Дмитрий Янковский - Знак Пути
– Это тебе повезло. – уверенно кивнул юноша. – Река, она шуток не любит.
– Да ладно, не дуйся! Я ведь как лучше хочу. Ты вон сонный, как филин средь бела дня, эдак и себя загубишь, и нас заодно. А вечером ты здорово правил, без тебя еще неизвестно как бы все повернулось. Хотя когда подрулил к берегу, я уж за свои портки испугался, честное слово. Нда… Но если бы влетели на песчаную отмель, так всем бы нам был конец, это уж без всяких сомнений. Вовремя ты ее разглядел.
– Не разглядел! – довольно пояснил Мякша. – Ее разглядеть нельзя, она под водой. Такие дела надо знать и помнить. Я же говорю, мы с батькой Днепр от начала в конец исходили. Он меня многим секретам выучил.
Микулка смолчал, догадываясь, какими секретами хорошо владел почивший рыбарь. Хорошо хоть сын не убогий, а то у выпивох иногда такое рождается, что Ящер бы обмочился со страху.
– Ну ладно… – сказал он как можно мягче. – Ступай, отдохни. Если никаких отмелей впереди нет, так я справлюсь. А твои умения нам пригодятся, когда через пороги пойдем.
Мякша неохотно отпустил весло и отойдя на два шага, с шорохом повалился в груду высыхающих листьев. Заснул сразу, едва очи сомкнул. Микулка улыбнулся и взялся за кормовое весло.
Вскоре жиденькую кисею тумана разогнал долгожданный южный ветер, парус защелкал, напрягся, как схватившая меч рука и под радостный возглас гребцов лодья быстро набрала ход. Микулка позволил им спать и те повалились вдоль бортов как убитые, если конечно убитые могут так громко храпеть.
Кораблик быстро набирал ход, носовая балка резала воду как масло, разгоняя по зеркальной воде длинную нитевидную рябь, Ветерок брезгливо поднимал с палубы жесткие листья и виновато пожевывал, словно извиняясь взглядом за безвыходность положения.
– Это тебе не душистые травы! – усмехнулся паренек. – По себе знаю, в походах научишься есть всякую гадость.
Конь тяжко вздохнул, шевельнул губами и свесил широкую морду за борт, похлебать пахнущей тиной воды. Эдакое путешествие ему явно не нравилось.
Микулка правил неумело, кормовое весло держал первый раз в жизни, поэтому крепчающий ветер мотал лодью от берега к берегу, словно та никак не решила к какому приткнуться. Вскоре он понял, что как прямо весло не держи, а сносить все равно будет, потому-то Мякша и шевелил им без остановки, удерживая корабль посередке реки. Попробовал делать так же и дело быстро пошло на лад, хотя со стороны их суденышко все равно выглядело как заблудившийся на базаре щенок – то в одну сторону кинется, то в другую.
– Нда… – чуть слышно молвил Микулка. – Без кормчего мы бы как раз только до леса и добрались бы. И конику моему повезло, что он листья дожевывает, а не они его.
Лодья шла споро, из-за леса величественно всплыло огромное полыхающее солнце, молодое, ярое, даже взглянуть больно, сразу повеяло теплом и в невысоких волнах запрыгала серебристая рыбешка, заново повторяя свой вечный утренний танец. Небо налилось нежнейшим голубым светом и стало видать, что оно и впрямь хрустальное, как все время говорили волхвы. Только невесомый пух облаков гулял под полупрозрачным куполом, сливался в большие и малые тучки, снова таял, как сахарная пыль в горячей воде. Микулка подумал, что было бы удивительно и беззаботно лежать в невообразимой вышине на этом мягком, как мамины руки, покрывале и глядеть вниз, на далекую, медленно проплывающую землю. Уж он-то знал, как она выглядит с высоты!
А за этим хрустальным сводом сейчас его Дивушка, жена нареченная…. Томится ли, улыбается ли? Как узнать? Может быть небо ясное, когда ей хорошо, а хмурится, когда печаль омрачает лицо любимой? Может быть в каплях дождя есть и ее слезинки, а в ярких речных бликах блеск ее милых глаз… Великие Боги! Все бы на свете отдал, чтобы коснуться ее руки! Зачем же, зачем вы отняли у меня ту, чьи нежные очи глядят прямо в душу, ту, ради которой не страшно тысячу раз умереть и снова родиться… Лишь бы быть рядом… Зачем из счастливейшего сделали меня несчастнейшим из смертных?
– Зря вы так… – в слух шепнул он, зло смахнув навернувшуюся слезу. – Только накликали беду на свои величавые головы. Я ведь теперь и по лестнице на небо залезу, хоть три сотни лет мне на это потребуется! Вам либо придется разорвать меня на куски, либо вернуть то, ради чего я умру не задумавшись.
