Макс Мах - Под Луной
– Есть, – не стал спорить Кравцов. – Ты, Василий, в ВСНХ сколько времени работаешь?
– Вопрос понял. – Кивнул Манцев. – Со Львом не просто, но интересно. Работает хорошо, голова варит, соображает быстро и большей частью, по-моему, верно. Но я не уверен, что мы делали революцию для того, чтобы в шалманах на Тверской нэпманы французским шампанским черную икру запивали.
– Не буду спорить, но по факту экономика восстанавливается, и голода нет.
– Нам еще индустриализацию проводить.
– Так ведь проводим, разве нет? Я в Питере видел…
– Что ты там видел! – Махнул длинной кистью Манцев. – Я здесь в ВСНХ много больше вижу и, поверь, до сих пор не знаю, кто прав, а кто – нет. Не складывается пока мозаика.
– Хорошо, – Кравцов достал трубку. – Не возражаешь?
– Дыми!
– Троцкий… – Макс задержал руку над развязанным кисетом и поднял взгляд на Манцева. – Ему весь этот капитализм самому – нож острый, и не ему одному! Мне, думаешь, нравится? А выбор? Начнем приказами экономику строить, так при нашем уровне образования, дисциплины и связанности территории только тюрьму построить можно. А я в Коммуне еще пожить хочу!
– В коммуне! Ишь ты! – усмехнулся Манцев. – Вот этим ты меня и купил, товарищ Максим.
– Чем это? – нахмурился Кравцов.
– Коммуной своей, – усмешка превратилась в улыбку вполне добродушного свойства. – В девятнадцатом на тебя целое дело завели. Не знал? Ну, так знай. Писали. Писателей у тебя в дивизии да и реввоенсовете армии много оказалось. Строчили доносы только так. А ты, между прочим, бывший эсер, из офицеров, буржуазного происхождения. С комиссаром опять же полаялся, Подвойского обматерил, чекистам маузером угрожал…
– Было дело, – Кравцов и это, и другие дела помнил, что называется, "в лицах", и прекрасно понимал, что любое из них могло закончиться для него плохо, хотя у кого тогда не случалось ничего подобного? Только у ленивых и ущербных духом! Все не без греха, но в то же время, многое зависит от ситуации и, черт знает, от чего еще. На самом деле, как удача повернется, так и будет. Захочет – пронесет, не захочет – получишь так, что мало не покажется. Думенко и Миронова не за большие преступления расстреляли, а Котовский за троих накуролесил, а все равно – замнаркома. Судьба.
– Ну, вот, а один порядочный человек, приставленный к тебе Особым отделом фронта…
– Это кто же? – нахмурился Кравцов, припоминая в лицах свое тогдашнее окружение.
– Оставим благодетеля безымянным. – Манцев не даром столько лет прослужил в ЧК, знал правила, хоть и не делал из них догмы. – Он главное сказал. Донес, что ты часто говоришь о Коммуне, и не на митинге или там на партячейке. А ночью у костра, за стаканом самогона…
"Резник, значит… Ну-ну…"
– … И вот прочел я тот рапорт, Макс, и дело твое прикрыл. Очень мне эта черта в тебе понравилась. Мне, понимаешь ли, революционная романтика тоже не чужда, даже при том, каким делом приходится заниматься. А может быть, именно поэтому… Но мы не закончили. По поводу связности территории, дураков и дорог, хотелось бы заметить, что и капитализм у нас дурной выходит. Впрочем, он и везде-то не сахар, ты же знаешь! А в период первоначального накопления, и вовсе, от жадности с ума сходит и готов на любую подлость. Про триста процентов помнишь?
– Я Маркса еще в гимназии читал. – Обиженно ответил Кравцов и процитировал по памяти, – "Если обеспечить капиталу 10 % прибыли, он будет согласен на всякое применение. При 100 % он попирает все человеческие законы, при 300 % нет такого преступления, на которое он не рискнул бы хоть под страхом виселицы…"
– Ишь ты, какой! – почти восхищенно воскликнул Манцев.
– Да, я такой, – согласился Макс. – И должен тебе сказать, товарищ Василий, что для того, чтобы нэпман не борзел, а наши товарищи, которые нам уже не товарищи, не воровали, мы и поставлены. И вы – ОГПУ, и мы – Военконтроль. А еще прокуратура, ревтрибунал, ЦКК и РКИ.
– Ну, допустим, – кивнул Манцев. – Но ты мне не все сказал, ведь так? Есть что-то еще, кроме политики и экономики. Нутром чую, и не говори, что ошибаюсь!
– Котовский угрожает моей женщине. – Ну, что ж, когда Кравцов шел к Манцеву, он понимал, что говорить придется начистоту, или не следовало затевать все это вовсе.
– Ага, а твоя женщина, случайно, не завсектором в Орготделе ЦК? – хитровато прищурился Манцев.
– Случайно, да, но то дерьмо, которое может копнуть Григорий Иванович пахнет так плохо, что потом в жизнь не отмоешься, даже если все это из пальца высосано.
