Роберт Сойер - Люди
— То есть, сказать ему, что с сего момента за ним ведётся постоянное наблюдение? Что в следующий раз ему никак не отвертеться? — Мэри задумалась. — Я думаю, надо быть идиотом, чтобы снова совершить изнасилование, зная, что тебя раскусили.
— Точно, — сказал Понтер.
— Думаю, послание можно просто бросить в его ящик в университете.
— Нет, — сказал Понтер. — Не в университете. Он уже предпринял шаги, чтобы уничтожить улики. Полагаю, он считал, что ты вернёшься не раньше, чем через год, так что он может избавиться от улик, которые ты сохранила, и потом никто и не вспомнит, когда именно они пропали. Нет, эту записку надо доставить в его жилище.
— Жилище? В смысле, ему домой?
— Да, — сказал Понтер.
— Поняла, — сказала Мэри. — Это очень угрожающе — показать, что ты знаешь, где он живёт.
Понтер сделал озадаченное лицо, но спросил:
— А ты знаешь, где он живёт?
— Недалеко отсюда, — ответила Мэри. — У него нет машины — он живёт один, и не может себе её позволить. Я подвозила его домой пару раз во время пурги. Он живёт почти на самой Джейн-стрит… хотя погоди. Я знаю, в каком здании он живёт, но понятия не имею, в какой квартире.
— Это дом на несколько семей, такой же, как твой?
— Да. Но далеко не такой респектабельный, как мой.
— Разве у входа не должно быть списка, показывающего, в какой квартире кто живёт?
— Так уже давно не делают. Теперь там только номера квартир и кнопки звонков — вся идея как раз в том, чтобы предотвратить то, о чём ты говоришь — не дать никому точно узнать, кто где живёт.
Понтер удивлённо покачал головой.
— На что только глексены не пойдут, только чтобы не иметь ничего подобного компаньонам.
— Да ладно, — сказала Мэри. — Давай на обратном пути подъедем к его дому. Я его узнаю, когда увижу, и тогда мы будем знать хотя бы адрес.
— Давай, — согласился Понтер.
Мэри чувствовала себя не в своей тарелке, ведя машину по Финч-авеню и сворачивая на улицу, где стоял дом Раскина. Она осознала, что это не из-за страха случайно встретиться с ним — хотя это тоже её нервировало. Это было из-за мысли о возможном судебном разбирательстве. Вы знаете, где живёт человек, которого вы обвиняете, мисс Воган? Вы когда-нибудь были у него дома? Правда? И тем не менее вы утверждаете, что секс был не по согласию?
Дрифтвуд, район вокруг Джейн-стрит и Западного Финч-авеню, был местом, где никто в здравом уме не захочет задерживаться надолго. Это был один из самых криминальных районов Торонто — да и, если на то пошло, всей Северной Америки. Его близость к кампусу Йоркского университета была постоянной головной болью его руководства и, вероятно, основной причиной того, что, несмотря на годы лоббирования, Спадинская линия подземки так и не дотянулась до кампуса[67].
Но у Дрифтвуда было одно преимущество — низкая стоимость аренды. И для того, кто пытается свести концы с концами на заработки сезонного преподавателя, для того, кто не может позволить себе машину, это был единственный район в радиусе пешей доступности, где он мог поселиться.
Дом Раскина был башней из белого кирпича с ржавеющими балконами, забитыми всяким хламом, примерно треть окон которого была заклеена старыми газетами или алюминиевой фольгой. На глазок в башне было этажей пятнадцать-шестнадцать, и…
— Стой! — сказала Мэри.
— Что?
— Он живёт на последнем этаже! Я вспомнила: он называл свою квартиру «пентхаузом в трущобах». — Она помолчала. — Конечно, я всё ещё не знаю номера квартиры, но он здесь живёт больше двух лет. Я уверена, что почтальон его знает — преподаватели обычно получают кучу журналов и тому подобного.
— И что? — спросил Понтер, явно не понимая.
— Ну, мы просто отправим письмо «Корнелиусу Раскину, Ph.D.» на этот адрес, и просто укажем «верхний этаж» как часть адреса, и, я уверена, письмо дойдёт.
— Ага, — сказал Понтер. — Хорошо. Тогда наши дела здесь закончены.
Глава 39
Скульптор личности некоторое время молча рассматривал Понтера.
— Я вижу, вам не чужда ирония.
— В каком смысле?
— «Наши дела здесь закончены». Вы мне сказали, что совершили преступление в мире глексенов — легко догадаться, какое именно.
— Правда? Я сомневаюсь, что ваша догадка верна.
