Лев Портной - Хроники похождений
Но, боже мой, что с нею сталось?!
Из красавицы с живым взором и чарующим румянцем она превратилась в изможденную женщину, и даже представить было страшно, какими испытаниями изнуренную. Немудрено, что ее слова я едва различил из-за шепота волн, ее голос был слишком слаб. Лицо осунулось, щеки впали, под глазами чернели круги. Я боялся неосторожным движением повредить ее кости, столь хрупкими они казались на ощупь. Кожа истончилась настолько, что оставалось удивляться, как это она не разорвалась, особенно на сгибах.
Между тем возница закрыл плотнее дверцу, через мгновение послышался свист кнута, экипаж тронулся.
— Лерчик, Лерчик, солнышко мое, — прошептал я. — Что с тобою стряслось? Где ты была все это время?
В ответ едва уловимым движением качнула она головой и сильнее прижалась ко мне, так и не вымолвив ни слова.
— Лерчик, куда мы едем? — спросил я.
Как-никак я еще не остыл от погони, и неизвестность пугала меня.
И вновь она не произнесла ни слова, а лишь чуть ощутимым движением покачала головой.
— Лерчик, — шепнул я. — Что происходит?
И опять она промолчала, ее пальчики шевельнулись у меня на груди, она погладила меня, успокаивая. Всем своим видом, своими безмолвными жестами она как бы просила отложить расспросы на потом и поверить, что все невзгоды остались позади.
Новая догадка промелькнула у меня в голове. Выходило так, что и меня, и Валери ловко использовали в хитроумной политической интриге. При жизни императрицы князя Дурова сделали своеобразным гарантом исполнения последней воли государыни. А когда она умерла, выяснилось, что августейший внучок ее вперед батьки в пекло спешить не изволят. И все бы ничего, да, видимо, первая скрипка, как назвал князя Дурова Половецкий, вознамерилась играть и тянуть за собой весь оркестр, несмотря на то, что дирижер сломал о колено палочку и бежал со сцены. Понадобилось Афанасия Федоровича убрать, да так, чтобы подозрения не пали на сильных мира сего. И вариант покушения на жизнь князя со стороны ревнивца, обезумевшего от страсти к женщине, подходил как нельзя лучше. Вот тут-то я и подвернулся. Осталось дело за малым: убедить меня в том, что объект моей страсти — это Аннет де Шоней. А Валери на все время интриги содержали где-то в качестве заложницы, а теперь отпустили, позволив меня подобрать, да и убраться подобру-поздорову.
Последняя мысль показалась мне наиболее своевременной. Что толку размышлять о том, кто, как и зачем меня использовал? Хрен с ними со всеми! Думать нужно было об одном: как сбежать из этого города поскорее? К тому же за последние дни я успел перебрать такое количество версий происходящего, что сбился со счета. И меня уже не волновало, какая из них верная, главное, чтобы она предполагала мою жизнь, и желательно на свободе. Но вот в этом-то я сомневался. Валери сидела, прижавшись ко мне, уверенная в том, что все неприятности позади. Но что, если она не знает о происшествии в Шлосс-Адлере?! Что, если она, как и я, пребывает в неведении относительно происходящего?! Наш экипаж приближался к единственному выезду из города, где меня мог поджидать патруль дэвов или гусар. И моя возлюбленная, возможно, не подозревает об этом. Я решил предупредить ее.
— Валерии… только что я убил князя Дурова. Я зарезал его.
Мои слова не произвели на нее никакого впечатления. Она отмахнулась и слабым голосом вымолвила:
— Черт с ним… Не переживай…
Не могу сказать, что удивился. Успел смириться с тем, что «де Шоней» — это не фамилия, это диагноз.
Я откинул голову и прикрыл глаза. Оставалось надеяться, что я нужен Валери не в качестве пошлины за проезд.
Скрип колес, стук копыт по булыжной мостовой и беззаботные голоса доносились снаружи. То ли весть о смерти князя Дурова еще не облетела город, то ли горожане не забивали себе голову тем, кто сидит в Шлосс-Адлере. Мы попали в затор в узеньком проезде. Голоса и смех прохожих, протискивавшихся между экипажем и стенами домов, раздавались совсем близко, и хотелось думать, что не было никакого князя Дурова и никого я не убивал, и могу выйти из кареты и пойти вперед под руку со своей возлюбленной, смешаться с толпой, взять кулек с пончиками у толстого пекаря, дойти до пристани и бросать гальку в ночные воды. Только вот Валери была столь слаба, что, пожалуй, и десяти шагов не сделала бы без моей помощи. И стражи на выезде из города, без сомнения, имеют приказ задерживать всякого, кто хоть чуточку похож на маркиза де Ментье. Время, казалось, остановилось. Я и ждал с нетерпением, и страшился того момента, как подъедем мы к городским воротам.
