Андрей Дай - Орден для Поводыря
Где-то он не был оповещен обо всей глубине моего замысла, в другом месте – я оказывался полнейшим дилетантом и фантазером, но поздним утром следующего дня капитан принес мне топографические планы с окончательной версией трассы. И именно этот лист поехал вместе со мной в Санкт-Петербург.
Ключевым моментом было месторасположение моста через Томь. Я предполагал, что самым лучшим местом станет относительная узость реки в районе Черемошенских причалов. Волтатис – что строить там железнодорожный мост излишне дорого, и что он может помешать речному транспорту. Почему-то раньше я на нужды речников в таком ракурсе не смотрел, так что пришлось согласиться с капитаном. Будущая переправа переехала выше по течению, в район лагерей Томского батальона. Соответственно, вместе с мостом существенно сместился и вокзал. Теперь он должен был появиться несколько ближе к реке, к востоку от Михайловских кирпичных заводов.
Дальше на восток путь пошел вполне предсказуемо – по водоразделам мелких речек, и до будущих угольных копей, по моему мнению, ничуть не отступал от ветки Томск-Тайга из моего мира. А вот дальше, инженер, не ведая, что немного восточнее вскоре должен будет появиться новый промышленный район, провел линию неверно. От железорудного месторождения до ближайшей станции получалось никак не меньше чем сорок верст. Меня это совершенно не устраивало, но и поставить точку на карте, и объявить что – вот, здесь будет город, я не мог. Требовались консультации специалистов. И геологов, и металлургов. Но изогнуть тонкую черную линию так, чтоб она прошла максимально близко к речке Железянке, это было в моей власти. Не думаю, что возникнут споры из-за пары верст, на которые я мог ошибиться.
Зато потом, преодолев северные отроги Салаирского кряжа, дорога выходила практически на равнину. До самого Красноярска не существовало сколько-нибудь значимых препятствий. Местность изобиловала речками и ручьями, так что проблем со снабжением паровозов водой быть не должно. К сожалению, Юрий Иванович был слабо знаком с той местностью, так что углы спусков и подъемов указать не смог. Это он и должен будет выяснить весной и летом следующего года.
Я намерен был приложить все усилия с тем, чтобы заинтересовать Государя этим проектом. Хотя бы уже потому, что без Высочайшего одобрения строительства новой железной дороги, мой металлургический комбинат не имел никакого смысла. И потому всю дорогу, на каждой станции, писал экономическое обоснование. Зря что ли у меня в дипломе значилась специальность – "экономика и управление народным хозяйством". И пусть к народному хозяйству история этого мира, моими стараниями, может и не повернет, но законы экономики вряд ли сильно отличаются. Кипа черновиков росла, и наконец, наступил момент, когда нужно было поставить точку, и отдать аккуратным писарям на окончательное оформление и копирование.
Шестнадцатого декабря 1864 года, в Герин двадцать девятый день рождения, мы с Иваном Дмитриевичем Асташевым сошли с поезда на Нижегородском вокзале, за Камер-Коллежским валом, в предместьях Москвы. И, двумя часами спустя, добрались до Николаевского вокзала на извозчике только чтобы узнать – просто купить билеты в Санкт-Петербург и сесть в ближайший же поезд – не получится. Требуется собственноручно написать заявление, с указанием цели визита в столицу, перечислить сопровождающих и уточнить – в какой именно гостинице Москвы мы станем дожидаться разрешения жандармов на дальнейшее движение. И, похоже, эти сложности удивили только меня. Асташев и Герочка восприняли искусственные препоны как нечто само собой разумеющееся.
— Пишите – Кокоринское подворье, Герман Густавович, — ласково улыбаясь, посоветовал золотопромышленник. — Давно хотел посетить это знаменитое место.
— Чем же оно так известно? — раздраженно брякнул я.
— Ну, кухня там, как говорят, выше всяческих похвал! — хихикнул старик.
Это и решило дело. Раз нельзя было провести Герин праздник в дороге, стоит воспользоваться случаем и отметить его в компании со всякими вкусностями.
— Вечером нас непременно навестит жандармский офицер, — поделился Асташев. — Нужно будет предстать перед ним в выгодном свете…
— То есть, Высочайшего повеления уже недостаточно?
— Нет, Герман Густавович. И они, знаете ли, правы. А ну как сочтут нас излишне опасными? Слыханное ли дело! Заговорщики при дворе! До вас ведь тоже донеслись эти печальные вести, касаемые готовящегося покушения на Его Императорское Высочество цесаревича?
