Александр Холин - Беглец из Кандагара
— Возле печи, Толмай, всегда надо ягу надевать, — пояснила девушка. — А-то сыркья или менк[69] задавят. Все бабы ягу у печи надевают. Даже летом. Сиди пока, отдыхай. И запомни на всякий случай: ничто так быстро не помогает погибели человека как работа. Этот закон для Нави, Прави и Яви[70] нашей. Бездумная работа без удовольствия, без необходимости, без собственного выбора. Никогда не делай ничего просто так, чтобы только сделано было. Такая работа быстро превратит любого мудреца в скомороха и не позволит ни о чём думать. Лучше живи, чтобы работать, а не работай, чтобы только жить.
Юноша подивился такому повороту, но возражать не стал. Он снова уселся на брёвнышко, не спуская глаз со своей новой знакомой, принявшей его запросто в этом чудном городе, куда он приехал в поисках истины. Ведь об Аркаиме давно знали в Египте, в Греции, в Месопотамии, в Индии, в Ассирии… пожалуй, нелегко будет отыскать место, где ещё не слыхали о Стране Десяти Городов, или Семиречье, или же Троянском царстве.
— А скажи, Нава… — вопрос давно мучил Толмая, только он никак не решался спросить, немного стесняясь происшедшего с ним. — А скажи, вот я ехал сюда и когда въехал на мост через Сынташту, вдруг из воды вынырнуло волосатое бревно и поплыло против течения. Что это было?
— Да ты, поди, испужался, варнак, — засмеялась девушка. — Это, верно, аджина[71] был. Он только из воды приходит. Я тебя как-нибудь сведу на болото, увидишь их, снова испужаешься и уедешь к себе в Месопотамию шёлком торговать.
— Не уеду! — насупился Толмай. — Не к тебе ехал, не тебе прогонять! А реку Стикс всё одно отыщу. Говорят, там камень бел-горюч. Не поможешь, сам отыщу! На баб надёжи никакой, только на язык горазды. А языком делу не поможешь, как пить дать!
— Ух, ты, какой обидчивый, — усмехнулась Чернава. — В Тёмное царство и у нас ход есть, и у вас. Искал плохо. Говорят, каждый, отмеченный Богом, должен скрозь нижнее царство пройти. Покажу я тебе, всё покажу. Как дойти к Алатырь-камню, как перебраться через реку Смородину. Только ты, не поймав горлицу, уже кушаешь? Не спеши пока. У нас в Игримском болоте царь-Горыныч живёт. Вот наши бабы ягу-то и надевают, чтобы в болото не утащили. У нечисти повадки проказные, что поделаешь: нелюди.
— Зачем же вы им хозяйничать здесь позволяете? — проворчал юноша. — Не лучше ли гнать их метлой поганой?
— Умный какой! От них только оберёг спасает, — она показала на крест, высившийся на маковке городской пирамиды. — Все наши гостеньки по такому оберёгу с собой увозят. Одни вавилонские только не увезли. Ох, чую, накажет их Господь за грех такой.
— У нас Бога Эя[72] зовут, — опустил глаза юноша.
— Да Бог-то один, как ни зови, я тебе уже говорила. Придёт Он и к вам когда-то. Сам придёт.
— А откуда ты знаешь? — прищурился Толмай.
— Сорока на хвосте принесла, — улыбнулась девушка. — Поживи у нас, научишься с сороками байками делиться. А когда время придёт с царь-Горынычем свидеться, я скажу, не замаю.
— А кто у вас земной царь? — полюбопытствовал парень. — Я который день здесь, а ни князей, ни жрецов не видывал. Храм есть, пирамида есть, а вот молитвенников — как ветром сдуло.
— Мы не с царём живём, а с Господом, — серьёзно ответила Чернава. — Но это очень уж нелюдям не по нраву, вот и звереют. Гиперборейцы им как кость в горле! А ведь ангелами были когда-то. Сами себе кусок выбрали, сами откусили, сами опростоволосились. А у нас другая жизнь. У нас, кто стыдится непостыдного и не стыдится бесстыдного, тот вступает на путь погибели[73]. Ежели ты с чистой душой да непуганый, то царь-Горыныч не тронет. Даже помилует: сведёт тебя с Инанной вашей по-дружески. Ты тогда ворон не лови и трясогузкой не прикидывайся. Что даётся раз в жизни, то не отнимается, ежели поднимешь. Ведь не даёт Господь того, что не сможешь унести.
Она замолчала, продолжая подкладывать в жёлоб руду. Та медленно, нехотя скатывалась в сердцевину печи, где посреди огня стоял чан, который плавил руду и отстранял «несъедобные» куски.
— А как же печь у тебя без мехов работает, Нава? — поинтересовался Толмай.
— Вон, погляди-ко в колодец, — Чернава кивнула в сторону сруба, прикрывавшего колодец, выкопанный рядом с печью. — Там тебе и меха, и хранители огня. Они нам помогают, мы им служим.
