Алексей Фомин - Время московское
— Квасу холодного принеси да открой окно — выпусти муху.
Избавив великого воеводу от осточертевшего жужжания, подьячий вышел вон — за квасом. Сашка тяжело вздохнул — не в радость ему кабинетная работа. Однако ничего не поделаешь. Должность большого военачальника в любые времена — это не только на поле боя указующим перстом тыкать или мечом махать, это еще и колоссальное количество рутинной бумажной работы. Окинув взглядом свой стол, заваленный документами, Сашка еще раз тяжко вздохнул. Все, понимаешь, пишут, паразиты. Даже Адаш, старый хрен, и тот в бюрократию ударился. Прислал толстенный отчет, озаглавленный «Состояние мобрезерва на 01.05.6888 г.[32]». Словечко «мобрезерв», чрезвычайно ему понравившееся, подбросил Адашу Сашка, и теперь старый солдат готов был употреблять его при каждом более-менее подходящем случае. На первой же странице отчета Адаш оставил собственноручно сделанную приписку: «Прочти, государь, дело архиважное». Самого автора доклада на Москве не было, уехал с инспекционной поездкой.
Полуэкт принес ковш с пенящимся в нем холодным квасом, и Сашка, потягивая напиток, принялся листать отчет. Со всеми его данными он уже был знаком. Например, о том, что луки (не говоря уж об арбалетах), поступающие на вооружение, из рук вон плохи, а подготовка стрелков ведется ни шатко ни валко, говорилось уже не один десяток раз. А воз и ныне там. Теперь же Адаш вновь напоминает об этом. Но на последних листах, озаглавленных «О состоянии дел пушкарских», он обнаружил кое-что новое для себя. Так уж получилось, что почти два года назад, сразу после битвы на Воже, безотчетное стремление великого воеводы обзавестись собственной артиллерией получило неожиданный отклик. Вообще-то вся неожиданность этого отклика проистекала от того, что исходил он из места, далекого, казалось бы, от всех мирских дел и забот. А именно из Троицкой обители, ведо́мой в делах и духовных, и житейских твердой рукой преподобного Сергия. Монах сей обители, отец Александр, отлил первую на Руси пушку. Что сподобило на это бывшего брянского промышленника Пересвета, отлившего за свою мирскую жизнь не одну сотню колоколов? Наверное, то же самое устремление, та же самая страсть, что терзает всех изобретателей и рождает в итоге феномен, позже названный техническим прогрессом. А преподобный Сергий потому, видимо, и был столь велик и грандиозен, что умел заметить и поддержать любой талант, даже, казалось бы, бесполезный для строгого монастырского жития.
Как бы то ни было, но два человека, один из которых знал, для чего ему нужны пушки, и второй, умевший их делать, наконец-то встретились. Результатом этой встречи стало пушечное производство, развернутое в Троицкой обители. Порох начали делать там же, в одном из сел, принадлежащих монастырю. Испытаниями же и подготовкой пушкарей занялся старинный приятель Адаша Ослябя, он же отец Андрей. Отцу Александру пришлось повозиться со своим детищем, прежде чем удалось создать надежный, работоспособный образец.
Теперь же в докладе Адаша сообщалось, что пятьдесят полевых пушек, испытанных и обстрелянных, установленных на станины, дожидаются в Троице. Наряд[33] для них также заготовлен. Приводились цифры по картечным зарядам и ядрам. Хуже всего обстояло дело с бомбами. Технология их изготовления была несовершенна, плохо отработана и рискованна для исполнителей. Сообщалось, что при их производстве произошло несколько инцидентов, один из них — даже со смертельным исходом. («Но что значат жизни нескольких холопов, когда речь идет об Отечестве и техническом прогрессе?» — подумал Сашка.) Обученных же расчетов для всех пушек не хватает, и Ослябя сейчас день и ночь готовит новых пушкарей. А также необходимо уже сейчас доставить в Троицу нужное количество лошадей и закрепить их, сколько требуется, за каждой пушкой. Пускай к пальбе привыкают, ибо необстрелянные лошади пугаются и могут в бою наделать бед. А чтобы сие исполнить, необходимо распоряжение великого воеводы.
Прочитав это, великий воевода с досады хлопнул по отчету рукой и, несмотря на то что находился в комнате один, громко воскликнул:
— Ну совсем народ оборзел! Пару сотен лошадей в Троицу без меня пригнать не могут! Все на меня! Все я! Что ж это за бардак такой безынициативный!
В комнату вновь заглянул подьячий Полуэкт.
— Вызывали, государь?
