Анатолий Дроздов - Господин военлёт

Немецкие эскадры ползли обратно, когда в воздух поднялись «Илы» и «Пе». Волна за волной они шли к армии вторжения. Бомбить, стрелять, сжигать – любыми средствами уничтожать фашистов! «Горбатых» и «пешек» прикрывали истребители. Они получили жестокий приказ: умереть, но штурмовики с бомбардировщиками сохранить! Они умирали, мои мальчики: сотнями, тысячами. Против них, не имевших боевого опыта, вылетали асы Геринга. Надменные, чванливые, отточившие мастерство на пространствах Европы. Они сбивали мальчиков, но и сами гибли: собранные в Ижевске авиационные пушки не знали пощады. За одного аса мы клали двоих летчиков, но этот размен в стратегическом плане был выгоден. Немцы планировали блицкриг, у них не было резерва пилотов. У нас был.

В первый день мы потеряли четверть самолетов, немцы – не меньше. В относительном исчислении, конечно. В абсолютных цифрах победили они, но это была пиррова победа. Враг не понимал: откуда у русских столько машин? Почему незнакомы модели? Почему самолеты так мощно вооружены?

Назавтра бои продолжились. Немцы осатанели: им, покорителям Европы, посмели задать трепку какие-то унтерменши! Небо почернело от их самолетов, но мы этого ждали. На войне люди учатся быстро. Уцелевшие в боях мальчики ощутили вкус побед. Они навалились на врага с новой силой: их вела жажда мести за погибших товарищей. Цифры потерь сравнялись. Из Минска я перелетел в Киев, затем снова в Минск, потом – в Ленинград… Отовсюду слал донесения в Кремль. Авиация не только воевала, она вела разведку. Наши данные были оперативными и точными. В Кремле им поначалу не верили, я получал приказы: срочно прибыть в Москву! Приказы слали каждый день. Я отвечал: обстановка не позволяет покинуть фронт!

Мне нельзя было в Москву. Я нарушил строжайший приказ: не поддаваться на провокации! Я поднял авиацию до объявления войны. Мы бомбили немцев на их территории… Меня ожидал суд, скорый и неправый, и стенка в подвале. Стенка могла подождать. Я хотел осуществить задуманное. Сержант-артиллерист, в теле которого я когда-то воевал, не должен был погибнуть от бомбы, как тысячи других сержантов и рядовых. Неизвестных, бесфамильных…

Приказы перестали слать, молчание Москвы стало зловещим. Я старался не думать об этом. Мне хотелось погибнуть – смерть покрывает вину. Желание едва не исполнилось. При очередном перелете мой «Пе» атаковал «мессер». Немец убил стрелка и ранил штурмана. Я колебался недолго. Моя жизнь ничего не стоила, но пилот и штурман были не виновны. Я встал к пулемету. Фашист, получив очередь, резко отвернул; мы ушли. У «пешки» скорость будь здоров какая…

В июле война в воздухе кончилась: у немцев не осталось самолетов. Они заглотили наживку. Как некогда в Сталинграде, им казалось: еще одна дивизия, полк, батальон – и перелом наступит. Они бросали в бой последние эскадрильи, пока те не сгорели дотла. А вот у нас самолеты были. Мало, но все-таки… Наступила пауза, и я вылетел в Москву. На аэродроме меня встретили. У офицеров, подошедших к самолету, были синие петлицы и околыши фуражек.

– Сдайте оружие! – сообщил старший, козыряя.

– Я арестован? – спросил я.

– Там объяснят, – буркнул синий.

По пути я гадал, куда меня повезут: в тюрьму или на Лубянку? Машина свернула к Кремлю. Меня ввели в знакомый кабинет. Люди, сидевшие за столом, были тоже знакомы. Выражение их лиц не сулило хорошего.

– Вот и товарищ Красовский! – приветствовал меня пассажир. – Пришлось доставить его под конвоем.

Я молчал.

– Товарищ Красовский записался в анархисты, – продолжил хозяин кабинета. – Мало того, что он игнорирует наши приказы! Как мне доложили, он заменяет стрелков в самолете. Если б самолет сбили, немцы бы обрадовались: командующий ВВС, генерал-лейтенант лично ведет бой. Значит, в Красной Армии больше некому. Так ведь, товарищ Красовский?

– Не так!

– Объясните!

– В 1920 году, в Гражданскую, я вез на аэроплане большого начальника. Он летел вместо стрелка. Когда поляк напал на нас, пассажир стал стрелять. Он отогнал врага. У нас тогда не было выбора. Как не было его у меня.

Пассажир посмотрел на меня долгим взглядом.

– Красовский не только анархист! – встрял Мехлис. – Он потворствует религиозным фанатикам. Как мне доложили, в авиационных полках шли богослужения, самолеты кропили святой водой.

В глазах пассажира мелькнули странные огоньки.

– Это правда, товарищ Красовский?