Юноша послушно заглянул в бревенчатый сруб колодца, и некоторое время молчал, разглядывая хоть и дневной, но всё же сумрак. Он глубже засунул голову в сумрак сруба, чтобы получше разглядеть зримое.
— Нава, так ведь здесь дыра в стенке! — обернулся он к девушке.
— Эта дыра прямо в печь выходит, а из воды айтерос[74] раздувает Тувалкаин[75].
— Откуда вы о нём знаете? — удивился Толмай. — Про Тувалкаина Моисей меж Двуречьем говорил. Он и в Божье Пятикнижие про него записал. А здесь-то как узнали? Иль кто из приезжих рассказывал?
— Толмай, я тебе уже говорила, — поморщилась Чернава. — Говорила, что ничего отдельного у народов нет, хоть и называют всяк по своему Бога и нелюдей. Все вещи берут начало от того, что уже существует, а чего нет — возникнуть не может. Так и огонь слушается только хозяина. А как мы без огня-то? Нельзя нам без огня. Мы в колодец жертву приносим, чтоб Тувалкаин помогал. Вот он и помогает. У вас тоже что-то происходит, про это Моисей записи делает. Поживёшь у нас, тоже проповедником станешь. Может, дома пригодятся наши чудилы. Без них ума ниоткуль не наберёшься. Запоминай, это одна из Божьих истин.
Юноша недоверчиво пожал плечами, но возражать не стал. Да и возражать пока нечего было. Хотя очень хотелось ему вставить в разговор какую ни на есть шпильку, чтобы показать: вот, мол, я какой! Девушка почуяла это, только до кого же истина так быстро доходит? А ведь сказано: истина спрятана на дне колодца. Что же, пущай ищет истину на дне.
— Ты, Толмай, не ведаешь либо не хочешь изведать Божью истину, Божью благодать, — снова принялась втолковывать Чернава. — А ведь истина завещана Богом не для выполнения каких-то заветов или обещаний. Она есть и её надо принимать только такой, какая она есть. Не принять из гордости или же из недоверия — это всё равно, что отказаться от жизни. Ведь никто доказывать тебе и убеждать в чём-то не будет. Многие едут к нам, многие хотят узнать, как избавиться от грехопадения. Научиться хотят. Но живут, совсем не прикасаясь к Божьей благодати. В этом мире всегда были, есть, будут таланты и бродяги, влюблённые и одинокие, богатые и побирушки. Для всех существует один закон: не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасёшься. Поэтому люди живут лишь там, где грешат и каются, каются и… грешат. Вот в мире множество войн разыгралось. Каждый народ свою религию считает самой правильной и единственно правильной. Но ведь вера и религия — вещи диаметрально противоположные. А человек — не ангел. Он всегда ошибается и не перестанет ошибаться, если не захочет жить иначе, не как все.
— Разве так можно? — поднял глаза Толмай.
— Мы-то живём, — усмехнулась Нава. — Хотя тоже ошибаемся, только стараемся жить в Божьей благодати, а не по зависти и злобе. Потому-то все приезжают, и все нам — братья, все дети Божьи. Нам ни с кем наворованное делить не надо, потому что не воруем. Люди видят, как мы живём, что нам Господь даровал, и они так же хотят. Но всегда надо помнить, что из Потустороннего мира следят, как ты живёшь, какие заповеди соблюдаешь, какие молитвы возносишь. Поэтому нарушающие сразу впадают в грехопадение, ибо за аджиной не следи да соседа не суди. Пока не поймёшь, что не соблюдать писаный закон надо, а в Боге и с Богом жить, толку не будет. Ведь Отец наш никогда не бросит чад своих и даже не накажет. Они сами себя постоянно наказывают, выдумывают и выполняют наказания. Так, как мы, жить сумеют все, если захотят жить на небесах. И тогда сразу много истин человеку откроется.
— Странная ты, — насупился Толмай. — Я не младенец, чтобы меня поучать по-вашему. Приехал за делом, а ты истине своей обучать вздумала! Не шибко ли мудро для меня, неразумного?
Услышав ворчание глупца, Чернава подошла к нему, присела на корточки и, заглядывая в глаза, сказала:
— Что ж ты от Божьих истин отказываешься? Или так в молодые годы поумнел, что старцам в учителя просишься? Ты приехал познать истину, вот я с тобой и делюсь. Знаешь ведь: надеждой жив человек. Это истина. Надежда одна спасает. Только не всех и не всегда. Скорее никогда. Пусть она покоится на дне огромной бочки, доверху набитой разными бедами. Когда же бочка опрокинется и высыплет тебе на голову всё своё содержимое, то надежда никогда не попадёт в эти помои. Она останется в бочке. А сверху опять будут скапливаться несчастья. И всё же любая, даже самая задавленная бедами, надежда дарит душе человеческой гораздо больше, чем какое-то ощутимое счастье.
