Борис Сапожников - Большая игра
– Я могу присутствовать при операции? – спросил я, в тот момент приняв как должное, что врач говорит по-русски.
– Я бы даже настоял на этом, – улыбнулся тот, – мне нужен слушатель, и слушатель благодарный, который станет внимать всему, что я буду говорить во время операции. Это мой способ успокоить нервы.
– А что делать остальным? – спросил я.
– Кто хочет, пускай подождет на первом этаже, – отступил в сторону, давая пройти в дом, врач.
– Я должен снова поговорить с внуком Тенгри, – решил настоять на своем Туменбаатар.
– Я этому не препятствую, – отмахнулся я.
Сейчас меня куда больше волновала судьба Армаса. Наверное, с Дорчжи я попрощался в душе уже в тот момент, когда он сказал о своем желании покинуть команду.
– Но прежде можно я скажу пару слов тебе, командир? – спросил Дорчжи. – На прощание.
– Сколько угодно, – усмехнулся я.
Пропустив вперед носилки с лежащим на них Армасом, мы вошли-таки в дом врача. Сам эскулап отправился в одну из комнат, где менял повседневную одежду на ту, в которой привык оперировать. Удивительно для здешних мест, однако хозяин этого дома, похоже, в самом деле необыкновенен. Тогда я еще не знал насколько.
Большую часть первого этажа занимало нечто вроде гостиной, оформленной в здешних традициях.
Ковер с толстым ворсом на полу и мягкие диваны вдоль стен. Внутрь вошли лишь четверо носящих подкову, мы с Корнем и Дорчжи. Многочисленная челядь и охрана остались ждать снаружи, а вскоре к ним присоединились и рабы, вышедшие из дома с пустыми носилками.
– Командир, теперь я должен уйти, – сказал мне Дорчжи. – Все, зависящее от меня, я сделал.
– Не надо искать себе оправданий, Дорчжи, – усмехнулся я. – Ты сделал все, что мог, и даже больше. Я понимаю, что ты должен уйти, и не держу. В конце концов, я не рабовладелец и никто из бойцов мне не принадлежит. Оставь себе стальную руку, думаю, она еще пригодится.
– А что ты скажешь учителю? – Он запнулся на секунду и тут же уточнил: – Зангиеву.
– Правду, – пожал плечами я, – что ты выбрал свой путь в жизни.
– Хорошо, – кивнул Дорчжи. – Не хотелось бы, чтобы он посчитал меня предателем.
– Игрокам свойственно переходить из одной команды в другую, а после даже сражаться против былых товарищей, – пожал плечами я, – так что слово «предательство» для многих из нас вовсе пустой звук.
Дорчжи помолчал несколько секунд, собираясь с силами для последнего прощания. Тогда я решил взять инициативу в свои руки и протянул ему ладонь.
– Прощай, Дорчжи, – сказал я, – ты был мне верным товарищем и другом. Быть может, нас еще сведет судьба, и я буду этому рад.
– Прощай, командир, – ответил парень, крепко сжимая мою ладонь. – Я тоже буду рад нашей встрече, если ей суждено состояться.
Корень же неожиданно для меня и, скорее всего, для Дорчжи крепко обнял его на прощание.
– Что ж мы будем теперь руки друг другу жать, будто господа какие, – сказал он, стискивая Дорчжи в крепких объятиях. – Бывай, парень, авось и правда доведется свидеться когда еще.
– Я благодарю тебя, наставник внука Тенгри, – поклонился мне Туменбаатар, а вслед за ним и остальные носящие подкову, вместе с Дорчжи они стали выходить из дома врача.
Я провожал их спины взглядом до тех пор, пока за ними не закрылась дверь.
– Распрощались? – спросил у меня врач, вышедший из комнаты. Он успел сменить халат на больничный и даже шелковые перчатки натянул. – Тогда идемте за мной. Ваш друг тоже может, в операционной места хватит.
– Ну уж нет, – покачал головой Корень. – Я тут подожду, на диване. Мне, конечно, людей резать не впервой, но, когда это при мне происходит, всякий раз не по себе становится.
– Не думал, что казаку может стать не по себе от вида чужой крови, – усмехнулся врач, однако Корень на эту явную подначку никак не отреагировал, лишь плечами пожал.
Вслед за врачом я прошел в операционную. Она оказалась просто удивительным местом, куда больше подходящим хорошей клинике в любой из европейских столиц, нежели дому врача в Бухаре. И оборудование тут стояло, вряд ли сильно уступающее тому, что имелось в лаборатории доктора Моро.
– Удивлены, наверное, не меньше, чем тому, что я свободно говорю по-русски, – усмехнулся врач. – Могу разом ответить на оба ваших вопроса, которые вы еще не задали. Я получил образование в Сорбонне и вернулся сюда, чтобы продолжить практику отца, который меня туда и отправил. Там же я выучил и основные европейские языки.
