Дары Кандары.Сборник(СИ) - Батхен Вероника Владимировна
пола до потолка заставленную всевозможными тканями. Любые пуговицы, бусы, перья, любая тесьма и
отделка – только шей. Грета и шила – восторг сильных мира сего льстил ей.
На одном из приемов прославленную мастерицу увидал сам король. Непослушные кудри Греты,
зеленые словно морские камни глаза и маленькие ножки в блестящих туфельках покорили вдового старика.
Отговорок он слушать не захотел – свадьба через неделю. И пусть невеста сама сошьет себе подвенечный
наряд!
Через три дня Грета сбежала, укрывшись в тележке подслеповатого зеленщика. За городские ворота
горе-невесту вывел воришка, польстившийся на серебряное кольцо с альмандином – её последнее
сокровище. Податься ей было некуда, оставалось только бродить по дорогам вместе с такими же
бедолагами, хватаясь за любую работу, а порой и выпрашивая милостыню. Маленькие ножки Греты
покрылись ранами и мозолями, пышные волосы пришлось срезать. Но она не жалела – сидя с бродягами у
костра, она поняла ценность корочки хлеба, поджаренной над огнем, чашки чуть сладковатого кипятка,
теплой шали поверх дрожащих от холода плеч, доброй беседы, насыщающей души, если желудки пусты.
У всяких сил есть предел. Грета не выдержала долгих дождей, измученную и обессиленную её
подобрал добросердечный доктор. Он не ждал особенной благодарности, но прежняя служанка перешла к
новым хозяевам, и ему позарез нужна была женщина – поддерживать порядок в доме. Отлежавшись и
выздоровев, Грета начала помогать спасителю – мыть полы, стирать бельё, варить фасолевый суп, печь
слоеные пирожки и крохотное печенье. Доктор сам не заметил, как привязался к женщине, как приятно
стало возвращаться с ночного вызова в теплый уютный дом. А когда по весне он увидел, что Грета
задумчиво провожает глазами птичьи стаи, – предложил ей законный брак.
На удивление всем соседям доктор с женой зажили счастливо, даже родили двоих детей. Мальчика,
кудрявого как мать и серьёзного как отец, и легконогую красавицу дочку. Грета не могла надышаться на
малышей, тискала их, обнимала, не допускала ни нянь ни кормилиц. Сама шила для деток удивительные,
причудливые наряды, сама сочиняла им волшебные сказки и готовила лакомства. В уютном домике доктора
не замолкали песни, не переводилась добрая еда, не угасало веселье.
Годы шли, подрастали дети. Мальчишка на двенадцатом году нанялся юнгой – открывать дальние
страны. Дочь, любимица, захотела учиться танцам и уехала в столичную школу. Доктор стал уважаемым
человеком, соседи кланялись ему, снимая шляпы, и к жене его относились с почтением, даром, что
чужестранка. Дни Греты были заполнены хлопотами, по ночам она крепко спала, прижимаясь к широкой
спине мужа. Торговка сказками стала обычной женщиной и уверенно правила плывущей к закату лодкой.
Но однажды муж нашел в спальне мешочек из зеленого бархата. И, конечно же, дернул за шелковый кончик
голубой ленты.
…Ты увидишь молчаливую Грету ближе к закату, на рыночной площади, подле старого тополя. Днем
она торопливо снует по городу, птичьим взглядом обшаривает мостовые и пыльные лавочки, сидит на
отмели под мостом и ни с кем не беседует. А ввечеру расстилает свой ветхий ковер, ставит полог на
бамбуковых палках, зажигает четыре свечи, расставляет шкатулки и садится подле огня, скрестив ноги.
Безмятежная Грета перебирает камушки и монетки, вяжет узлы из разноцветных нитей, складывает
журавликов из пожелтевшей бумаги и цветы из бесчисленных лоскутков. Сказки прячутся в складках
тяжелых юбок, таятся в резных сундучках, играют искрами на осколках давно разбитых зеркал. Выбирай – и
Грета скажет. Да. Или нет. Или может быть – сказок много, и твоя среди них тоже есть.
