Царь нигилистов 5 - Наталья Львовна Точильникова
Ушинский проводил гостей в гостиную с круглым столом, бюстами античных поэтов и философов, хрустальной люстрой и портретами Петра Первого, Екатерины Великой, а также папа́ и мама́.
Хозяин был высок, худощав, из-под чёрных бровей сверкали темно-карие глаза. Имел тонкие черты лица и бледный высокий лоб в обрамлении чёрных волос и бакенбардов вокруг щёк и подбородка, и проницательный взгляд учителя, который ни с чем ни спутаешь. Можно угадать профессию по одному этому взгляду.
Подали чай со сладостями.
— Мама́ послала меня к вам, Константин Дмитриевич, — начал Саша, — потому что завтра мы с князем Кропоткиным открываем первую в Петербурге воскресную школу.
— Не первую, — поправил хозяин, — школа Шпилевской для бедных девочек работает с апреля.
— Ну, вот! — сказал Саша. — Хотя какая разница. Мне Пирогов написал, что он разрешил открыть такую школу в Киеве. Там будут преподавать студенты. У нас Петей много энтузиазма, но мало опыта. Точнее, честно говоря, совсем нет.
— Я слышал о листочках, — сказал Ушинский, — это что-то совершенно новое.
— Я исхожу из того, что человек твёрдо запоминает только то, до чего дошёл сам, своим умом, поэтому в моей школе Магницкого вообще не будет зубрёжки.
— Это верно, — сказал хозяин, — важно научить думать, а не напичкать знаниями, которые всё равно забудутся. Лишь человек, умеющий думать, способен стать настоящим противником опасных для страны идей и опорой для монарха.
— Вот и я о том же! — воскликнул Саша. — Но чтоб меня понимал кто-нибудь! Один Муравьёв, который вешатель, чего стоит! Он недавно убеждал меня, что математическая логика — это прямой путь на Сенатскую площадь.
— Не в этом дело, — вздохнул Ушинский. — Логика точно не виновата. Наше общество вечно недовольно и в литературе нет героев с благородным характером, и нет ни одного государственного человека, который бы пользовался популярностью. И образование тоже не даёт идеала, к которому надо стремиться. И при этом осознанно отвращает от всякого рода мышления, опасаясь, что оно может завести куда не следует. Философия изгнана из университетов, а самая невинная логика — из гимназий. Я тоже считаю, что сначала нужно увидеть картины, прочесть книги, самому попытаться их понять и лишь потом переходить к теории.
— Но листочки — это для талантливых, — заметил Саша. — К сожалению, думать умеют не все. У воскресной школы другие задачи. И всё оказалось не так просто.
И он изложил свои претензии к «Азбуке для прилежных детей».
— Во-первых, нам нужны буквари для взрослых, во-вторых, простые и понятные. Не знаю, кто бы мог за это взяться.
— Я подумаю, — улыбнулся Ушинский.
— Они должны быть достаточно верноподданическими, чтобы нас не разогнали, и достаточно свободными, чтобы от нас не разбежались, — заметил Саша.
— Нам Вольф уже обещал, — сказал Кропоткин, — только не сказал, когда.
— Он издаст, конечно, — заметил Ушинский, — если будет, что издавать. Знаете, Ваше Императорское Высочество, меня только одно смущает в ваших проектах: вы как-то обходитесь без Христа.
— Я преследую совершенно конкретные цели: подготовить инженеров и математиков, ликвидировать безграмотность, — объяснил Саша. — И не понимаю причем тут Закон Божий.
— Цели прекрасные, — сказал хозяин, — но не главные. Только уподобление Спасителю превращает человека в личность. Боюсь, что придёт день, и Бог будет устранён из образования. Но прежде чем сеять семена материалистических воззрений должно посмотреть на плоды. Вот эти плоды: «Оправдание деспотической власти одного человека над другим, презрение к человеческой личности, равнодушие к праву и правде, полная бесправность отношений, уважение к одной силе, жестокость».
— Это точно не про меня, — заметил Саша. — И думаю, что материализм виноват не больше, чем математическая логика. Мне приходилось встречать и высоконравственных атеистов, и совершенно аморальных верующих.
— Не может быть, — возразил Ушинский, — последние только говорят, что верят.
— И в Библии можно с таким же успехом найти оправдания деспотизма, как и в размышлениях материалистов. Есть какая-то причина всей этой мерзости. Но она не в неверии.
В воскресенье утром вернулся папа́. Его ходили встречать на станцию чугунки. Он вышел на платформу в сопровождении свиты и поочерёдно обнял всех членов семьи.
А Саша думал о том, известно ли царю о его бурной деятельности и как папа́ к ней отнесётся, когда узнает.
Глава 25
После встречи на вокзале пошли в церковь на службу, и папа́ ни словом не коснулся организации школ. А потом он удалился в свой кабинет с военным министром Сухозанетом.
Ну, и слава Богу!
А Саша поехал в Михайловский дворец в сопровождении Гогеля и камердинера Кошева.
Народу у флигеля собралось раза в два больше, чем в прошлое воскресенье, когда открывали школу Магницкого: под сотню человек.
Учебных пособий не хватало с вероятностью 100%.
Публика (если её можно так назвать) была разношёрстной. По возрасту лет от десяти до сорока. Некоторые бородаты и усаты. В картузах, поддевках или зипунах, холщовых штанах и лаптях. Сапоги — редкость.
Потенциальные ученики сняли картузы и поклонились в пояс.
Запах от толпы шёл не аристократический. Более того, многие сжимали двумя пальцами дымящиеся папироски.
Саша поднял руку и громко сказал.
— Дорогие мои! Прошу не курить! Моя тётя, которая отдала нам этот флигель под школу, если почувствует запах табаку, всех нас без разговоров выгонит в шею.
К его удовлетворению папироски были потушены, правда, окурки брошены на землю и раздавлены лаптями.
Ладно, может не заметят.
Кропоткин с пажами был здесь. Саша обнялся с будущим анархистом, с остальными ограничился рукопожатиями.
— Надо учебники докупать, — сказал Саша.
Присутствующих попросили поднять руки и пересчитали по головам. Кошеву и денщику Кропоткина выдали учебники (в качестве образца) и оставшиеся деньги и отправили к Вольфу с наказом купить 70 комплектов.
На этом деньги кончились.
Саша очень надеялся, что магазин Маврикия Осиповича открыт по воскресеньям.
Зато преподавателей хватало. Саша решил разбить присутствующих на четыре класса. Как раз столько комнат было выделено под школу Магницкого во флигеле.
В толпе стояла девочка лет пятнадцати одетая, как крестьянка: в длинную юбку, поддевку,
