Александр Михайловский - Путь в Царьград
Но я ошибался. Вскоре я убедился в этом. А самое обидное то, что реальность оказалась намного фантастичнее самых буйных моих видений.
10 июня (29 мая) 1877 года, полдень, Константинополь, мобильный госпиталь МЧС.
Командир отделения сержант контрактной службы Игорь Андреевич Кукушкин.
И вот, наконец, после службы на блокпосту мы вернулись в город. Добрались до своих казарм, считай, без приключений. Разместили наш взвод на постой в доме одного турецкого вельможи, который на следующий день после захвата Константинополя удрал из города вместе со всей своей семьей и награбленными ценностями. Тогда мы еще только-только начали перекрывать дороги, ведущие из Константинополя, и, похоже, этому паше повезло, сумел проскочить мимо наших постов. А может, и не повезло. Уж больно много на тамошних дорогах грабили и убивали.
В основном этим делом занимались черкесы. Тут наш зам по воспитательной работе провел у нас беседу, рассказал о том, что нынче творится в Турции. С его слов получалось, что эти джигиты беспредельничали покруче, чем разные там банды во время нашей Гражданской войны. Те хоть были отморозками, но своими. А эти — чужаки.
Оказывается, лет за десять-пятнадцать до начала войны, с Северного Кавказа в Турцию уехала уйма народа; цифры были разные, кто говорил — сто тысяч, кто — пятьсот. Турки обещали переселенцам помощь. Только, как это часто бывает, чиновники турецкие деньги разворовали, и люди, бросившие дом и хозяйство, оказались в чужой стране без копейки денег и без крыши над головой. Тут и болезни начались. Словом, умирали они тысячами. Чтобы раздобыть хлеба, джигиты продавали туркам в рабство своих жен и детей. Только султан запретил работорговлю.
В конце концов, всех, кто выжил, отправили на жительство в Болгарию. Ну и там, озлобленные на весь свет кавказцы, получившие прозвище «черкесы», начали грабить местных жителей. Те в ответ взялись за оружие. Резня была страшная. Она, в общем-то, и стала поводом для объявления Россией войны Турции. Вот так оно бывает — событие в одной стране аукается в другой.
Сейчас эти черкесы оказались вообще как бы вне закона. Все вокруг их ненавидели: и греки, и болгары, и сами турки. Как бешеные волки, они нападали на всех, грабили, насиловали, убивали. И их тоже истребляли все. Никакого пока выхода из этого замкнутого круга не было. Назад, на Кавказ, им дороги не было, в других странах и своих разбойников хватало. Так что пока шла война на уничтожение. Спецназовцы и греческие патрули, чистящие окрестности города от банд, с ними тоже не церемонились, за бандитизм по законам военного времени — смертная казнь на месте преступления.
Ну, а в самом Константинополе уже стало более-менее тихо. По ночам, правда, постреливали. Но в городе было введено военное положение и комендантский час. Комендант Никитин с его советниками и помощниками потихоньку налаживал жизнь. Главное — работали базары, где горожане могли купить себе еду. Деньги пока ходили турецкие, но, как я слышал, готовились к печати новые, «югоросские», рубли, пока условно именуемые «тугрики». Почему «тугрики»? А черт его знает! Но наши умельцы уже разрабатывают на компьютерах макеты купюр. Споры идут насчет символики и прочих атрибутов. Даже самому адмиралу приходится иной раз вмешиваться. Ходят слухи, что пока сошлись на портретах великих русских флотоводцев.
Ну а я, немного отдохнув и помывшись, направился к своей красавице Мерседес. Замечательное у нее, черт возьми, имя! Мне оно очень нравится. И сама она, солнышко мое черноглазое, совсем меня с ума свела. Сколько у меня девиц было до этого, а вот эта прелестница из прошлого — единственная, кто смогла взять в плен мое сердце. Скорей бы ее увидеть!
Кстати, Мерседес сейчас в госпитале МЧС уже не на положении пациентки. Она уже пришла в себя, и сейчас подполковник из этого госпиталя — Игорь Петрович его имя и отчество — к делу ее приставил. Язык они общий нашли — Игорь Петрович служил на Кубе, там научился разговаривать по-испански. А моя любимая мало-помалу осваивает русский язык. Сейчас она работает в госпитале кем-то вроде сиделки. Ничего, справляется, Игорь Петрович ее хвалит.