Тряпочная сказка
Платье было великолепно. Белоснежное, новенькое, «с иголочки», с пышной юбкой, украшенной
брабантскими кружевами, с тугим лифом, расшитым золотом, с ажурными рукавами. Ничего прекраснее
просто нельзя было вообразить. Немножко чванясь, платье думало про себя, что и принцесса, пожалуй, не
постеснялась бы пойти к алтарю в таком наряде. Оно висело в огромном, пахнущем нафталином шкафу,
между траурным роброном черного атласа и лиловой кокетливой амазонкой. Позади были примерки, возня
портних, иголочки и булавочки, счастливый смех милой невесты и восторги её подруг. Сегодня утром,
только лишь рассветет, платье достанут из шкафа и впервые наденут по-настоящему. Они поедут венчаться
в собор Сен-Жерве, через весь Париж. Будет музыка и цветы и горсти белого риса – только бы не
испачкаться! А потом – бал, чудный бал...
– Зря мечтаешь! – фыркнул черный роброн и насмешливо колыхнул юбкой. – Свадебные наряды как
бабочки – утром надел, вечером снял. И больше оно никому не нужно. Тебя отнесут на чердак, дорогуша, на
пыльный гадкий чердак. И голодные крысы вмиг объедят всю твою красоту, и кружева и золото. Останется
только тряпка, да тряпка! Так и знай!!
– Фи, как некуртуазно! – брезгливо дернула плечиком амазонка. – И не стыдно пугать новенькое! Его
ещё могут перекрасить в милый цвет, хотя бы бедра испуганной нимфы или пепла увядшей розы. Или
пустить на подушки в гостиной – белые пуфики это так стильно!
– Может оно и к лучшему, – пробурчал из глубины ветхий синий капот. – Чем дряхлеть потихоньку
на вешалке, пугаться детей и моли, дрожать из-за каждого пятнышка – раз и съели.
– Как вам не стыдно! – вмешалось, наконец, величавое бальное платье, отделанное жемчугами. – Что
за низкие вкусы, что за вульгарные манеры – можно подумать мы живем не у светской дамы самого
высокого происхождения, а в дешевом гардеробе певички из Фоли-Бержер! Прекратите немедленно!
Свадебное платье так и обвисло. Вся радость испарилась, красота померкла, даже вышивка золотом
потускнела. Представились крысы – оно видело их у портнихи – мерзкие крысы с усатыми мордочками и
скверными, голыми хвостами, шлепающими по половицам. Вот они, цепляясь проворными лапками,
поднимаются по подолу, въедаются в кружева, перегрызают нити… Платье ахнуло и промолчало до самого
рассвета, не слушая увещеваний.
Едва солнце наполнило комнату, двери шкафа с грохотом распахнулись. Свадебное платье грубо
сорвали с вешалки, вытащили наружу и стали топтать ногами, не жалея ни вышивок ни кружев. Красавица
невеста визжала, что никогда не любила этого оборванца, пусть господь пошлет ему импотенцию, чуму и
холеру, пусть у него выпадут все зубы и останется лишь один – для боли, пусть очередь его кредиторов
протянется от бульвара Капуцинок до Сен-Жермен и у каждого в руке будет большая палка! Дружным
хором причитали мать и сестры покинутой, бранился отец, рыдали слуги. Казалось, хаос продлится вечно.
Наконец невесту успокоили и увели обедать, а опозоренный наряд затолкали в шкаф, чтобы вечером снова
безжалостно вытащить.
Кое-как свернутое его понесли вверх, по узкой и темной лестнице. Зловеще скрипнула дверь, запахло
пылью и плесенью. Платье бросили на старинный резной стул с вытертым сиденьем, не позаботившись
даже поднять с пола белый подол. Скрежетнул засов. Всё.
Платье не умело плакать, и не в силах было сопротивляться. Что оно может – ломать рукава, шуршать
бантами, волноваться легкими кружевами? Судьба его решена, жизнь кончена. Оставалось дождаться крыс.
Часы тянулись томительно долго, с улицы доносился шум экипажей, крики разносчиков, перебранка
прислуги. Наконец, настал вечер. Загорелись тусклые фонари, заспешили в театры нарядные дамы и
прифранченные кавалеры. Подумать только – бал бы уже начался… А оно прозябает здесь, среди старой
мебели, рухляди и тряпья.
– Что, не нравится? – раздался пронзительный голосок.
Ах! Крыса! Перепуганное платье изо всех сил скомкалось на стуле, подобрав повыше юбки и