Мы выбрались из затора и через пять минут оказались у выезда. Я понял это, потому что услышал окрик:
— Стой! Кто такие?!
Я замер, ожидая худшего. Валери погладила меня по руке, убеждая этим жестом, что все будет хорошо.
— Ослеп, что ли?! — раздался возглас возницы. — Это экипаж майестры[73] Залины!
Очевидно, охрана немедленно расступилась, оставив путь открытым, потому что наша карета лишь чуть-чуть замедлила ход. Через мгновение мы выехали за ворота Траумштадта и помчались прочь от этого города. Шестнадцать копыт стучали столь бойко, словно кони вознамерились нестись без остановок до самого Меербурга.
— Кто такая майестра Залина? — спросил я.
Валери погладила меня по груди и ничего не ответила.
Глава 38
Траумштадт остался позади. Четверка коней мчала во весь опор — и это несмотря на кромешную тьму. Мы рисковали в любой момент перевернуться и покалечиться. Но ни возница, ни Валери ничуть об этом не беспокоились. Они пребывали в уверенности, что перед экипажем майестры Залины непременно расступятся не только наделенные мало-мальским умом стражники, но и любые иные твари, да и вообще любые неприятности отступят.
— Эй, дружище, нельзя ли помедленнее! — крикнул я вознице.
Он не отреагировал, а Валери погладила меня по руке. После того как мы беспрепятственно проехали через ворота Шлосс-Адлера, у меня не осталось причин не доверять ей. Я расслабился и откинулся на кожаное сиденье.
Моя левая рука, которой я обнимал Валери, онемела, мне хотелось сменить позу. Но в том, как девушка прижималась ко мне, было что-то такое, отчего я боялся неловким движением потревожить ее. И я остался сидеть с затекшей рукой, надеясь, что вскорости мы куда-нибудь да доедем.
Мысли мои вернулись к Валери и сделались невеселыми. Я сжимал ее изможденное тело, вдыхал запах ее волос — и это было амбре, которое не возьмусь описать, но замечу, что оно не поднимало настроения и любовный пыл никак не пробуждало. Я не мог удержаться от гримасы отвращения и сидел, сморщившись, пользуясь тем, что Валери не видит моего лица. Наверно, мне нужно было что-то сказать ей. Что-то, что говорят в таких случаях, но я не мог заставить себя вымолвить ни слова.
Конечно, можно обвинить меня в низменных чувствах. Да я и сам винил себя в малодушии, и стыдился этого, но хоть убей, а казалось мне, что не может в этом изможденном теле жить душа той женщины, которая единственным взглядом свела меня с ума. Женщина, прижимавшаяся ко мне, пока безумный кучер погонял лошадей, была жалкой. И выглядела так, будто сама признавала свою жалкость, и этим вызывала еще большую неприязнь.
Больше всего мне хотелось отстраниться от нее, крикнуть кучеру, чтоб остановился, и, извинившись, навсегда покинуть экипаж. Но конечно же я не поддался этому порыву. Я обнимал Валери и убеждал себя в том, что она поправится, вновь превратится в прекрасную проказницу, которая сведет меня с ума, и мне придется со стыдом вспоминать эти минуты.
Я закрыл глаза, стараясь вздремнуть или хотя бы ни о чем не думать.
Кони мчали без устали. Иногда слух улавливал еще чей-то топот, доносившийся сзади. Хотелось выглянуть, чтобы посмотреть, кто там сопровождает нас, но я не мог этого сделать, не потревожив девушку. Прошло, наверное, несколько часов, прежде чем возница заставил лошадей перейти на шаг. Я было обрадовался, решив, что путешествие подходит к концу, но ошибся. Мы свернули с тракта. И едва поворот остался позади, как кони опять поскакали галопом. Дорога забирала вверх, из-за чего карета накренилась и Валери навалилась на меня, чем доставила мне новые неудобства, причем не столько тяжестью, сколько своей костлявостью. Поневоле отвратительные мысли вернулись ко мне. Я проклинал всех тех, кто втянул нас в эту историю. Я ненавидел их за то, что они словно опустошили мою душу, не оставив мне сил простить возлюбленной ее жалкий вид. Я чувствовал себя ребенком, который за угощение проделал сложное физическое упражнение, получил в награду конфекту, а под праздничной обверткой вместо шиколата обнаружил собачью какашку.
Я вновь закрыл глаза и призвал на помощь Морфея. Мне удалось на короткое время забыться.