Селган слегка пожал плечами.
— Возможно. Однако я догадался об одной вещи, которая, вероятно, ускользнула от вашего внимания.
Понтер недовольно двинул плечом.
— И что же это такое?
— Мэре подозревала, что вы собираетесь что-то сделать с Раскиным.
— Нет-нет, она абсолютно невиновна.
— Правда? Женщина её ума — и повелась на вашу неуклюжую попытку заставить её показать вам, где живёт Раскин?
— Мы правда собирались послать ему письмо! Всё было так, как я рассказал. Мэри чиста, на ней нет греха — кстати, её имя означает именно это. Она названа в честь матери их воплощённого Бога, женщины, которая зачала непорочно, свободная от первородного греха. Я узнал об этом ещё во время моего первого визита в их мир. Она бы никогда…
Селган поднял руку.
— Успокойтесь, Понтер. Я не хотел вас задеть. Пожалуйста, продолжайте ваш рассказ.
* * *— Понтер? — позвал Хак через кохлеарные импланты.
Понтер подтвердил, что слышит, крошечным кивком.
— Судя по ритму дыхания Мэре крепко заснула. Ты не потревожишь её, если уйдёшь сейчас.
Понтер осторожно выбрался из Мэриной постели. Светящиеся цифры на стоящих на ночном столике часах показывали 1:14. Он вышел из спальни и по короткому коридору прошёл в гостиную. Как всегда, он надел свой медицинский пояс и сразу проверил одно из его отделений, убедившись, что запасная карта-ключ, которую дала ему Мэри, по-прежнему находится там; он знал, что она ему понадобится для того, чтобы вернуться в здание.
Понтер открыл входную дверь, вышел в коридор, дошёл до лифта и спустился на нём на первый этаж. Он знал, что иногда первый этаж обозначают «1», а иногда — «L», как это было и в лифте дома Мэри.
Понтер пересёк обширный холл и через двойные двери вышел в ночь.
Но как же непохожа была эта ночь на ночи его родного мира! Свет лился отовсюду: из окон, из электрических фонарей, установленных на высоких вертикальных столбах, от едущих по дороге машин. Наверное, ему было бы проще, будь вокруг по-настоящему темно. Хотя издалека он не слишком отличался от глексена — по крайней мере, от глексена-культуриста — эту свою прогулку он предпочёл бы совершать в полной темноте.
— Ладно, Хак, — тихо сказал Понтер. — Куда теперь?
— Повернись налево, — ответил Хак, снова через кохлеарные импланты. — Мэре обычно пользуется дорогой, предназначенной исключительно для автомобилей, когда возвращается домой из университета.
— Четыреста седьмое, — сказал Понтер. — Она так её называет.
— В любом случае, нам нужно найти другой, безопасный путь, идущий параллельно этой дороге.
Понтер побежал. Отсюда до пункта назначения было около пяти тысяч саженей — если держать хорошую скорость, можно обернуться за децидень.
Ночь была прохладной, чему Понтер был очень рад. Хотя в его мире большая часть листвы на деревьях уже пожелтела, здесь листья большей частью оставались зелёными — да, зелёными, уличное освещение было достаточно ярким, чтобы легко различать цвета.
Понтер никогда в жизни не задумывался над тем, чтобы кого-либо убить, однако…
Однако никогда в жизни никто не причинял такого вреда тому, кого он любит.
И, если бы такое даже произошло, в цивилизованном мире виновник был бы легко пойман и понёс бы наказание.
Но здесь! На этой безумной зазеркальной Земле…
Он должен сделать что-то большее, чем отсылка анонимного бумажного письма. Он должен сделать так, чтобы Раскин узнал не просто, что раскрыт, но и кто его раскрыл. Он должен ясно понять, что нет ни одного, даже малейшего шанса, что ещё одно такое преступление сойдёт ему с рук. Только тогда, чувствовал Понтер, Мэре снова обретёт отобранный у неё покой. И только тогда он узнает, есть ли правда в предположении Хака о том, что её поведение по отношению к нему нетипично для женщин её вида.
Понтер бежал вдоль улицы между двумя рядами двухэтажных строений, перед каждым — травянистый газон и иногда несколько деревьев. На бегу он заметил идущую его направлении фигуру — мужчина-глексен, с белой кожей и практически без волос на голове. Понтер перебежал на другую сторону улицы, так, чтобы не приближаться к человеку близко, и продолжил путь.
— Здесь поверни направо, — сказал Хак. — Из этого скопления жилищ впереди, похоже, нет другого выхода.
