Начало - Алексей Викторович Вязовский
– Да, ежели канонада – согласился бывший граф – Голосом не докричишься.
– И последнее – вбил я последний гвоздь в гроб современной тактики – Военачальники идут позади строя или внутри колонны! Не впереди фрунта!
Николай Арнольдович даже рот приоткрыл. Прямо вижу, как дымятся его мозги.
* * *
– Вероломные мусульмане! Дерзнули вновь напасть на нас! Несмотря на повсеместное поражение их храбрым воинством нашим! Сегодняшний день! Назначен днем мщения. И наказания осман! Шумла должна быть взята! И вероломное войско султана истреблено!
Полковники ехали перед строем солдат и выкрикивали послание к армии. Фузилеры и бомбардиры, гусары и кирасиры внимательно слушали, сжимая в руках оружие.
– Шумла, – тем временем вещал Румянцев сидя на коне в окружении генералов – Запирает Балканы на крепкий замок. И, овладев этой крепостью, мы можем беспрепятственно идти до самого пролива. В том нам есть прямой приказ императрицы.
– Но – только кажется – продолжал объяснять диспозицию Пётр Александрович – Что Шумла – это конец войны. По перву Суворову надо взять Силистрию. А нам еще брать Чалыковаку… Проведите пальцем на юго-запад, мимо северного хребта…
Князь Долгоруков спешился, достал карту. К ней склонились Потемкин, барон фон Унгерн и другие военачальники.
– Нам придётся двигаться узким дефиле аж восемнадцать вёрст! Ущелье шириной не более чем сорок саженей. Дорога высечена ещё солдатами римского императора Адриана. Как мне докладывали, от края до края едва две сажени, вся усыпана камнями и раз двадцать пересекает быстрые, ледяные ручьи. Пехота проберётся, но артиллерии и коннице придется туго!
– Ваша светлость! – один из генералов ткнул пальцем в карту – Как же Варна?
– Там после наших осенних наступлений – весьма маленький гарнизон остался – уклончиво ответил Румянцев – Достаточно будет блокировать крепость.
– Также, как 2-я армия блокирует Очаков? – поинтересовался Потемкин, поправляя повязку на выбитом глазу.
– Ну, Григория Александрович, ты и сравнил – усмехнулся Румянцев – Очаков – крепкий орешек. Его еще грызть и грызть.
Военачальники согласно покивали.
– Ваша светлость – князь Долгорукий тяжело вздохнул, но продолжил – В войсках шаткость обозначилась. Особливо в казацких полках и у иррегуляров. Приходят прелестные письма с Родины, ходят слухи о бунтовщиках, воскресшем Петре Федоровиче…
– Пресекать! – жестко ответил Румянцев – Вешать, аркебузировать зачинщиков! Слышите меня?
Генералы послушно склонили увенчанные париками головы.
– Господа, начинаем! – фельдмаршал поднял лицо вверх, к моросящему, холодном дождю. Перекрестился – Вестовой пушке сигнал.
Бухнуло орудие и русская артиллерия тут же начала массированный обстрел крепости. Штурмовые колонны выдвинулись к валу Шумлы. Начали стрелять турецкие пушки.
Окрестности крепости были крайне неудобны для движения армий. Сюда уже подходили отроги Балканских гор, разрезая равнину на неравные и неудобные части. Холмы поднимались уступами, соединялись глубокими оврагами, поросшими кустами, цепкими и колючими. Сама местность укрепляла оборонявшихся и ставила препоны атакующим русским.
Дважды турки отбивали штурм, поле перед валами покрылось трупами солдат. Но полки Румянцева шли и шли вперед. Артиллерия крепости слабела, спустя три часа вятским мушкетерам удалось ворваться в пролом третьего бастиона. Раздалось мощное «ура», егеря пошли вдоль куртины в обе стороны. Завязалась рукопашная, грудь в грудь. И тут русским не было соперников. Шумла пала.
* * *
Перед выходом из Чистополя, в дом бургомистра пришел Перфильев с двумя незнакомыми мужчинами и четырьмя женщинами. Отозвал меня в сторону, поколебавшись, произнес:
– Петр Федорович, мыслю я надо бы тебе свой двор заиметь. Почиталин, Немчинов – это канцелярия твоя царская, генералы да полковники – при войсках…
Предложение разумное, двор нужен. И в первую очередь обслуживающий персонал. Маша уже зашивается – обстирать, приготовить… Хоть мы и прикреплены к полковой кухне, военачальников приходится собирать и иногда баловать разносолами из трофеев.
Я все больше думаю про то, как мне повезло с Перфильевым. Умный, расчетливый, далеко глядит. Плюс мир повидал.
– Зови – я тяжело вздыхаю – Ты же слуг привел?
– Да. В город сбежались от барей побитых. Мыкаются бедные.
Первым мне представили лакея. Белобрысого парня по имени… Жан.
– Ты же на морду русак – удивился я.
– Секунд-майор мой шибок фрацузиков любил – пояснил лакей – Нарек так.
– Из крепостных?
– Так точно, ваше величество – Жан изящно поклонился – Век за вас будем молиться за отмену сего рабства!
– Грамотный?
– Да, ваше императорское величество. Читаю книги, романы, почерк в письме имею добрый. В случае семейного торжества могу составить пиитическое приветствие.
Ага, вот нашего полку поэтов и прибыло.
– При досуге исполняю на скрипице заунывные и веселые пиесы. Грамоте обучался самоуком, при досуге…
– Беру тебя в штат – решился я – Дело свое знаешь?
– Как же не знать? – удивляется Жан – Иметь заботу о платье хозяйском, чистить его, помогать одеваться, подавать на стол, зажигать свечи и снимать нагар, могу объявлять гостей как маждорм…
Провожу такие же собеседование еще с пятью дворовыми служащими – конюхом, кухаркой, прачкой и служанкой. Нанимаю всех за жалование, выплачиваю аванс. Женщины в шоке, особенно Агафья – девушка лет двадцати с пронзительно голубыми глазами и точеной фигуркой. Ее история в свою очередь производит шокирующее впечатление на меня.
Жизнь Агафьи сложилась так. Ее, сироту, девчонкой купил за семь рублей забулдыжный офицерик из мелкопоместных дворян, некто Вахромеев. Был он пьяница и картежник, жил на Литейной, в квартире из трех маленьких комнат. Сам занимал две комнаты, а в темной, выходящей окном в стену, жили три молодые купленные им девушки. Новую, Агафью, поселил он в каморке под лестницей. Девушки ежедневно уходили к мастерице-швее, с утра до ночи обучались шитью и вышиванию гладью.
Из рассказов старого солдата, коротавшего жалкую жизнь в кухне и бесплатно работавшего на офицера в должности денщика, стряпухи, няньки и прачки, Агафья узнала, что офицер за пять лет скупил до тридцати молоденьких девчонок. Он обучал их какому-либо ремеслу, а когда они входили в возраст, развращал их; красивых иногда сдавал выгодно в аренду на месяц, на два своим холостякам-сослуживцам, затем перепродавал девушек с большим барышом в качестве домашних портних, кастелянш или горничных, а на их место приобретал за гроши новых. Он кормил своих рабынь скудно, одевал плохо, потому девушки волей-неволей должны были тайком от господина снискивать себе пропитание. Вечерами они заглядывали в кабачки или на купеческую пристань с целью подработать денег своими прелестями. По словам денщика, одна из девушек года три тому назад заболела дурной болезнью и заживо сгнила, другая от тоски повесилась, третья бросилась в Неву,