– Так точно!

– Как такое позволил коммунист! – причитал Мехлис. – Позор!

Я почувствовал, как внутри у меня закипает.

– Товарищ Мехлис, – спросил я как можно спокойнее, – что с вами станет, когда умрете?

– Ничего! – удивился он.

– Пустота?

– Небытие.

– Моих летчиков ждет вечная жизнь. По крайней мере, тех, кто в нее верил. С этой мыслью им было легче умирать. Вы знаете, сколько их погибло, я сообщил о потерях.

В комнате наступила тишина. Ее нарушил пассажир:

– Святая вода не мешала самолетам летать?

– Нисколько!

– Тогда пусть кропят. Поговорим о другом. Нам докладывают: авиации противника нет. Наши войска передвигаются свободно: как днем, так и ночью. В этом заслуга наших летчиков, они пригвоздили врага к земле. Плохо другое: у нас мало самолетов. Восполнить потери удастся не скоро. В этой ситуации оставлять Красовского командовать ВВС преступно. С делами справится его заместитель. Есть предложение: освободить генерала от должности! Возражений нет?

За столом молчали.

– Очень хорошо. Поскольку Красовский теперь без работы, надо ему ее дать…

«С кайлом, что ли? – подумал я. – Хоть не расстреляют…»

– Предлагаю назначить генерала заместителем Верховного главнокомандующего. Кто «за»?

Все подняли руки.

– Поздравляю! – Пассажир повернулся ко мне. – И еще. Спасибо вам, Павел Ксаверьевич, за все, что вы сделали! Примите благодарность от меня, от всех присутствующих, от Родины, за которую вы сражались.

От неожиданности я потерял дар речи.

– Вы устали, отдыхайте! – сказал пассажир, отводя взгляд. – К новым обязанностям приступите завтра. Кабинет вам приготовят…

Птах на руке встрепенулся, недовольно крикнул и улетел. За спиной шаги, оборачиваюсь. Дмитрий провожает птицу сожалеющим взглядом. Недавно я видел: послушник стоит, вытянув ладонь с пшеном. Птах к нему не прилетел. Это надо с молитвой, с миром в душе. Догадается…

– Отче! – Дмитрий приседает.

Что там? Велика беда – птичка на рясу капнула! Дмитрий счищает пятнышко, встает.

– Вас ждут, отче!

Идем. На поляне перед скитом вертолет. Надо же, не услышал, как он прилетел. Увлекся… Завидев нас, пилот запускает двигатель.

– Отче! – Дмитрий протягивает посох.

Зачем он мне? Я простой инок, не архимандрит. Дмитрий смотрит умоляюще. Беру, лезу в кабину, Дмитрий захлопывает дверь. Вертолет отрывается от земли, набирает высоту и ложится на курс. Лететь нам долго…

Блицкриг у фашистов все же получился, но не такой, как в моем прошлом. Авиация не в состоянии выиграть войну, но повлиять на ее ход может. Вермахт остался без поддержки с воздуха, танковые колонны мы проредили… Минск немцы взяли в июле, под Могилевом топтались до осени, у Смоленска застряли окончательно. К зиме мы потеряли миллион солдат – в разы меньше, чем в мое время. Костяк кадровой армии уцелел. Дальше были сражения и битвы – в других местах и с другими названиями. Берлин мы взяли в апреле 1944-го, а в мае наши танки вошли в Брест – французский Брест… Союзники высадились лишь в Италии, да и то застряли под Монте-Кассино. Черчилль перехитрил сам себя: он стремился в «подбрюшье Европы», а укусил огузок. Черчиллю это стоило кресла премьера. Американцы вернулись домой, не попробовав французского вина. Река времени поменяла русло, листок более не плыл по течению. Он пытался им управлять.

Войну я закончил маршалом. Нас было десять, маршалов Победы, я не выделялся на общем фоне. Выделил меня пассажир. После войны он затеял реформы. Не знаю, что подвигло его к этому, думаю, он был старым. К старости начинаешь переосмысливать прошлое. С высоты прожитых лет многое видится иначе. Понимаешь, например, за что рушат твои памятники. Про памятники я ему сказал…

Суть реформ была проста – Конституция 1936 года, все, провозглашенное ей. Власть – советам, свободы – гражданам. Свободы реальные, а не декларативные. Компартия уходит в тень, занимаясь идеологией и кадрами. Глава государства – председатель Президиума Верховного Совета. Глава исполнительной власти – председатель правительства. Типичная парламентская республика с равномерно распределенной властью.

Старые кадры реформ не хотели. Им уютно жилось в прежней системе. Заговоры, перевороты, расстрелы – вот что они готовили. Пассажира могли убить, даже люди ближайшего круга. Нужны были помощники, верные и преданные. Пассажир предложил мне найти их, а для этого занять должность. Не самую главную к тому моменту в иерархии власти, но очень влиятельную.