Микулка почти ничего не видел от слез, грудь разрывало томительной болью, сердце ныло так, что хотелось умереть прямо сейчас и тут же оказаться там, в вышине, за далеким хрустальным сводом.
– Эй, ты что! – вытащил его из тяжких грез знакомый встревоженный голос. – Да очнись же!
Ратибор подскочил к пареньку и еле успел выхватить кормовое весло перед тем, как лодья чуть не врезалась в крутой глинистый берег.
– Прости… – утершись рукавом, понурил голову Микулка. – Совсем я стал никудышным…
– Да ладно тебе… – мягко улыбнулся стрелок. – Думаешь в моем сердце не было тяжкой раны? Только мою может даже трудней залечить, чем твою. Ладно, а то сейчас вместе расплачемся.
Они сели рядом, стараясь не глядеть друг на друга – как-то соромно вот так, прямо, выказывать свои чувства, чай не девки на выданье.
Река стелилась на север широким изумрудным полотнищем, уставшие за ночь друзья еще мирно сопели, хотя солнце уже во всю швырялось в них теплыми рыжими бликами.
– Погляди… – нарушил молчание Ратибор. – Что это за пятнышко на воде?
– Где? – напряженно сощурился Микулка.
С глазами стрелка тягаться было всегда трудновато.
– Да вон же, у самого изгиба… Увидал? Во! Как думаешь, что?
– Ну… – паренек заинтересованно склонил на бок рыжеволосую голову. – Похоже на лодью. Только без паруса. А! Наверно они по течению идут.
Он улыбнулся своей догадке и вдруг замер, лицо мигом обрело серьезное выражение, будто на него накинули твердую деревянную маску.
– Поляки? – чуть слышно спросил он.
– Не знаю… – Ратибор Теплый Ветер приподнялся и подтянул к себе лук. – Для поляков лодья уж шибко махонькая. Не боевая. Давай-ка осторожненько правь к ней.
– Может лучше Мякшу разбудить? – неуверенно глянул Микулка. – Все же от лиха подальше. А то я тут так нарулюю, что костей потом не соберем.
Стрелок призадумался лишь на миг, потом беззаботно махнул рукой.
– Справимся… – успокоил он соратника. – Что я, лодьями не управлял?
Далекая темная точка приближалась быстро, постепенно вычерчивая свои формы и примерный размер. Паруса на лодке не видать, да и по всем статям ей до боевого корабля, как бабочке до орла. Обычная рыбацкая лодочка.
– Идет она странновато… – вытянул шею Микулка. – Будто щепка по ручью, без всякого управления.
– Да и рыбарей не видать. – подтвердил Ратибор. – Может просто оторвалась от причала? Найдет себе покой в синем море… Только…
Он аж привстал, заметив то, что Микулкин взгляд еще не мог выхватить из сумятицы речных бликов и утренних теней, руки заученно подхватили лук и лихо накинули тетиву на положенное ей место, зоркие глаза цепко держали утлую лодку, словно целились.
– Эй, чего там? – не понимающе привстал паренек.
– Стрелы. – коротко и непонятно ответил стрелок.
– А ежели по-людски?
– Из бортов торчат оперения. Много.
Микулка переварил в мозгах сказанное и хмуро почесал макушку.
– Досталось несчастным.
Лодченка медленно кружилась, послушная спорящим меж собой течению и ветру, так что когда Микулка неумело подцепил ее багром, она уныло и жалко плыла кормою вперед. Когда-то надежная и крепкая, теперь посеченная злыми стрелами и с парой смертельных зияющих ран от булатных жал, она не проживет долго – водицы внутри почти по колено, в грязной жиже плавает жестяной светильник и выловленная рыба, мокрой грудой валяются пахнущие речной травой сети, а весла бестолково болтаются в уключинах, словно выломанные руки.
Рыбарей было двое, один с тихим спокойствием покачивался на воде лицом вниз, из спины торчали три толстых, коричневых от крови древка, другой, совсем еще молодой, неподвижно прижался к борту, и хотя стрел из груди торчало не меньше, он глядел на опешивших витязей живыми, настежь раскрытыми глазами.
Даже Ратибор растерялся, не зная что делать, а Микулка и вовсе разволновался, до темноты в глазах сжав зубы.
– Сволочи… – натужно прошипел он. – Рыбарей-то за что?
Выживший не сводил с витязей взгляда огромных, зеленых как Днепр глаз, силился что-то сказать, но обескровленное тело откликалось вяло и неохотно. Наконец спекшиеся губы раскрылись, выпустив чуть слышный вздох. Друзья прислушались, но тут разве что-то расслышишь… Во взгляде юноши мелькнула такая страдальческая безысходность, что мороз пробежал по коже, но он напряг последние силы и губы разомкнулись вновь, с отчетливым треском пересохшей плоти.
– Я все же доплыл… – уже громче выдохнул он. – Мы с отцом… Из Киева. Никто больше прорваться не смог…
