Штангист: назад в СССР - Артём Март
— Бойкий у тебя в подопечных паренек, — сдержанно рассмеялся Иващенко.
— А-то ж, — вздохнул Константин Викторович. — Если б не он, Максим, мы б тобой сегодня по душам не поговорили. Это он меня надоумил с тобой все обсудить. Я б не в жизни не подумал, что ты будешь только за. Мне казалось, ты на меня злишься до сих пор.
— Мы оба много ошибок в жизни совершили, — сказал Иващенко с доброй грустью в голосе. — Некоторые все еще можно поправить.
— Но теперь есть у нас еще одна проблема, — сказал я.
Оба тренера опустили ко мне свои взгляды. Судя по их глазам, они понимали, о чем я собираюсь им сказать.
— Гришковец пытался меня засудить.
Дядя Костя и Максим Валерьевич переглянулись.
— Есть у меня такое подозрение, — сказал Максим Валерьевич. — Да только чтобы это доказать, придется перелопатить весь протокол соревнований. Причем чуть ли не посекундно. И, если доказательства найдутся, если он действительно подсуживал, результаты соревнований аннулируют.
— Всех ребят из Надежды лишат их наград, Володя, — грустно сказал тренер. — Да и твой разряд тоже будет под вопросом.
— Никто не будет разбираться с каждым спортсменом в отдельности, — согласился Максим Валерьевич. — Это просто невозможно. Людей во всех потоках много. Так что, Костя дело говорит. Так все и будет.
— Я понимаю, — кивнул я, вспомнив о Сергее. — Видел я, как Гришковец с Рыковым ругаются. И после этого у меня появилась одна идея.
Оба тренера глянули на меня немножко удивленно. Видимо, думали они так:
«У этого тринадцатилетнего мальчика есть идея, как вывести судью-рефери, зампреда Машиностроителя на чистую воду? Да какая это может быть идея?»
— Идея? Это какая ж? — Подтверждая мои мысли, спросил Дядя Костя.
Глава 23
— Рискованно, — сказал Максим Валерьевич, нахмурив белесые от седины брови. — Очень рискованно. План у тебя, Вова, очень смелый. Ты сам, что ли, такой придумал?
Я вздохнул. Признаюсь, иногда немного раздражает, что окружающие относя ко мне как к ребенку. Понимаю, винить их в этом нельзя. Ведь телесно я и правда ребенок. В душу никто из них заглянуть мне не может. Вот и приходилось с терпением относиться к тому, что взрослые видят во мне ребенка.
— Сам придумал, — ответил я как ни в чем небывало.
— М-да… — Константин Викторович задумался. — Ты предлагаешь нам такое, Вова, что только в кинофильмах бывает.
— Я о том же, — покивал ему Иващенко.
— Иначе Гришковца на чистую воду не вывести, — сказал я. — Раз уж у моего отца так, нахрапом, не вышло, значит, он на хорошем счету в спортивном обществе.
— Он дружит с первым председателем, — согласился дядя Костя. — Конечно, на хорошем счету. По правде сказать, когда Серега Медведь на него стал наседать, большинство в руководстве общества восприняли это как личный конфликт.
— Как клевету со стороны моего отца, — сказал я начистоту.
Константин Викторович повременил с ответом. Поджал губы в нерешительности. Потом все же сказал:
— Да, Вова. Именно так. До этого момента у Гришковца была идеальная репутация. Его судейство не вызывало ни у кого сомнений.
— А он этой репутацией пользовался, — сказал я. — Вы, Максим Валерьевич, предлагаете заходить на него через соревновательную документацию. Но это сложно и долго. А еще — рискованно. Сами говорили про то, что результаты соревнований могут отменить.
— Но твой, Вова, план звучит так, будто ты его в шпионском романе вычитал, — с сомнением в голосе сказал Иващенко.
— Согласен, — я кивнул. — Да только это не значит, что он не сработает.
Друзья тренеры приглянулись. Видно было, что оба они сомневаются в моих словах.
— А знаешь, Максим, — вдруг сказал Константин Викторович. — А я Вове верю. Верю, что его задумка сработает.
— Это почему же?
— Он говорил мне как-то, — продолжил дядя Костя, — что зря я боюсь с тобой поговорить о наших прошлых бедах. Что ты не злишься на меня уже, а тоже чувствуешь вину за сказанное тобой в тот день.
Константин Викторович замолчал под краткой волной неприятных воспоминаний. Взгляд его на мгновение провалился внутрь себя, но тут же прояснился снова.
— Да и, когда мы готовились к соревнованиям, я не верил, что Вова возьмет свой разряд. Совсем не верил. Наверно, только его рвение меня и подстегивало тренировать парня дальше. Я видел в его глазах искорку. Видел, как он стремится победить, и это меня вдохновляло.
— Соревнование — это одно, — возразил Иващенко, — а то, что он сейчас предлагает — дело сложное. Я бы сказал, настоящая оперативная работа. Так еще и рискованная. Если я проколюсь, могу и имя свое запятнать, и должности лишится. Вы тут ничем не рискуете.
Константин Викторович под грузом аргумента своего друга задумчиво замолчал. Он полез в карман олимпийки, достал папиросы и спички. Закурил, выдувая дым над нашими головами.
— Вы не правы, Максим Валерьевич, — нарушил я начавшую густеть тишину.
— М-м-м? — Удивился Иващенко.
— Я тоже рискую. Я говорил с Гришковцом. Ругался с ним сегодня.
— С Гришковцом? — Хмыкнул Максим Валерьвич, — ругался?
— Да. Я ему в лицо высказал, что знаю — он меня пытался засудить. И потом Гришковец разозлился, стал мне угрожать. Сказал, что просто так все это не оставит. Да и зять его, Рыков, ненавидит меня так, что кушать не может. Он всеми силами попытается меня, как штангиста, загубить. Потому, если все оставить так, первым именно я пострадаю. Меня они попытаются сгноить. Хотя бы за то, что мальчишка тринадцатилетний перед ними не лебезит, как другие. Да и скажем прямо — у них есть умысел против меня посерьезнее. Так что тут я тоже рискую. Рискую своей спортивной жизнью.
Максим Валерьевич молчал, глядя мне в глаза. Молчал долго. Думал, что же ответить. Потом он кривовато улыбнулся, хмыкнул.
— Знаешь, Костя.
— Что?
— Удивляет меня твой подопечный.
— Чем же?
— Есть у него какой-то странный талант — заставлять других воспринимать себя серьезно. Не как ребенка. Такого я на своем веку еще не встречал.
— Вова бывает удивительно мудрым для своих