– Вот как! – Манцев шевельнул носом, принюхиваясь к табачному дыму, и полез в карман за портсигаром. – Это что, насчет ее сестры что-нибудь?
– Твою мать! – опешил Кравцов. – А ты-то откуда…?
– Так еще в двадцать первом донесли, – отмахнулся Манцев. – Как только ты вверх попер, на тебя сразу же папочку завели. Военной тайны не открываю, у тебя, небось, тоже на всех наших дела заведены, нет?
– Не знаю, – пожал плечами Кравцов. – Я в должность тока-тока вернулся, еще не разобрался, где и что.
– Ну, разберешься, – пыхнул дымом Манцев. – Вот тогда, в двадцать первом, на вас и стукнули. И про брильянты Ржевского написали, и про миллион золотом, будто бы ушедший в Стамбул…
– У меня есть свидетельские показания по обоим делам…
– У нас тоже, – кивнул Манцев. – Феликс Эдмундович еще тогда сказал, чтобы вас не трогали. Мелочевка и липа, зачем уважаемого революционера напрасно в дерьме гваздать?
– А я думал, Феликс меня терпеть не может.
– Не может, – почти равнодушно согласился Манцев. – И сожрет при первой возможности, но не на таком, извини за выражение, говне. Он скорее сам тебя под выстрел подставит, но не за родственников жены… У него, знаешь ли, странные представления о чести, да и семейные отношения не простые…
6Похороны наркома назначили на двадцать второе. Открытие конференции решено было в этой связи отложить на два дня, но напряжение от этого не спало, а напротив возросло. Казалось, назревающая гроза пронизала своим опасным электричеством и воздух, и город. Люди выглядели больными и взвинченными, небо куталось в темную завесу туч.
– Феликс Эдмундович, – обратился Кравцов к Дзержинскому. – Вы вполне уверены, что проход по улицам безопасен?
– Предлагаете ввести в город войска? – холодно и как бы свысока откликнулся председатель ОГПУ. В его прозрачных глазах посверкивали молнии, или это солнце играло в ледниках?
– Войска предлагал ввести не я, а Муралов. – Макс тоже умел проецировать чувства вовне. Раздражение, например. – Я лишь спросил, контролируете ли вы ситуацию?
– Не беспокойтесь, товарищ Кравцов, – словно ругательство сквозь зубы, тихо, но внятно произнес Дзержинский. – Вам ничего не угрожает.
– Полагаюсь на ваше слово.
– Хватит, товарищи! – Вмешался в назревающий скандал Сталин.
Он, как и другие члены Политбюро, уже не первый раз за день оказывался свидетелем перманентно тлеющего конфликта между руководителями двух конкурирующих служб.
– Извините, товарищ Сталин! – Макс отошел в сторону, ему предстояло нести гроб с телом Фрунзе в третьей очереди.
– Начинаем, товарищи! – Послышался оклик, и все головы повернулись к входным дверям. Распоряжался похоронами от имени Центрального Комитета Иосиф Станиславович Уншлихт.
– Зря вы с ним задираетесь, – тихо посетовал Кравцову Склянский, вздохнул, покачал головой. – Феликс Эдмундович только кажется железным. Психует он ни чуть не меньше остальных, вы уж мне поверьте. Во время эсеровского мятежа, в восемнадцатом, говорят, и вовсе едва в разнос не пошел.
– Мне его нервы ни к чему, – сухо отозвался Макс. – Меня беспокоит безопасность руководителей страны!
В горле было сухо, во рту ощущалась горечь. И опять давило виски. То ли, и в самом деле, дело к грозе, то ли внутреннее напряжение дает себя знать.
"Ведь на подлость иду, разве нет?"
Но что тогда, следовало сказать о том же Дзержинском? Разве не он – со товарищи – затевал все эти антиэсеровские провокации и суды? И Володарский на его совести, и покушение на Ленина… А анархистов в восемнадцатом как гнобили? И Краснощекова в двадцать третьем… Никто не без греха… Впрочем…
"Как там говорилось в той пьесе? Один говорит: Но позвольте! Если глубоко рассмотреть, то я лично ни в чем не виноват. Меня так учили. А другой… Другой первому хорошо ответил. Всех учили, сказал он, но зачем ты оказался первым учеником?"
Что за пьеса? Как звали героев? Скорее всего, как догадывался Макс, и пьеса эта еще не написана, и тема не созрела вполне… Но последняя мысль неожиданным образом заставила его вспомнить списки членов ЦК и ЦКК. Вот только не обычные колонки фамилий с инициалами, какие появляются, например, в стенограммах Съездов, Конференций и Пленумов и печатаются в газетах "Правда" и "Известия". Списки появились перед его мысленным взором позавчера на рассвете, после очередной бессонной ночи. Против большинства фамилий темное будущее, из которого пришел Кравцов, проставило отметки "расстрелян", "умер во время допроса", "репрессирован"…
