что с ней делать в бою, значит, для тебя пришел мир, — но ты еще не знаешь, что купил. Не дай ей замучить тебя до смерти, она только и думает, что о мужчине, да она просто больна, эта дрянь. Каждую ночь мы заснуть не можем — она начинает тихо сотрясаться там, у себя в углу под покрывалом, потом с шипением выгибается, наконец, дугой, и сразу же начинает снова, и еще раз, и еще, — просто кошмар. Что я говорю — не можем заснуть: не могли, должна я сказать. Ведь меня уже купили. Бог мой, что же ты молчишь?…
И тут поток речи ее прервался, полились слезы.
— Прости, Маниах — просто я вообще не говорила нормально уже много, много месяцев. А сейчас… нет, дай уж я скажу самое главное сразу, — отдышалась она наконец. — Скажу — и все. Я боюсь, что недолго буду у тебя в рабынях, Нанидат. Даже на этом верблюде было ужасно… Оно чешется, болит, оно уже дергает. Мы все знаем, что когда-нибудь умрем, — но когда я поняла, как именно и где умру, о, это не описать… А наш хозяин это понял еще раньше, поэтому наверняка не сильно за меня торговался, правда? Он бы просто выкинул меня вон рано или поздно, чтобы у других женщин не началась такая же болезнь. И я сдохла бы где-нибудь у дороги. Раз в месяц — только раз, ты можешь себе представить? — он посылал нас в баню. Но в последний раз эта дрянь (кивок головой в сторону смуглянки) в этой бане увидела, что со мной творится, и ему донесла… Ты представь себе — я считала каждый день после этого и думала: хоть бы еще на один день меня оставили в нашем хлеву, один только день…