— Да-да, слышал что-то… Краем уха…
— А для чего же вы, сударь мой, дружбу с майором Кретковским водите, коли он вам об этаких-то вещах не докладывает? — искренне удивился старый лис.
Ха! Так я ему и сказал! Да и слишком долго бы объяснять пришлось. Не предназначенное для чужих ушей рассказывать. И о кавалерийском налете на царский двор с целью спасения цесаревича. И о обещанной начальником Третьего отделения, "фрондером" Мезенцевым, поддержке в отделении юга Алтая от АГО, и о "операции принуждения" одного нерадивого питейного надзирателя к справедливому разделу неправедно нажитого…
Дело в том, что сыск августовских Барнаульских поджигателей получил неожиданное продолжение.
В Киприяне Фаустиповиче Кретковском произошли разительные перемены. Если раньше он представлялся мне этаким крысом-переростком, гротеском на популярных в мое время мультипликационных мутантов, сейчас уже и не припомню – то ли героев, то ли – злодеев. Теперь же главный Томский жандарм выглядел скорее – барсуком. Тоже огромным, с той же вытянутой хитрой мордой… хм… лицом, но совершеннейше другой по повадкам. Куда только делась едва сдерживаемая, присущая грызунам, суетливость! Теперь передо мной сидел уверенный в себе господин, барин, легко разглагольствующий о судьбе державы и умеющий тысячей слов так ничего внятного и не сказать.
Это все потому, что за заслуги перед Отечеством томского жандармского штаб-офицера повысили в звании сразу до полковника, и наградили орденом – таким же, как у меня Станиславом третьей степени. Больше того! Миша поделился секретом, что представительство тайной полиции у меня в губернии планируется серьезно усилить. Будто бы в Томск должны были даже перевести из Омска к постоянному пребыванию целый эскадрон конных жандармов и еще три или даже четыре офицера.
— …Таким образом, Герман Густавович, невзирая на кажущуюся бунтообразность, разбойные и противоправные действия содержащихся в пересыльном остроге поляков, никаких признаков политических причин волнений нами не обнаружено, — вещал Кретковский, поблескивая влажными глазками.
Не нравился он мне такой. Сытый, сильный, ничего не боящийся и уверенный в благоволении начальства. Как с ним работать, если он ничего больше не хочет? Не-е-ет! Мне нужен здесь в Томске жандарм голодный и злой. Чтоб, когда я скажу: "заговор! Взять!" он прыгал и в глотку вцеплялся, а не вопросы задавал – кто да почему я так считаю.
— Что там у нас, господин полковник, с расследованием покушений? — самым наглым образом перебил я жандарма.
— Покушением, ваше превосходительство?
— Да-да! Покушением. Как раз – на мое превосходительство. Незадолго до моей экспедиции к китайской границе, вы приняли сыск по этому делу. Неужто ничего не открылось?
— А разве…
— Вы хотите, видно, спросить – не открыл ли господин Пестянов какие-то новые обстоятельства? Не буду вас томить ожиданием. Открыл. Однако же, в отличие от вас, Ириней Михайлович не имеет чести состоять на службе при штабе жандармского корпуса. И расследования покушений на убийство… да-да, Киприян Фаустипович – убийство государевых людей – это не его планида.
— Но я…
— Господин полковник! Вы скрыли от меня важнейшие сведения! Больше того! Вы ввели губернатора в заблуждение относительно личной его безопасности! Думаю, его превосходительство, господин Мезенцев войдет в мое положение…
— О!
А как ты хотел? Конечно – о! Пупом земли себя почувствовал? Самым страшным зверем тайги? Так я тебе открою дедовскую тайну. Самый страшный – тот зверь, что за спиной!
— Да о каких, милосердный Боже, сведениях, ваше превосходительство, вы изволите говорить?
— У вас что, пятнадцать заговоров в розыске? Или вы считаете, что несчастные польские солдаты в Барнауле не связаны со злодеями, стремившимися пролезть мне в окно?!
— Полноте, ваше превосходительство, — расслабился барсук. — Промежду Барнаулом и Томском более четырех сот верст. Где уж им…
— Таким образом, господин полковник, вы отрицаете возможность сношений между землячествами ссыльнопоселенцев разных селений губернии?
Я многое не знал. Дознание по делу о поджогах в Барнауле вел по большей части поручик Карбышев, но допросами подозреваемых занимался штабс-капитан Афанасьев. И как только услышал из уст Александра Мокроницкого, что, дескать, еще на пути в Сибирь, на этапе, поляки планировали организацию местных ячеек повстанческой организации и договаривались о способах связи, немедленно выделил расследование в отдельное делопроизводство.