Многие женщины из тех, кто остался без кормильцев, причем не только гречанки и армянки, но и турчанки, сейчас работают в нашем госпитале. Тут и заработок, и возможность найти себе нового главу семьи. Ведь многие ребята в нашем времени были женаты, имели семьи. И все наши близкие остались в веке двадцать первом. А в нынешнем девятнадцатом веке мы, похоже, застряли надолго, если не навсегда. Надо как-то налаживать личную жизнь, ведь в поход отправились не монахи какие-нибудь, а молодые и здоровые мужики. «Основной инстинкт» — он и в прошлом основной инстинкт. И никуда от него не денешься.
Поначалу знакомые греки стали приглашать наших орлов в портовые бордели. Их в городе было немало. Только наш доктор Сергачев велел передать всем желающим потешить плоть, что в этих борделях заразу найти проще пареной репы. И что он не потратит ни одной дозы антибиотиков, чтобы лечить того, кто подхватит от какой-нибудь местной путаны «гусарский насморк». В местных магазинах изъяли все имевшиеся в наличии «изделия № 2». Но они были такого ужасающего качества, что желающих ими воспользоваться нашлось не так уж и много.
Но, помимо чистой физиологии, людям требовалась женская ласка, забота. Поэтому многие морпехи и моряки находили себе вдовушек, пусть даже с детьми. У многих чувства оказались достаточно серьезными. Местный греческий батюшка уже обвенчал несколько пар. Остальные пока под венец идти не собирались, но крепко подумывали об этом.
Ну а я со своей красавицей повенчался бы хоть сегодня. И она вроде бы не против этого. Мы с ней с грехом пополам научились понимать друг друга. Да и какие еще слова нужны в этом деле. Посмотришь в глаза своей любимой — и все становится ясно.
Вот и она. Бежит ко мне, в белом халатике, с белой косынкой, на которой нашит красный крест. Прямо с работы, должно быть. Раскраснелась вся — от волнения, видать. Черные глаза светятся от счастья. Подхожу к ней, обнимаю. Осторожно так обнимаю, уж больно плечики у нее худенькие, боюсь, как бы не сломать чего, ведь хочется обнять ее крепко-крепко.
Отпускаю ее, она ласково так смотрит мне в лицо. Замечает свежую царапину — поцарапало щепкой, отскочившей от повозки. Это два дня назад какая-то сволочь обстреляла нас, когда мы проезжали через турецкую деревню. Потом, конечно, мы перевернули все дома, а ружья так и не нашли. Местные же мужики смотрят исподлобья и как попугаи твердят: «Йок, йок, йок…»
Мерседес своими тонкими пальчиками проводит по щеке, осторожно касаясь царапины.
— Больно? — спрашивает она. Это одно из первых русских слов, которое она выучила. Слишком часто такой вопрос ей приходится задавать, когда она ухаживает за ранеными.
— Но, Мерседес, — отвечаю ей. Я тоже учу потихоньку испанский язык.
Потом я обнимаю ее за плечи, и мы идем гулять по дворцовому саду. Здесь так красиво. Я рассказываю ей о своем родном городе Выборге, стоящем на берегу залива, о старинном замке, который находится в центре города. Потом об огромном и прекрасном городе Санкт-Петербурге, где я учился и откуда ушел служить в армию.
Говорю по-русски, но моя испаночка внимательно слушает меня, кивает, словно понимает, и сочувственно смотрит на меня своими прекрасными глазами. Я шепчу моей любимой в маленькое нежное ушко слова любви, и она радостно смеется — ей щекотно. Потом она прижимается ко мне и шепчет:
— И я тебя люблю, Игорь.
Так чисто у нее это получилось, что я даже удивился. Должно быть, она попросила у нашего доброго доктора, чтобы он сказал, как будет звучать эта фраза по-русски, а потом долго и старательно ее заучивала.
Я обнимаю Мерседес и целую ее. Она вздыхает, и еще крепче прижимается ко мне. Похоже, что скоро мне придется заняться поиском обручальных колец.
10 июня (29 мая) 1877 года, полдень, Афон, Свято-Пантелеймоновский монастырь.
Полковник ГРУ Вячеслав Бережной.
Да, много где мне приходилось побывать, но вот на святой горе Афон как-то не довелось. Про Святую гору и ее монастыри уже здесь мне много рассказывал поручик Никитин. Долгими вечерами мы вели немало бесед о монастырях и скитах, о схимниках, живущих здесь подобно отшельникам первых веков христианства. Я хочу понять эту страну и это время, понять и полюбить.
И вот пришло время, и мы с поручиком, наконец, выбрались сюда, чтобы переговорить с игуменом русского Свято-Пантелеймоновского монастыря архимандритом Макарием. Никитин рассказал мне, что настоятель русский, родом из тульских торговых людей. На Афон он приехал в 1851 году, а через четверть века братия избрала его игуменом монастыря святого Пантелеймона.
