Андрей Дмитрук - Битва богов

— Не буду с вами спорить, Баллард, — сказал я, держа пистолет за спиною. — Вы мой враг, офицер страны, которая воюет с моей; вы несколько раз пытались меня убить, а теперь угрожаете жизни нашего союзника…

— Кое-что изменилось, — нетерпеливо прервал меня Питер. — Сейчас я не буду пытаться, я прикончу вас обоих, эсэсовские свиньи!

Моя рука с «вальтером» дернулась, но я сдержался и ответил возможно внушительнее:

— И тут же погибнете сами. Лучше излагайте ваши условия!

— Начнем переговоры, когда я окажусь наверху. А до тех пор…

Мгновенно перехватив оружие в левую руку, Баллард жестоким «ключом» зажал горло иерофанта, откинул его голову к себе на грудь. Квадратный ствол был уставлен мне в переносицу; я понял, что не выиграю этой схватки. Бессмертный хрипел, пытаясь оторвать от себя пальцы Балларда.

— Пистолет на землю, живо!..

Я повиновался. Но разведчик вдруг изменил свое решение, отпустил помятого иерофанта и, снова упершись стволом под его лопатку, сказал:

— Ладно, можете подобрать. Лучше вы будете нас охранять по дороге — и, если кто-нибудь окажется слишком близко, всадите в него пулю. Идет? А насчет всего прочего — вы, кажется, заметили, что я поворачиваюсь быстрее…

— Мои молодые друзья! — с неожиданным благодушием заговорил по-английски Бессмертный. — Я, конечно, понимаю, что в вашей игре я только неодушевленный предмет. Но, тем не менее, постарайтесь ко мне прислушаться. Меру — очень сложная система, вам не постигнуть и тысячной ее части. Если вы попытаетесь взять на себя слишком много, начнете здесь стрельбу, Круг сумеет избавиться от вас, даже подвергнув меня риску…

Кажется, и эту ситуацию Баллард оценил столь же быстро и точно, как я.

— Я не хочу вам зла, сэр! — примирительно сказал он. — Вообще, уважаю старых людей. Если обидел словом иди делом — простите, иной раз сорвешься… Выведите меня наверх и отпустите на все четыре стороны, вот и все. И спокойненько вернетесь. — Он покосился на меня. — А с этим господином мы разберемся отдельно.

Иерофант послушно встал со скамьи, и мы двинулись по розовым гравиевым дорожкам, мимо затейливых клумб и рощ. Гроздья мясистых цветов будто струили отравляющий газ. Баллард пропустил меня вперед, но я затылком чуял, что он ловит каждый мой шаг и вздох.

Потом — один за другим распахивались перед нами хрустально-серебряные ларцы лифтов, за узорными стеклами уходили вниз ярусы Убежища. И везде, на каждом уровне по коридорам бежали к возносившейся кабине, на ходу прицеливались Вестники.

Наконец, мы оказались в катакомбах, куда менее пышных, чем нижние — шершавый камень стен, обрешеченные пыльные плафоны. За углом, на выпуклом настенном экране вдруг явился видимый по грудь синеглазый бородач. Он что-то говорил, холодно-яростное и непонятное, относившееся к нашему пленнику; тот отвечал кратко, с дружеской иронией. Обострившимся до предела чутьем я внезапно постиг суть разговора, — хотя язык не походил ни на один из мне известных. Синеглазый спрашивал, отчего не включаются установки, долженствующие всех нас усыпить прямо здесь; иерофант оправдывался — мол, его сердце вряд ли выдержит общий наркоз… Ах, не простая велась игра, не простая! Лишь Баллард, похоже, не чувствовал никаких сомнений. Его рука с «пушкой» была тверда, словно протез.

Наверное, решив провести нас коротким путем, иерофант выбирал самые голые, скучные технические переходы. Впервые узнал я, что и в Меру существуют открытые кабели, ржавеющие трубы, электролампы в мятых жестяных колпаках… За стенами гудели, щелкали, громыхали загадочные цеха. Под слоем пыли зажегся очередной экран «видимого радио», резнули с него зрачки чернобородого — но Питер крикнул мне: «А ну, сделайте ему сквозняк!», и я послушно всадил в экран пулю, вызвав громкий хлопок и звон сыплющихся стекол. Все погасло.

Ненароком Бессмертный ошибся дверью, мы вошли в цех… Среди прочих машин ловко работала одна, собирая на резиновом транспортере узлы из крошечных деталей. Машина поворачивалась вправо-влево, хватая с подносов нужные части, и снова наклонялась над лентою. Из ее остова, вставленные в стальные гильзы, торчали живые человеческие руки. Они-то и трудились, проворно перебирая пальцами, иные без ногтей; жилистые мужские делали операции погрубее, гибкие тонкопалые женские крепили что-то совсем уж неухватимое… Питер отвернулся, бормоча ругательства; пару секунд я был уверен, что он продырявит пленника.