— Обожди… — Сашка закрыл доклад, взял перо и на первом листе размашисто написал: «Боярину Федору Кобыле. Срочно принять меры к исправлению выявленных недостатков. Организовать поставку в Троицу лошадей и обеспечить дополнительные мощности по производству бомб». Передавая доклад подьячему, приказал: — Срочно доставь в воинский приказ. Боярину Федору лично в руки. Скажешь: великий воевода недоволен. Чтоб к обеду был у меня с докладом о принятых мерах. Да чтоб не затягивал. После обеда я уеду. Не успеет, пусть пеняет на себя.
Полуэкт вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Воинский приказ, собственно, располагался тут же, в соседнем доме, поэтому его главе, боярину Кобыле, надо было очень постараться, чтобы не успеть на доклад к великому воеводе.
Переезд приказов, воинского и тайных дел, из столичной Костромы в родные для великого воеводы московские места состоялся сразу после вожской победы. Вполне разумное предложение Адаша — складировать запасы и вооружение в месте с наибольшей плотностью населения — как-то сразу овладело умами правящей элиты и стало руководством к действию.
Первые склады как-то сами собой устроились на холме у впадения Неглинки в Москву. Там же срубили резиденцию великого воеводы и дома для приказов. Рядом с ними поставили и детинец для дружины, несущей охрану всего хозяйства. А приказ тайных дел тут же заказал острог для своих подследственных. Деревянный срубили в два дня и сразу принялись возводить стены более капитального, каменного острога. Склады с воинским имуществом множились, и деревянный частокол, окружавший это хозяйство великого воеводы, уже не представлялся надежным и солидным. Великий воевода распорядился начать возведение каменных стен. По Москве поплыли расшивы с белым камнем.
Сашка, пребывавший постоянно в хлопотах, беготне, ближних и дальних разъездах, врубился в суть происходящего только тогда, когда начальник воинского приказа боярин Федор Кобыла расстелил перед ним на столе большой чертеж и сказал:
— Строительство-то немаленькое получается. Требуется твоя подпись, государь.
Вместо высокого каменного забора, которым Сашка намеревался защитить свое хозяйство от возможных расхитителей, на чертеже красовалась крепостная стена с башнями. Да что там крепостная стена! Целая крепость со рвами, заполненными водой, подъемными мостами и въездными воротами. А ров заполнен водой из Неглинки. Глядит он на чертеж, читает: дон Москва, дон Неглинка, — и тут точно молотком кто-то в темечко его хватил. Крепость на холме при впадении Неглинки в Москву-реку — так это же московский Кремль! Начало и основа города со столь милым сердцу названием — Москва! У Сашки аж похолодело в животе. Неужто именно ему предстоит стать основателем Москвы? Тут же вспомнилось пророчество Вещей Готы, обещавшей ему, что станет он основателем двух Римов. «А ведь Москву называли третьим Римом», — всплыло у него в памяти.
Сашка взял перо, обмакнул его в чернильницу, занес было над чертежом, собираясь поставить подпись, но остановился. Спросил у боярина Федора внезапно севшим, хриплым голосом:
— А зодчие кто? Хороши ли?
— Панфил Грек да Афанасий Белый, — ответствовал боярин. — Хороши ли, нет ли, не ведаю, но бумаги верительные у них с собой. Писано там, что и крепости ставили, и дома многие знаменитые в Царьграде тож. Как чертеж утвердишь, так в тот день и начнут.
— А как крепость назовем?
Глава воинского приказа пожал плечами:
— Ты, государь, — великий воевода. Тебе и называть. Опять же землица ваша, вельяминовская…
— Хорошо, — согласился Сашка, коченея от торжественности момента, и размашисто написал на чертеже: «Граду Москве быть!» — после чего поставил свою подпись.
Доверенные люди из окружения великого князя доносили, что Дмитрий, узнав во время дружеской пирушки о начале строительства Тимофеем Вельяминовым крепости на Москве, ничего не сказал, только в лице переменился. Стал хмур, задумчив и вскорости покинул пирушку.
…Сашка допил остатки кваса из чаши, поморщился (квас успел согреться). Вышел из-за стола, прошелся по кабинету, выглянул в окно. Май в этом году выдался знатный — солнце так и жарит. Эх, сейчас бы спуститься вниз, к Москве-реке, погрузить в ее прохладные воды свое разгоряченное тело… Сашка усмехнулся. Вот народ кругом удивится — великий воевода, раздевшись догола, полез в речку, как простой мужик… Да… Попривык он за эти годы, освоился в шкуре великородного вельможи. «Сколько я уже здесь? — задумался Сашка. — Так… Попал я сюда, когда шел шесть тысяч восемьсот восемьдесят третий год, а сейчас уже шесть тысяч восемьсот восемьдесят восьмой. Пять лет, значит. Тимофею шел тогда восемнадцатый год. То есть теперь ему почти двадцать три, как и мне. Да… Дела… Видели б меня сейчас мои сослуживцы! Подполковник Кубасов дар речи потерял бы от удивления, узнав, что старший сержант Ремизов стал главнокомандующим всея Руси».
