Свет в окошке. Земные пути. Колодезь - Святослав Владимирович Логинов
Соответственно, и сам Илья Ильич не особо распространялся о бывшей жизни. Кое-что, конечно, рассказывал, даже имена называл, так что Лилиана обогатилась ещё одним заблуждением, полагая, что Людмила и Любаша — разные формы одного имени. Илья Ильич чуть было не ляпнул, что и Лилиану следовало бы добавить в этот список — до кучи, но вовремя прикусил язык.
Чтение, прогулки и еженедельные (а то и дважды в неделю) секс-рандеву — вот и всё, чем наполнял Илья Ильич посмертное существование, в которое он прежде не верил, которого не просил, но привык к нему чрезвычайно быстро. Прогулки были непременно пешими, то бишь безо всякого срезания углов. Всё равно торопиться некуда. Зато в одиночестве или под руку с Лилианой Илья Ильич побывал на всех карнавалах, маскарадах и праздничных шествиях, что бывали организованы для развлечения скучающих горожан. Ещё одним достоинством Лилианы было то, что, оказавшись под маской и не рискуя быть узнанной, она немедленно сбрасывала всю свою чопорность и выплясывала такое, что каблуки дымились.
В каждом секторе раза два в год случались праздники, выбивавшие жизнь из привычной колеи. Районы, прежде тихие, наполнялись гуляющим людом, гремела музыка, полыхали фейерверки, и каждая пядь свободного пространства покрывалась лотками, откуда расхваливали свой товар всевозможные офени. В обычные дни мелкие торговцы, а заодно и мошенники всех сортов, предлагающие прохожим спустить неведомо на что всю свою наличность, на улицах не показывались. И дело здесь не в запретах, просто арендная плата, от которой невозможно уклониться, оказывалась так высока, что торговать с рук было просто невыгодно. А в праздник все поборы такого рода отменялись, и мелкий частник торопился урвать свою лямишку. Не раз и не два, проходя по праздничным улицам, Илья Ильич вспоминал гимнаста Серёгу Это ж сколько деньжищ он спустил, выставляя в будний день свой спортивный зал возле самых стен Цитадели?
Опять же, нищенство и назойливая реклама… В дни больших праздников они считались как бы частью антуража и отличались особой специфичностью для каждого городского сектора. А в будний день человек, которого достала бесцеремонная реклама, запросто мог слупить с рекламщика пару лямишек. И поскольку реклама и попрошайки надоели всем ещё в той жизни, то промысел этот оказался жутко убыточным и процветал лишь в дни торжеств.
Особенно много туристов из других секторов привлекала русская Масленица. В эти дни на улицах и площадях Русского сектора появлялся снег, оплаченный гильдией торговцев, снег ложился и на загородном спидвее, проложенном специально для любителей быстрой езды. Но в эти дни по шоссе мчались не автомобили, а аэросани и гремящие бубенцами тройки. Устроители жгли чучело зимы, возводили нетающие ледяные скульптуры и торговали блинами, окупая все свои немалые расходы.
И если глянуть внимательно, то каждый день хотя бы в одном из секторов великого города мёртвых шумел особый, только этому сектору свойственный праздник.
Так прошло лет… двенадцать, кажется, или тринадцать? — Илья Ильич начал сбиваться со счёта. В городе снег выпадает по расписанию, и весна, которую ждёшь как начало новой жизни, приходит только после того, как её оплатили добрые дяди. Новый год здесь, конечно, празднуют, шумно и со вкусом, но он быстро забывается, так что сбиться со счёту немудрено. По-настоящему о времени напоминает лишь похудание кошелька.
Неожиданные деньги, полученные от бывших сослуживцев, позволили решить одну из неприятных проблем — старость. В своё время Илья Ильич омолодился до сорокалетнего возраста, и теперь он выглядел как пятидесятилетний. Лилиана уже дважды напоминала ему, что пора бы омолодиться. Для старожилов это дело привычное, да и не слишком дорогое. Поддерживать вещь в порядке куда дешевле, чем мастерить заново — эта немудрящая истина справедлива и для такой вещи, как собственное тело. За пяток мнемонов Илья Ильич вернул себе сорокалетний возраст, а заодно и сексуальные способности, которые так ценила требовательная подруга. В охладевших было отношениях разгорелся новый огонь. «…И частенько составляли они животное о двух спинах и весело тёрлись друг о друга своими телесами», — всё-таки мудрый французский монах знал всё о человеческой природе.
Однако даже вечный огонь не может гореть вечно. Для него требуется пища более серьёзная, нежели добродетельный разврат Лилианы Браун. Находиться рядом становилось просто неинтересно, и к тому времени, когда пришла пора омолаживаться в третий раз, отношения сошли на нет. Илья Ильич подумал и, махнув рукой, не стал омолаживаться — сэкономил горстку денежек.
Удивительным образом во время последней встречи между ними проскользнуло что-то напоминающее человеческие чувства. Оба знали, что это последняя встреча, Лилиана была не так воспитана, чтобы оставить какую-то недоговорённость, и потому прямо сказала, что новых свиданий не будет.
— Психоаналитики утверждают, что полового партнёра следует менять раз в семь лет, а мы вместе уже в три раза дольше. Так что не огорчайся, Илия. Ты мужчина заметный, хоть и русский, так что легко найдёшь себе подходящую пару.
— Была без радости любовь, разлука будет без печали, — процитировал Илья Ильич.
— Иногда ты выражаешься удивительно поэтично, — заметила Лилиан, неспешно одеваясь, — тебе следовало бы стать поэтом.
«Тогда и мнемонов, глядишь, было бы больше», — кисло подумал Илья Ильич, стихи нежно любивший, но сам не умеющий сложить и пары строчек.
А Лилиана вдруг неожиданно и некстати произнесла:
— Дочка у меня скончалась. На той неделе.
— Сколько прожила? — участливо поинтересовался Илья Ильич.
— Семьдесят девять… Хорошая была девочка…
Илья Ильич кивнул. Семьдесят девять — даже для Америки неплохой возраст, хотя умирать, если к жизни ещё остался интерес, обидно в любом, самом преклонном возрасте. К тому же слышалась во фразе какая-то недоговорённость. «Хорошая девочка, но…» Может быть, осталась старой девой, и род пресёкся, некому стало разглядывать выцветшие фотографии, интересоваться: «А это кто? Прабабушка? А как её звали?» А быть может, просто не слишком часто хорошая девочка вспоминала свою маму, усадивши родительницу на голодный паёк. Чужая душа — потёмки, особенно если это американская душа, которую русскому въедливому взгляду порой