– Не многие причисляют к ним русский, – зачем-то сказал я.
– В Сорбонне тоже удивились этому моему желанию, – усмехнулся врач, – но меня там вообще считали изрядным чудаком и чем-то вроде диковинки. Восточного человека в этом старинном университете редко можно встретить.
– Но с таким образованием и оборудованием вы вполне могли быть личным врачом самого эмира, – удивился я.
– Одним из врачей, – поправил меня доктор. – Здесь не принято доверять свою жизнь и здоровье одному человеку, ведь его могут купить враги и он начнет сознательно травить правителя – такое уже не раз случалось. Да и оборудование во дворце имеется, вот только им никто не стремится пользоваться, разве что самым простым, да и то не сильно ему доверяя.
– А быть одним из – это не для вас, – кивнул я с понимающей усмешкой.
– Совершенно верно, – кивнул он. – А теперь дайте мне заняться вашим человеком.
– Что нужно от меня?
– Просто стоять рядом и слушать.
Слово «молча» врач опустил, чтобы ненароком не оскорбить меня, однако оно само подразумевалось.
– Серьезный случай, – произнес он, – весьма серьезный. Пожалуй, в моей практике столь сложного еще не было. Пациента накачали морфием, чтобы он не пришел в себя во время поездки ко мне. Быть может, и нехудшее решение, но я такого одобрить не могу, – он поднял руку, чтобы провести ладонью по бороде, однако вовремя остановился. – Во-первых, человеческий организм может вынести лишь определенную, не слишком большую, дозу этого препарата, а во-вторых, ваш человек вполне может прийти в себя во время операции, чего, по понятным причинам, лучше избежать. Но придется рискнуть, так как я не знаю, сколько уже морфия ввели ему, а потому следующий укол лучше сделать лишь в критической ситуации.
Он обошел стол, на котором лежал Мишин, и склонился над его рукой, основательно распухшей в месте страшного перелома. Никто из осматривавших его не решился ничего сделать с ней.
– Придется вскрывать и собирать кости по кусочкам, – резюмировал врач, – работа долгая и муторная, – он тяжко вздохнул. – А там, где невозможно собрать кости, буду использовать стальные заменители, – врач выпрямился и отошел от стола. – Работы тут на несколько часов, да еще и мою болтовню придется терпеть. Так что присаживайтесь вон на тот стул, я его специально для слушателей здесь держу. Это мне надо все время на ногах пребывать, а вам вовсе не обязательно. Да и увидите поменьше, что тоже неплохо бывает в определенной ситуации. Быть может, вы и привыкли кромсать людей, но порой от моей работы даже таким бывалым рубакам, как вы, становится не по себе. Вон товарищ ваш даже идти сюда отказался, и весьма правильно поступил. Если в своих силах духовных не уверен, то всяко лучше в операционную не соваться.
Врач отошел от стола и направился к умывальнику, стоящему в углу операционной. Там он снял перчатки, небрежно кинув их в корзину, и принялся мыть руки. Из стены, как оказалось, торчал самый настоящий медный кран, и, судя по пару, поднимающемуся над медной же раковиной, из него лилась не только холодная вода.
– У меня тут водопровод проведен прямо из дворца, – не оборачиваясь, заметил врач. – Будьте добры, помогите мне надеть перчатки для операции и закройте кран. Только предварительно руки вымойте как следует. Думаю, вам не надо объяснять значение слова «инфекция».
Я выполнил его инструкции, а после, надев такие же тонкие шелковые перчатки, помог принести поддон с жуткого вида инструментарием хирурга и поставил его на стол рядом с операционным.
– Вот здесь у меня металлические заменители осколков кости, – врач откинул в сторону кусок сложенной в несколько раз марли, открыв моему взору разложенные в непонятном порядке кусочки металла. – Но их я буду использовать лишь в самом крайнем случае.
Он помолчал секунду, а после, глубоко вздохнув, произнес:
– Начинаем.
Взял с поддона скальпель и сделал первый глубокий разрез.
Я всегда поражался работе хирургов. Все-таки в бою, когда думаешь лишь о собственной жизни, убивать и калечить людей проще некуда. Руби себе, помня – либо ты, либо тебя. Иного выбора нет. Не остается для него ни времени, ни места. А так, как сейчас врач, с хирургической точностью делать надрезы, глядя, как течет кровь и расходятся волокна мышц, а после обнажаются кости, – это уже совсем другое дело. Тут нужно истинное хладнокровие, быть может, именно поэтому так мало людей выбирает себе стезю врача, а уж хирурга – так и еще меньше.