Крутыми разбитыми ступенями, в полумраке, где пахло не лучше, чем на берлинских мусорниках, мы поднялись к обитой жестью двери. По знаку Балларда, я толкнул ее.

Перед нами, за бетонной площадкой, высились плотно сомкнутые створы одного из входов в Агарти; броневые плиты, некогда, в дни Катастрофы, выдержавшие прибой каменного шторма. На пути подковою замерли два десятка Вестников, квадратные дула были сведены на уровне наших сердец.

Вдруг показалось мне, что вся затея Питера — не более чем затянувшееся по чьей-то прихоти дурачество; сейчас прискучит чудовищной кошке забава с мышами, и полетят обугленные клочья наших тел… Но время шло, и ничто не менялось.

Приосанясь, точно и не давило ему в спину оружие, Бессмертный подозвал ближайшего черно-кожаного и велел ему немедля принести пару теплых плащей. Верзила опрометью сорвался с места. Кажется, эта забота тронула Балларда, и он спросил:

— А… а вы сами?

— Не беспокойтесь, милый Питер! — доброжелательно щурясь, ответил иерофант. — Я не нуждаюсь в обогреве снаружи…

Левою рукою Баллард взял поданный плащ, перебросил его через плечо и сразу стал похож на оперного разбойника. Мне смоляная ткань показалась тонкой и почти невесомой, но я не сомневался, что она греет лучше самых толстых чуб.

С утробным гулом начали расползаться многометровой толщины створы, открывая проход между двумя мирами. Невысокий кряжистый иерофант, заложив руки за спину, спокойно двинулся наружу, в белую сумятицу летящего снега.

Неожиданно я сообразил, что могу остаться. Баллард, охваченный предельным напряжением, почти забыл обо мне. Идет, как приклеенный к иерофанту… Достаточно броситься под защиту Вестников, и я спасен. Я могу вернуться к Ханне! Что бы ни случилось дальше, пусть это произойдет с нами обоими…

Нет. Никто не даст мне встретиться с летчицей. Задание Круга не выполнено, Бессмертный в заложниках, сейчас его выведут из Убежища. Значит, расправа неминуема. Тем более что я увидел самое запретное, самое непрощаемое — Избранных в минуты паники, растерянности… Торчать моей голове под золотым лаком в чьем-нибудь кабинете!..

А если повернуть иначе? Катятся по рельсам бронеплиты, снежинки вольно врываются в расходящийся зазор. Уже по белому полю снаружи шагают двое, рослый и приземистый; а в том, что иерофант защитит меня, я почему-то не сомневался…

Чтобы не успеть передумать, я поспешил вперед и вскинул пистолет к заветной точке между плечами Питера. В затылок, решил я. Как на испытаниях орденской выдержки в «наполас»…

Отступление седьмое

Средняя Россия, июнь 1945 года

И после того разорения запустеша грады те и лесом порасте вся земля… и с того времени невидим бысть град Большой Китеж, и пребудет он невидим до последних времен.

Дорогою в хвойном густолесье, то вовсе от дождей топкою, то мостками проложенною через болото, шел-торопился солдат Егор Векшин. Рассвет колебал тюлевые завесы перед стволами. Егор спешил попасть на место к тому часу, когда еще не родилось утро, но его приход уже несомненен. Остался по левую руку старый замшелый голубец, иконка на кресте под крышею домиком. Рядом — еще более ветхая ограда могилы святой игуменьи… Уже близко!

А вот и озеро. Таким, благостно-тихим, особенно любил его Векшин. Туман колдовски клубится над темной чашею, окаймленной тростниками и травами. Вода светлее с каждой минутой. Шаловливая рыбина взыграла, закачав детские кулачки кувшинок.

У самой воды встал Егор на колени, перекрестился, лбом припечатал плотный влажный песок. Скоро, в день Аграфены Купальницы, когда празднуют иконе Владимирской Богоматери, потянется сюда люд со свечами, с образами старого письма, распевая на ходу псалмы и молитвы. Истовые — поползут на коленях вокруг всего озера, трижды обходя берег его, длиною с версту…

Велика святыня, укрытая среди боров и топей староверского края! Егор про себя напел слова, памятные с младенчества: «Святые святители, вольные хранители, молитесь Богу за нас грешных»… Будто обратная сторона подуманного, явилось пережитое месяц назад: огненная буря на улицах Берлина, выгоревшие черепа домов, кровавые разводы на грязной, замурованной в камень реке; неподалеку от громадного дымного рейхстага — трупы последних его защитников, смуглых плосколицых узкоглазых людей в немецкой форме без знаков различия…